Въ новомъ журналѣ «Утвержденіе» есть вещи, которыя невольно вызываютъ улыбку. Г. Ширинскій-Шихматовъ, подавая, очевидно, примѣръ «редколлегіи» (такъ это значится на обложкѣ) журнала, съ «послѣреволюціонной» энергіей и краткостью излагаетъ на двухъ страничкахъ все вообще, чего слѣдуетъ ожидать отъ перехода нынѣшней Россіи къ Россіи будущей! Онъ не отдаетъ себѣ, однако, отчета въ томъ, что краткость словъ отнюдь еще не гарантируетъ точность мысли.
Нельзя себѣ представить ничего болѣе расплывчатаго и многосмысленнаго, чѣмъ его «лаконическая» программа…

***

Ничего болѣе неяснаго и многосмысленнаго, чѣмъ разсужденія Н. А. Бердяева на тему объ отличіи «послѣреволюціонной» мысли отъ мысли «дореволюціонной», не могло бы быть, разумѣется, сказано. И. А. Бердяевъ остается въ этомъ отношеніи вѣренъ себѣ! Неизбѣжные завитки его мысли образуютъ всегда нѣкоторый очень живописный и интересный ансамбль теоретическаго барокко.

Для любителя мыслительно-литературныхъ пиршествъ — это прямо кладъ. Но какъ это безконечно далеко отъ требованій лаконизма, схематизма и всей прочей «фашистики», любезной, видимо, и г. Ширинскому-Шихматову и всей прочей «редколлегіи».

***

Не совсѣмъ понимаю, что, собственно, объединяетъ разнообразныхъ сотрудниковъ «Утвержденія». Боюсь что одна черта, на мой лично взглядъ, не слишкомъ симпатичнаго свойства. Эта черта — отталкиваніе отъ Запада, сочетающееся съ умѣніемъ гордиться «особыми путями Россіи», къ числу каковыхъ путей относится и величественная въ своемъ родѣ октябрьская революція.

«Утвержденіе» желаетъ, повидимому, во что бы то ни стало, какъ-то устроиться на «развалинахъ революціи, не замѣчая того, что развалинъ этихъ вовсе и нѣтъ и что, какъ только снимется скверная революціонная пленка, откроетъ она лишь развалины Россіи.

***

Все это наводитъ на мысль о томъ, чего коснулся недавно въ своей интересной замѣткѣ Л. Д. Любимовъ. Не новы, конечно, стремленія оказаться «наслѣдниками революціи» (евразійцы), не ново и то, что эти стремленія совпадаютъ съ какими-то «успѣхами большевизма», кажущимися отсюда «обиженному человѣку».

Чѣмъ же и кѣмъ обиженъ этотъ человѣкъ? Европой конечно. Ея «инерціей», ея «сытостью», ея «матеріализмомъ», ея «равнодушнымъ спокойствіемъ». Сколько разъ въ тѣхъ кругахъ, о которыхъ пишетъ Л. Д. Любимовъ, можно было услышать такую фразу — «Европа жестоко поплатится за свое равнодушіе». И сколько разъ можно было замѣтить въ этой фразѣ оттѣнокъ не столько страха за судьбу Европы, сколько рѣшительнаго недоброжелательства къ этой судьбѣ…

***

Разговоры о могуществѣ пятилѣтки, не лишенные сладости предвкушенія того, какъ «затрещитъ Европа», извѣстное сочувствіе къ разрушительной удали большевиковъ — все это нѣкоторыя проявленія одного глубокаго и коренного начала, сидящаго въ очень различныхъ русскихъ людяхъ, независимо отъ ихъ политическихъ взглядовъ и соціальныхъ группировокъ.

Начало это и есть внутренняя основа настоящей россійской «черной сотни». Да, настоящихъ «черносотенцевъ» надо искать не только среди манифестантовъ, шествовавшихъ нѣкогда съ царскимъ портретомъ, или среди толпъ, устраивавшихъ нѣкогда еврейскіе погромы! Настоящее россійское черносотенство — это есть прежде всего отрицаніе Европы, отталкиваніе отъ Европы. Это есть горделивое превознесеніе какихъ-то будто бы особенныхъ народническихъ путей Россіи. Народничество было тяжелой болѣзнью Россіи 19-го вѣка. Чернымъ повѣтріемъ были заражены одинаково, хотя и по-разному, — интеллигенты, революціонеры, славянофильствующіе бюрократы и тѣ круги, которые протолкнули въ Царское Село Распутина.

О томъ, насколько сильна черносотенная стихія въ большевизмѣ — писалось не разъ. И вотъ не вѣрится, чтобы искренняя борьба съ большевицкимъ зломъ могла стать удѣломъ тѣхъ круговъ эмиграціи, гдѣ выступаетъ, такъ неожиданно иногда, какъ знакъ своего рода «наслѣдственности», черное пятно.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2101, 4 марта 1931

Views: 40

Отъ редактора. 1931 — годъ закрѣпощенія промышленнаго труда въ СССР. Сейчасъ про это никто не знаетъ, а кто знаетъ, тотъ, пожалуй, еще и гордится…

---

Расцвѣтшій въ польскую войну, преобразившійся въ евразійство, захирѣвшій — казалось навѣки — въ годъ невозвращенства, націоналъ-большевизмъ <жи>ветъ вновь среди эмиграціи. Причины <его> тѣ же: жажда гордыни, дабы забыть униженія, страсть покланяться силѣ. Поводъ — внѣшній успѣхъ пятилѣтки.

Націоналъ-большевизмъ 1931 года <еще> не проявился активно, не открылъ своего лица. Кажется, во имя его не было еще ни одного выступленія въ печати. Но въ частныхъ бесѣдахъ, и среди всегда напуганныхъ эмигрантовъ-обывателей, и среди эмигрантовъ молодого поколѣнія, тѣхъ изъ нихъ, въ особенности, которые склонны увлекаться <вс>ѣмъ, что идетъ въ разрѣзъ съ воззрѣніями старшаго поколѣнія, все еще слышатся тайно восторженныя рѣчи:

— Пятилѣтка удалась. Какая сила!

У такихъ молодыхъ людей заявленія нѣкоторыхъ авторитетныхъ дѣятелей, что СССР скоро прекратитъ всякій ввозъ, <а> своимъ вывозомъ наводнитъ рынки <все>ленной и что возникнутъ конфликты, въ сравненіи съ которыми наполеоновская блокада — лишь дѣтская игрушка, будятъ трепетъ отъ смутнаго энтузіазма.

И когда зародился такой энтузіазмъ, <уж>е не спрашиваешь себя, — во имя чего все это, какова цѣль и причины? Этотъ энтузіазмъ можно почувствовать теперь на каждомъ публичномъ эмигрантскомъ собраніи, гдѣ говорится о пятилѣткѣ. Иногда онъ проскальзываетъ даже въ рѣчахъ ораторовъ.

Въ томъ, что совѣтскій дампингъ вызываетъ тревогу на старомъ и новомъ континентѣ, что съ экономической политикой большевиковъ долженъ считать весь міръ, люди неуравновѣшенные, <ого>рченные, что молодость свою прозябаютъ въ эмиграціи, — видятъ основаніе для національной гордости.

— Вотъ на что мы способны. Вѣдь на<ша> это страна…

И подсознательно торжествуютъ, что <вот>ъ какъ умѣетъ постоять за себя эта страна, и что они, которымъ отказывали въ визахъ и заставляли отсиживаться въ лагеряхъ, сыны народа, наводящаго страхъ на весь міръ.

Движеніе это еще не оформилось, но <есл>и во время не будетъ остановлено, <он>о можетъ нарушить сплоченность, въ вопросѣ пятилѣткѣ, болѣе чѣмъ въ какомъ-либо другомъ, необходимую эмиграціи.

«Вотъ на что мы способны. Вѣдь на<ша> эта страна…»

Въ томъ-то и дѣло, что о странѣ говорить не приходится. Развѣ можно гордиться тѣмъ, что родину превратили въ <огро>мный концентраціонный лагерь ра<бовъ>? И во имя чего? Чтобы повысить производство. Быть можетъ, добавятъ, — чтобы ликвидировать безработицу, разрѣшить рабочій вопросъ. Но вѣдь и безработица ликвидирована и производство увеличилось и рабочій вопросъ от<пал>ъ — не путемъ повышенія благососостоянія страны. Установленіе рабскаго труда разрѣшаетъ всѣ эти вопросы, но способомъ не только самымъ жестокимъ, <но> и самымъ жалкимъ и бездарнымъ. Это,
примѣрно, такъ, какъ если бы врачъ, вмѣсто того, чтобы лечить болѣзнь, рѣшилъ бы убить больного.

Національныя гордость… Но націи нѣтъ, а есть рабы. Творчество… Оно направлено къ одному — къ строительству новаго міра, при которомъ нѣтъ мѣста для личности.

Оправдывается ли повышеніе производства, — а мы знаемъ, что повышеніе лишь мнимое, потому что достигается оно за счетъ пониженія качества, — если дается оно рабскимъ трудомъ и обнищаніемъ народа?

Вопросъ этотъ настолько нелѣпъ, что ставить его серьезно не приходится.

Оправдывается ли рабскій трудъ и обнищаніе народа, если этимъ путемъ можно вызвать крахъ въ капиталистическомъ мірѣ, если повышеніе экспорта вызоветъ и въ Европѣ, и въ Америкѣ повышеніе безработицы, если разовьется благодаря ей коммунизмъ и станетъ возможной новая революція?

Вотъ какъ ставятъ вопросъ большевики. И въ самой его постановкѣ и въ отвѣтѣ на него, они со своей точки зрѣнія совершенно логичны.

Спросимъ снова: гдѣ же основаніе для національной гордости?

То, что прежде было Россіей, стало какимъ-то чудищемъ для всего міра. Этимъ ли гордиться?

Установленіе интегральнаго рабства въ любой промышленной странѣ неизбѣжно должно вызвать потрясенія во всемъ экономическомъ мірѣ. Большевики сумѣли установить интегральное рабство въ нашей странѣ. Этому ли торжествовать ея сынамъ?

Рабскимъ трудомъ большевикамъ удалось повысить производство Россіи, которое, не будь революціи, росло бы непрерывно и при этомъ не только количественно, но и качественно, въ условіяхъ нормальнаго труда. Это ли основаніе говорить о грандіозномъ совѣтскомъ творчествѣ?

Устанавливается новая соціальная система, личность убивающая, — не сообщество свободно творящихъ людей, а подлинный муравейникъ. И этотъ муравейникъ долженъ задушить въ себѣ русскую культуру, русскую націю, самый духъ Россіи. Рускому ли, гордящемуся величіемъ своей родины, ликовать, стремиться самому работать на муравейникъ?

Въ такой же муравейникъ поработители нашего народа хотятъ обратить Европу, сбросить ее въ ту же бездну, въ которую сбросили они Россію. Намъ ли имѣющимъ возможность дышать свободно — желать ихъ побѣды? Потому что, если сдастся Европа, то не будетъ уже никогда Россіи.

Все вышесказанное выражается чрезвычайно просто. Не вполнѣ уравновѣшенные люди прельщаются славой пятилѣтки. Но вѣдь слава бываетъ разная. Прославиться не значитъ еще сотворить великое. Импозантны были и ауто-да-фе инквизиціи. И развѣ не прогремѣли на весь міръ отличившіеся въ куда меньшемъ масштабѣ, чѣмъ Сталинъ, — Ландрю и Дюссельдорфскій вампиръ!

Л. Любимовъ.
Возрожденіе, № 2100, 3 марта 1931.

Views: 32

Скоро исполнится пятьдесятъ лѣтъ со дня перваго марта 1881 года. Даже самыя раннія мои дѣтскія воспоминанія не идутъ такъ далеко. Перенесемся на семь или восемь лѣтъ впередъ. Очень маленькимъ мальчикомъ былъ я въ дни другого событія — крушенія царскаго поѣзда на станціи Борки. Помню себя въ Церкви, въ день благодарственнаго молебна. Я молился тогда очень горячо, молились тогда многіе другіе, дѣти и взрослые, вмѣстѣ со мной.

Въ тѣ дни я, вѣроятно, снова и снова разсматривалъ толстые переплетенные тома старыхъ иллюстрированныхъ журналовъ. Это было однимъ изъ любимыхъ занятій моего дѣтства. Сестра, которая была старше меня на пять лѣтъ, показывала мнѣ «картинки». Однажды, въ какомъ-то старомъ журналѣ, въ «Нивѣ» или въ другомъ, она показала мнѣ очень страшную вещь. Помню ужасъ на ея лицѣ, помню охватившій меня непобѣдимый ужасъ. Рысаковъ, Софья Перовская, Кибальчичъ… То были портреты цареубійцъ перваго марта. Въ студенческіе годы, зачитываясь всякими «нелегальными» исторіями революціоннаго движенія, я вспоминалъ эту минуту, думая о томъ, какъ она далека. Она не приблизилась, разумѣется, но стала теперь болѣе понятной въ своемъ настоящемъ значеніи.

Испытывая ужасъ передъ страницами старой «Нивы» 1881 года, я чувствовалъ лишь то же самое, что чувствовалъ мой «домъ», что чувствовали родители. Такихъ дѣтей, такихъ «домовъ», такихъ родителей было тогда много, очень много въ Россіи. Эта Россія и была въ сущности «всей Россіей», если «математически» она ею и не была. И эта Россія отнеслась къ дѣлу перваго марта не какъ къ человѣческому преступленію, но какъ къ злодѣянію, безконечно страшному самому по себѣ тѣмъ, что оно какъ бы нарушило законы естества. Наивное по нынѣшнимъ временамъ ощущеніе! И однако я думаю, что въ какой-то степени эта тогдашняя «вся Россія» была права. Дѣло перваго марта было, не скажу «злодѣяніемъ», но «дѣяніемъ» дѣйствительно страшнымъ и исключительнымъ, имѣвшимъ во всякомъ случаѣ не тотъ смыслъ, который ему придаютъ историки т. н. освободительнаго движенія.

Этотъ смыслъ въ трактовкѣ историковъ революціи сводится часто къ разъясненію политической безсмысленности цареубійства. Другое политическое истолкованіе здѣсь; въ самомъ дѣлѣ, трудно было бы придумать. Историки революціи справедливо указываютъ, что неразумныя и неосторожныя преслѣдованія власти, направленныя противъ молодежи начала семидесятыхъ годовъ, увлеченной нелѣпымъ и довольно безобиднымъ въ началѣ «хожденіемъ въ народъ», толкнули эту молодежь, въ концѣ концовъ, на путь террора. Къ концу десятилѣтія терроръ, однако, видоизмѣнился: онъ обострился и заострился, направившись къ единой цѣли, къ цареубійству. Эту цѣль преслѣдовала организація «Народной Воли» съ удивительной настойчивостью, пристегнувъ къ ней довольно узкія политическія цѣли, — настолько узкія, что политическая программа, изложенная Желябовымъ на судѣ, оказалась не очень далекой отъ той, къ осуществленію которой сдѣлалъ первые шаги убитый народовольцами императоръ въ послѣдніе дни жизни. Именно этотъ идейный моментъ изображенъ Короленко въ его запискахъ. Въ сѣверномъ сіяніи якутской зимы ссыльному грезилось «трагическое недоразумѣніе» русской исторіи въ образѣ исполинскихъ небесныхъ фигуръ Александра II и Желябова, протягивающихъ другъ другу руку…

Я думаю все же теперь, что такихъ въ самомъ дѣлѣ чудовищныхъ трагическихъ недоразумѣній не бываетъ въ исторіи. Короленко оцѣнивалъ такъ событіе перваго марта потому, что останавливался только на его политической безсмысленности. Онъ относился къ Александру II и къ народовольцамъ иначе, чѣмъ та «вся Россія», о которой я говорилъ. Императоръ и умышлявшій на его жизнь революціонеръ казались ему одинаково благородными русскими политическими дѣятелями, не встрѣтившими и не познавшими другъ друга на какихъ-либо мирныхъ путяхъ лишь въ силу трагическихъ противорѣчій русской жизни. Такая точка зрѣнія ошибочна. Ее надо отнести не только на счетъ извѣстной гуманности Короленко, но и на счетъ его односторонняго, узко-политическаго подхода къ событію перваго марта. Тутъ возможенъ, однако, иной подходъ, и его, напримѣръ, нашли большевики.

Люди, живущіе до сихъ поръ интеллигентскими традиціями прежней русской жизни (въ совѣтской Россіи такихъ людей уже нѣтъ, но заграницей они еще встрѣчаются) — искренно возмущены тѣмъ, что большевики зачислили народовольцевъ въ ряды «своей» исторіи. Если брать для сравненія фигуры большевиковъ и фигуры народовольцевъ, если сравнивать только характеры, если сопоставлять нравственный обликъ тѣхъ и другихъ, — можно понять негодованіе почитателей народовольчества, не принадлежащихъ къ числу большевиковъ. Типъ народовольца, сохраненный интеллигентской традиціей, былъ разумѣется инымъ по общему складу, чѣмъ типъ большевика. Лицо, хорошо знавшее Ленина въ прежніе годы, разсказывало мнѣ, что этотъ человѣкъ былъ «физическимъ трусомъ», не умѣвшимъ преодолѣть своего желанія бѣжать или скрыться при первомъ извѣстіи объ опасности. Всѣмъ извѣстно, напротивъ, что народовольцы были чрезвычайно смѣлыми людьми, готовыми совершить поступокъ, казавшійся героическимъ, готовыми «пострадать» за другого, готовыми, если надо, пожертвовать своей собственной жизнью.

Всѣмъ извѣстно также, что дѣятели «Народной Воли» были въ большинствѣ случаевъ безсребренниками, людьми аскетической жизни, людьми не лишенными извѣстныхъ понятій о чести, вѣрными друзьями, врагами интриги и мелкаго честолюбія. Всѣмъ извѣстно, съ другой стороны, что всѣми этими качествами никогда не блистала большевицкая среда, ни въ тѣ дни, когда она только слагалась вокругъ Ленина, ни въ тѣ дни, когда расцвѣла она окончательно въ Кремлѣ вокругъ ленинскаго гроба. Не блещетъ она ими, разумѣется, и теперь: въ своемъ моральномъ обликѣ большевизмъ остался вѣрнымъ подобіемъ своего изобрѣтателя и творца.

Все это, конечно, такъ, и все же здѣсь надо избѣгать преувеличеній, причемъ преувеличеній, какъ въ одномъ направленіи, такъ и въ другомъ. По отношенію къ большевикамъ было бы неосторожно отрицать, что среди нихъ и были, и теперь найдутся въ самомъ дѣлѣ смѣлые люди, готовые рискнуть своей головой. Можно допустить даже, что среди нихъ были и есть несомнѣнные безсребренники, что у нѣкоторыхъ изъ нихъ «идейныя» побужденія идутъ значительно впереди соображеній личнаго свойства. Признать какую-то «идейность» большевиковъ можетъ съ полнымъ спокойствіемъ тотъ, кто отрѣшился отъ печальнаго интеллигентскаго предразсудка — считать положительнымъ признакомъ всякую «идейность», какова бы она ни была.

Съ другой стороны, романтическая легенда, возникшая вокругъ личной судьбы нѣкоторыхъ участниковъ народовольчества, не должна скрывать отъ насъ очень темную и страшную сущность этого движенія. Революціонное движеніе семидесятыхъ годовъ выдвинуло въ самомъ дѣлѣ рядъ привлекательныхъ и по-своему благородныхъ фигуръ. Но въ этомъ движеніи были и совсѣмъ другія фигуры, зловѣщія и «дьявольскія». Нечаевъ былъ одной изъ такихъ фигуръ. Достоевскій, написавшій своихъ «Бѣсовъ» въ самомъ началѣ семидесятыхъ годовъ, геніально понялъ въ Нечаевѣ эту направленность русскаго революціонерства къ преступленію, какъ къ силѣ, цементирующей «русскій хаосъ». Его Верховенскій, вышедшій изъ Нечаева, предугадалъ Ленина.

Напомню здѣсь кстати одно обстоятельство. Въ глазахъ русской интеллигенціи конца XIX, начала XX вѣка Достоевскій состоялъ подъ обвиненіемъ въ томъ, что онъ будто бы зря «очернилъ» въ «Бѣсахъ» революціонное студенчество своего времени. Долженъ сознаться, что я самъ, читая много разъ и очень любя этотъ романъ Достоевскаго, полагалъ все же не слишкомъ близкой къ какой либо реальности обстановку изображеннаго тамъ преступленія. Однако, я долженъ былъ измѣнить это мнѣніе, прочитавъ записки Короленко. Студенческая жизнь конца шестидесятыхъ годовъ, изображенная Короленко, совершенно объясняетъ людей и событія «Бѣсовъ». Весьма поучительны въ этомъ смыслѣ страницы, гдѣ Короленко разсказываетъ о жизни въ Московской Петровской сельско-хозяйственной академіи, въ паркѣ которой и совершилось преступленіе, подобное описанному въ «Бѣсахъ».

Революціоныхъ «бѣсовъ» большевики законно считаютъ своими прямыми предшественниками. Но было бы не вѣрно и неразумно отрицать связь съ этими «бѣсами» дѣятелей «Народной Воли». Терроризмъ семидесятыхъ годовъ возникъ не только какъ импульсивное отвѣтное движеніе на суровыя преслѣдованія власти. Сознаніе революціонное именно въ этихъ преслѣдованіяхъ видѣло лучшую «школу характера». Отвѣтный терроръ оно сдѣлало «школой дѣйствія». Въ первомъ случаѣ шло укрѣпленіе революціонной связи черезъ тюрьму и ссылку. Во второмъ — совершалось предусмотрѣнное Достоевскимъ цементированіе «русскаго хаоса» черезъ преступленіе. Своими непослѣдовательными зачастую и почти всегда неумѣлыми «репрессіями» сама власть способствовала первой задачѣ. Вторую задачу облегчала та часть общества, которая живо чувствовала связь террористическихъ дѣйствій съ присущими этой части общества нигилистическими умонастроеніями.

Вотъ эта существенная черта была нѣсколько забыта людьми, которые въ періодъ 1905 года усиленно писали и читали исторію русской революціи, готовые поставить на свой пьедесталъ дѣятелей народовольчества. Довольно умѣренная политическая программа, изложенная въ рѣчи Желябова, естественно подкупала тѣхъ, кто ставилъ себѣ передъ 1905 годомъ опредѣленныя политическія задачи, болѣе или менѣе «въ предѣлахъ реальности». Желябовъ, однако, былъ въ этомъ смыслѣ скорѣе исключеніемъ среди революціонеровъ своего времени. И, кромѣ того, совсѣмъ не эта болѣе или менѣе реалистическая программа его рѣчи, но разлитый въ извѣстной части общества пафосъ нигилистическихъ умонастроеній оказался дѣйствительной движущей силой его поступковъ. Трагедія Желябова заключается не въ томъ недоразумѣніи, которое изобразилъ Короленко. Этого недоразумѣнія тутъ не было. Трагично то, что идя вослѣдъ нигилистическому духу своей эпохи, Желябовъ совершилъ отвѣчавшій этому духу преступный и разрушительный актъ, но пытался искреннимъ образомъ для себя и для другихъ дать ему политически положительный смыслъ.

Онъ не могъ не видѣть, что этого смысла не получилось и умеръ, вѣроятно, съ сознаніемъ неудачи. Но эта его личная неудача, человѣка нежелавшаго зла Россіи, не была неудачей для нигилистическаго умонастроенія, желавшаго во что бы то ни стало разрушенія Россіи. Большевиками, черезъ 40 лѣтъ, событіе перваго марта было оцѣнено, какъ первая серьезная побѣда надъ Россіей представляемаго ими разрушительнаго начала.

И вотъ именно такъ это событіе вѣдь и было почувствовано той «всей Россіей», которую я вспомнилъ выше, которая, въ дѣтствѣ моемъ вмѣстѣ со мной молилась о царѣ, мученически погибшемъ, и о царѣ, спасшемся отъ крушенія, — которая вмѣстѣ со мной почти холодѣла отъ ужаса, видя въ какой-нибудь «Нивѣ» портреты людей, преступившихъ законъ «россійскаго естества». Наивныя, можетъ быть даже смѣшныя кому-нибудь теперь чувства! Но развѣ и не глубокія вмѣстѣ съ тѣмъ и въ силѣ своей не пріоткрывающія какой-то старый материкъ земли русской! Первое марта вотъ ужъ подлинно «потрясло» Россію. Закачалась она, и исполнилось этимъ желаніе тѣхъ, кто хотѣлъ что бы то ни стало ее «раскачать»…

Заостривъ свои покушенія противъ царя, нигилизмъ русскій стремился конечно убить «идею царя» въ паролѣ. Думаю, что онъ преувеличивалъ мистическій смыслъ этой идеи и недооцѣнивалъ ея національный смыслъ. Въ період «хожденія въ народъ» нигилисты не разъ сталкивались съ препятствіемъ вѣры въ царя, въ «царскую правду». Не разъ приходилось имъ встрѣчаться съ аргументаціей, опиравшейся на «помазанничество Божіе». Быть можетъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ аргументація эта и была искренней, но думаю, что во многихъ случахъ она была лишь «офиціальной». Народный человѣкъ искалъ защиты у высшей санкціи, не умѣя найти должной аргументаціи въ своихъ чувствахъ. Чувствовалъ же онъ царя и пресловутую «царскую правду» лишь какъ нѣкоторое символическое обозначеніе «стоянія Россіи» въ національномъ, исторически-сложившемся порядкѣ.

Малограмотный человѣкъ былъ, разумѣется, русскій народный человѣкъ того времени. Но вѣдь и болѣе его грамотная, та городская или служалая «вся Россія», о которой я говорилъ, чувствовала такъ же смутно и такъ же въ концѣ концовъ вѣрно, какъ онъ. «Стояніе Россіи» въ какомъ-то не столько возглавленномъ, сколько обозначенномъ царемъ порядкѣ, казалось ей безусловнымъ благомъ. О недостаткахъ этого порядка она плохо умѣла судить. Мы умѣли судить о нихъ лучше спусти двадцать или тридцать лѣтъ. Но будемъ справедливы и къ той старой Россіи, которая не знала никакой иной. Да знаемъ ли въ сущности и мы! Реформированная думская Россія по винѣ власти не успѣла сдѣлаться взрослой, а по винѣ общества Россія «свободная» въ младенчествѣ померла…

***

Большевики, разумѣется, отмѣтятъ какимъ-нибудь торжествомъ пятидесятилѣтіе дня перваго марта и, какъ я уже сказалъ, со своей точки зрѣнія они будутъ правы. Первое марта нанесло «стоянію Россіи» страшный ударъ. Послѣдствія его были гораздо болѣе глубоки, чѣмъ тѣ узко-политическія послѣдствія, ради которыхъ оно будто бы было совершено, но которыхъ оно не имѣло.

Народовольчество принесло огромный вредъ Россіи, хотя это и не было цѣлью отдѣльныхъ народовольцевъ. Значительный вредъ принесли Россіи и послѣдующіе отголоски народовольчества. Не есть только простая случайность что «второе первое марта», т. е. задуманное, но не осуществившееся перваго марта 1887 года покушеніе на Александра III было дѣломъ рукъ Ульянова-старшаго и стало «революціонной колыбелью» для Ульянова-младшаго, извѣстнаго намъ подъ именемъ Ленина. Это народовольческое родство Ленина не есть родство съ романтикой «Народной Воли», но его родство — съ ея нигилистическимъ разрушительнымъ фономъ.

Романтика «Народной Воли» надолго плѣнила часть русскаго общества и этимъ сыграла въ русской жизни печальную роль. Подъ флагомъ романтики Софьи Перовской, о которой слагалъ поэму Александръ Блокъ, прокрадывался въ русскую революцію нечаевскій нигилизмъ, о которомъ написалъ свой геніальный романъ Достоевскій. «Героическое» воспріятіе народовольчества принесло свои очень горькіе плоды; они у всѣхъ на памяти.

Террористическая «традиція» народовольцевъ была воскрешена соціалистами-революціонерами въ 1900 — 1905 гг. Тутъ очень ясно обнаружилась та двойственность русскаго терроризма, которая была впервые показана дѣломъ перваго марта. Соціалисты-революціонеры въ огромномъ большинствѣ случаевъ не были ни нигилистами, ни разрушителями Россіи. Въ тѣхъ кругахъ общества, которые ихъ выдвигали, нигилистическія умонастроенія шестидесятыхъ-семидесятыхъ годовъ были уже въ значительной степени изжиты подъ вліяніемъ новаго умственнаго движенія, новаго культурнаго подъема, который принесъ Россіи конецъ XIX вѣка.

Соціалисты-революціонеры стремились въ общемъ къ положительнымъ политическимъ цѣлямъ. Террористическія дѣйствія были въ ихъ пониманіи лишь средствомъ для достиженія этихъ цѣлей. Но это такъ же мало удалось соціалистамъ-революціонерамъ 1900 — 1905 гг., какъ это мало удалось Желябову въ 1881 году.

Въ концѣ концовъ, подобно тому, какъ Желябовъ и Софья Перовская были лишь невольными выполнителями цѣлей разрушительнаго нигилистическаго начала, боевая организація соціалистовъ-революціонеровъ оказалась игрушкой въ рукахъ низменнѣйшей формы нигилизма — азефовскаго нигилизма.

Къ развалу Россіи Азефъ приложилъ свою руку. Можно за многое осуждать Савинкова, но нельзя все же поставить ему въ вину то обстоятельство, что онъ сознательно стремился къ развалу Россіи. Ни онъ, ни такіе его помощники, какъ Каляевъ или Сазоновъ, къ этому не стремились. Трагедія ихъ состоять въ томъ, что нисколько къ этому не стремясь, они приняли вь этомъ дѣятельное участіе.

Любопытно, что думая итти по стопамъ народовольцевъ, Савинковъ и его друзья лишь неохотно и неувѣренно шли къ тому, что называлось на ихъ языкѣ «центральнымъ актомъ». Цареубійство болѣе смущало ихъ, нежели прельщало. И въ этомъ опять сказалась та настоящая природа цареубійства, которая была понята «малограмотной Россіей», съ одной стороны, и нигилистами-большевиками, съ другой, но не была понята русскими политическими дѣятелями.

Тотъ ударъ «стоянію Россіи», который имѣлъ значеніе въ 1881 году, не могъ бы быть достигнутъ такими же самыми средствами черезъ 25 лѣтъ, въ 1906 году. «Стояніе Россіи» все равно уже было нарушено. Разрушительная цѣль требовала теперь иныхъ путей, другихъ средствъ. Къ этой цѣли, какъ я уже сказалъ, соціалисты-революціонеры, вообще говоря, не стремились. Не вѣрили они болѣе и въ «положительный» политическій смыслъ т. н. «центральнаго акта». Цареубійство было осуществлено спустя 12 лѣтъ подлинными наслѣдниками русскаго нигилизма и настоящими разрушителями Россіи.

Для русскаго общества всѣхъ политическихъ оттѣнковъ будетъ лучше, если оно окончательно откажется отъ народовольческаго наслѣдства въ пользу большевиковъ. Въ этомъ не будетъ осужденія тѣмъ отдѣльнымъ, заслуживающимъ только сожалѣнія людямъ, которые были унесены къ трагической гибели потокомъ мутной «рѣки временъ».

Но съ «героической» легендой народовольчества, съ романтикой его намъ слѣдуетъ разстаться. За его дѣйствіями, за его навыками вырисовываются дѣловито подсчитывающіе свою отъ нихъ пользу то Ленинъ, то Азефъ.

Революціонный терроръ, кромѣ того, слагаетъ свой собственный, необыкновенно тягостный бытъ, во многихъ отношеніяхъ нарушающій мѣру человѣческой природы. Я говорю здѣсь не о несовмѣстимости террорическаго дѣла съ христіанской правдой, хотя на несовмѣстимость эту также не слѣдовало бы закрывать глаза. Но я убѣжденъ, кромѣ того, что въ напряженнѣйшей атмосферѣ террористическаго заговорщичества расцвѣтаютъ не однѣ только силы, но и слабости человѣческія. Какъ эти слабости убійственно раскрываются въ сопоставленіи литературныхъ романовъ Савинкова съ протокольной исторіей Азефа! А вѣдь Савинковъ былъ нисколько не хуже многихъ другихъ. Несчастье его состоитъ въ томъ, что будучи обыкновеннымъ человѣкомъ, онъ пожелалъ «по должности революціонера» превысить человѣческую мѣру.

Террористическій бытъ принесъ многочисленныя жертвы, сосчитанныя «на приходъ» то Ленинымъ, то Азефомъ. Хотѣлось бы думать, что этому вкладу въ русскую гекатомбу пришелъ конецъ. Хотѣлось бы такъ думать, но, кажется, такъ думать еще нельзя… Пока не будетъ изжита старая интеллигентская легенда о силѣ революціоннаго заговорщичества, пока эта легенда сохранитъ свою заразительность для смѣлыхъ и жаждущихъ дѣйствія людей, мы не перестанемъ записывать жертвы и иной разъ — какія значительныя!

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2096, 27 февраля 1931.

Views: 32

Темная ночь. Ждановка. Послѣдняя встрѣча съ B. В. Тихоміровымъ, — стар. лейт. съ «Ерша», главой одной изъ безчисленныхъ заговорщическихъ организацій непокорной молодежи.

— Отправляйтесь въ Новочеркасскъ. Я соберу нашихъ и черезъ нѣсколько дней васъ догоню. Здѣсь все кончено.

***

Утромъ забѣжалъ къ Пуришкевичу, на Николаевскую. Слышу: ген. Алексѣевъ приказалъ всѣхъ направлять на Донъ. Явитесь къ полковнику Веденяпину.

Въ Петербургѣ все кончено? Значитъ на югъ!

***

Еще наканунѣ отецъ мнѣ сказалъ:

— Что-же, сынъ, надо драться. Я останусь здѣсь, по эту сторону. Если хочешь на Донъ — поѣзжай. Скоро встрѣтимся. Береги себя.

Сказалъ и уѣхалъ изъ города. Больше я его никогда не видалъ.

А 28-го октября я самъ выпрыгнулъ изъ вагона на Царской площадкѣ.

***

Въ Москвѣ бои на улицахъ еще продолжались. Сражались на Остоженкѣ, у Мертваго переулка, [1] на Зубовскомъ, у Арбатскихъ воротъ. Воевали честно, съ душой, цѣлыя сутки безъ отдыха.

Потомъ пошелъ къ роднымъ подкормиться, взялъ бѣлье, оставилъ письмо для матери и направился на вокзалъ.

Сѣсть въ поѣздъ, однако, пришлось на путяхъ, гдѣ-то въ верстахъ пяти отъ Казанскаго, на Москвѣ-Сортировочной. Составъ стоялъ долго, чуть ли не десять-двѣнадцать часовъ. Духота, воды нѣтъ, вагоны набиты дезертирами. Все занято солдатней. Но вотъ въ «международномъ» — совсѣмъ сносно. Тамъ чистая публика и можно даже выходить въ коридоръ: проводникъ — хозяинъ положенія.

***

Мои спутники — двѣ «прапорщицы», только что выпущенныя изъ училища, и группа кадетъ изъ столичныхъ корпусовъ. Они въ формѣ, подтянуты. Разговоры только о томъ, что ждетъ. Всѣ — въ Новочеркасскъ. Но что тамъ? Есть ли, на самомъ дѣлѣ, какая-то организація? Правда ли, что черезъ двѣ недѣли начнется оттуда походъ на Москву?

Поскорѣе доѣхать бы, поскорѣе обратно въ Москву, въ Петербургъ. Впрочемъ, все равно, — большевики вѣдь — на нѣсколько дней…

***

Персіановка. Лагери. Новочеркасскъ. Небольшое станціонное зданіе. Казаки въ красныхъ лампасахъ. Молодые. Съ чубами. Чести не отдаютъ, но смотрятъ привѣтливо. Только появленіе прапорщицъ вызываетъ смѣшки, да и то вдогонку, со словечками и прибаутками.

Атаманскій дворецъ. Калединъ. Усталый. Тихій.

— Спасибо. Вы всѣ будете намъ полезны. Когда — не знаю. Отдохните съ дороги. Потомъ все разберется. Отправляйтесь на Барочную. Адъютантъ дастъ всѣ указанія.

***

2-е ноября. Солнечный, ласковый день. Городской госпиталь. Внизу — никого. Наверху, противъ лѣстницы, — комната коменданта. Являемся. Капитанъ Шатиловъ, Д. В., измайловецъ, принимаетъ рапортъ. Предлагаетъ: «устраивайтесь, гдѣ и какъ найдете удобнымъ. Обѣдъ — изъ котла. Сегодня отдохнете, завтра — въ нарядъ».

Соня Боде, смуглая, черноглазая, въ сѣрой кубанкѣ, — подруга моихъ спутницъ. По случаю встрѣчи, идемъ гурьбой въ кафэ, на Московскую. Компанія теплая: француженки сестры Мерсье, Вѣра и Марійка. Николаева Ольга, Боде — «александровки»; два юныхъ прапорщика, неразлучные В. Третьяковъ и Н. Гольдшмитъ, и я — единственный и первый морякъ въ Новочеркасскѣ тѣхъ дней. (Черезъ нѣсколько дней появились к. 2 р. Зейдлеръ и цѣлая пачка морскихъ кадетъ и гардемаринъ съ Вульфіусомъ во главѣ.)

Я былъ самый денежный и я угощалъ. Уничтожили гору пирожныхъ и пирожковъ: поразительно дешево послѣ Петербурга — всего 40 копеекъ штука! У меня при себѣ было только 500 рублей въ одной бумажкѣ. Сдачи не было, «Петра» я оставилъ въ кассѣ. Черезъ нѣсколько дней 500 рублей были съѣдены.

***

Началось формированіе юнкерскаго батальона. Кап. Парфеновъ былъ любимъ и къ нему шли охотно. Около него собралась группа петербуржцевъ: шт.-кап. Крыжановскій, ротм. Скосырскій, подпор. Турчинъ и др. Я принялъ команду связи. Въ моем подчиненіи были бр. Матвѣевы. Много потомъ пришлось съ ними пережить и сдѣлать.

Работа кипѣла. Людей не хватало. Черезъ нѣсколько дней меня вызвалъ вѣдавшій политической частью при генер. Алексѣевѣ полк. Д. А. Лебедевъ. Было дано «индивидуальное» порученіе. Я его выполнилъ успѣшно и съ той поры и въ Добровольческой арміи, и въ русской арміи и вообще во все время борьбы съ большевиками, работалъ, главнымъ образомъ, какъ своего рода спеціалистъ по «индивидуальнымъ» дѣламъ.

Молодежь прибывала отовсюду, главнымъ образомъ, съ сѣвера; южане начали собираться позже и, преимущественно, въ Екатеринодаръ.

Первые дни у насъ не было генераловъ. Кажется, не ошибусь, сказавъ, что первымъ изъ нихъ былъ ген. Эрдели. Поэтому даже въ своей средѣ обитатели госпиталя на Барочной улицѣ именовались членами «офицерской организаціи ген. Эрдели». Но черезъ короткое время организація была уже — «генерала Алексѣева». Добровольческая армія родилась позже, въ тѣ дни, когда на рукава начали нашивать маленькіе угольнички изъ трехцвѣтныхъ лентъ.

***

Славное, героическое время. Ничего сзади, ничего впереди, кромѣ сознанія неправды происшедшаго и вѣры въ будущее. Никто изъ насъ, молодыхъ, не отдавалъ себѣ отчета, что его ждетъ, и еще меньше понималъ, какія потрясенія ожидаютъ Россію. Но мы знали, что надо бороться, что нельзя оставаться пассивными, что нужно дѣйствовать.

И мы глубоко вѣрили въ авторитетъ, въ творческія способности людей, на кличъ которыхъ мы собирались; даже не вѣрили, а всѣмъ своимъ существомъ знали, что свою судьбу отдаемъ въ руки настоящихъ людей. Имена генераловъ Алексѣева, Корнилова и тѣхъ, кто съ ними, казалось, были гарантіей правильности пути, на который тогда мы ступили.

И было другое. Кромѣ вѣры въ этихъ немногихъ людей, осмѣлившихся наперекоръ бурной революціонной стихіи итти на Донъ и съ горстью, временами казалось, — безумцевъ, бросать вызовъ происходящему, — у насъ было къ нимъ чувство признательности, долга и обязательства: они не бросили Россіи, мы не могли покинуть ихъ.

***

Нѣкоторыя имена говорили особенно много. Помню холодный день, когда дежурный прапорщикъ мнѣ доложилъ, что у входа въ госпиталь буянитъ какой-то «шпакъ», и совладать съ нимъ невозможно. Пришлось сойти внизъ. Вижу передъ собой человѣка выше средняго роста, съ небольшой бородкой, въ финской шапкѣ, въ короткой суконной тужуркѣ, бурковыхъ сапогахъ и въ перчаткахъ съ рваными пальцами. Неизвѣстный рѣзко обратился ко мнѣ:

— Потрудитесь распорядиться, чтобы меня пропустили. Мнѣ надо видѣть полк. Веденяпина.

— Кто вы такой и на какомъ основаніи вы здѣсь буяните? — спросилъ я.

Отвѣтъ былъ данъ самимъ полковникомъ Веденяпинымъ, который появился въ ту минуту у входа, радостно лежалъ руку «шпаку» и съ нимъ расцѣловался. То былъ генералъ Марковъ.

Позже мнѣ пришлось часто, иногда каждодневно, встрѣчаться съ генераломъ Марковымъ. Это былъ лучшій начальникъ, — хотя и рѣзкій и вспыльчивый, но всегда джентльменъ, — изъ всѣхъ, которыхъ мнѣ когда либо довелось видѣть.

Имя С. Л. Маркова дало намъ много. Въ его лицѣ къ намъ прибыла дивизія, корпусъ…

***

Однажды ночью въ общежитіи едва не случилось убійство. Я былъ разбуженъ «прапорщицей» Боде, которая, взявъ мой кортикъ, хотѣла заколоть спавшаго въ той же комнатѣ пресловутаго матроса Ф. Баткина. [2]

Оказывается, этотъ ораторъ, созданный въ лихолѣтье приказомъ Колчака, — житель одного изъ приазовскихъ городовъ. облаченный въ форму матроса и командированный для уговариванія солдатъ на фронтахъ во главѣ «делегаціи черноморцевъ», — явился въ Новочеркасскъ съ какими-то планами, былъ у генерала Корнилова и – послѣ доклада былъ отправленъ для ночевки на Барочную. Его у насъ никто не зналъ, Боде опознала его случайно и не желала примириться съ его сосѣдствомъ.

Еле удалось тогда не допустить самосуда. Однако Баткину у насъ уже больше оставаться было нельзя, и онъ вскорѣ исчезъ.

***

Въ серединѣ ноября я былъ распоряженіемъ полковника Лебедева отправленъ изъ Новочеркаска на сѣверъ съ письмами въ орловскій и воронежскій корпуса, а также въ Москву и Петербургѣ съ порученіемъ использовать связи на для сбора денегъ на организацію Добровольческой арміи.

Затѣмъ были бои за Ростовъ, переходъ штаба въ домъ Парамонова, на Пушкинской улицѣ, борьба за подступы къ городу. Возникъ рядъ фронтовъ: за Таганрогомъ, выше Новочеркаска, у Батайска и др. Кольцо все суживалось.

Насъ было попрежнему мало: 2б-го ноября, когда началось наступленіе изъ Новочеркасска на Ростовъ, когда былъ потерянъ въ бою подъ Балабановой рощей — разорвался радіаторъ, — единственный броневой автомобиль, во всей Добровольческой арміи было едва 300 — 350 человѣкъ.

На всѣхъ фронтахъ бойцы были считаны. Подъ Таганрогомъ, — главное направленіе — у генерала А. Н. Черепова и полковника А. П. Кутепова много-много было только нѣсколько сотъ бойцовъ — гимназистовъ, юнкеровъ, офицеровъ. 1 декабря 1917 года, – когда былъ взятъ нами Ростовъ, — донское казачество дало всего нѣсколько десятковъ учениковъ фельдшерской школы, которые послѣдовали за Назаровымъ и его батареей. Это было все въ тотъ моментъ, что мы почерпнули не изъ своихъ рядовъ, не изъ среды пришедшихъ на Донъ съ другихъ мѣстъ Россіи.

Когда же 9 февраля начался походъ изъ Ростова, Ледяной походъ, Кубанскій, генерала Корнилова, вся армія, включая въ нее и обозныхъ, немногимъ превосходила 3000 штыковъ.

***

Это было тринадцать лѣтъ назадъ. Тѣ, кто пережили всю новочеркасско-ростовскую эпопею, тѣ, кто остались въ живыхъ, знаютъ, что, поднявъ тогда знамя борьбы, они сдѣлали то, что было необходимо сдѣлать.

[1] Переименованъ большевиками въ «Островскаго», переименованъ зачѣмъ-то при новой власти (1993) въ «Пречистенскій» — и это притомъ, что Пречистенскій бульваръ такъ и остался «Гоголевскимъ».

[2] Темная личность, пропагандистъ, отправленный адм. Колчакомъ въ столицу въ составѣ «черноморской делегаціи» (1917). Въ 1917 на Дону. Послѣ гибели Корнилова былъ изгнанъ съ земель Вооруженныхъ Силъ на Югѣ Россіи и препровожденъ къ большевикамъ. Кончилъ сотрудничествомъ съ ЧК (1920) и казнью въ Совѣтской Россіи (1922).

Н. Алексѣевъ.
Возрожденіе, № 2091, 22 февраля 1931.

Views: 26

Чикагскій литераторъ Полси написалъ біографію Аль Капоне и онъ же выпустилъ недавно любопытный «романъ нравовъ» своего города подъ именемъ «Стрѣлки». По прочтеніи этого очень близкаго къ истинѣ «романа нравовъ», литературный англійскій критикъ восклицаетъ, что такой хроникѣ не рѣшились бы дать форму «детективнаго» романа ни Эдгаръ Уоллесъ, ни прочія знаменитости этого рода.

***

Нравы Чикаго въ самомъ дѣлѣ изумительны! На послѣднихъ выборахъ хозяиномъ города снова избранъ «Бигъ Билль», т. е. мистеръ Томпсонъ, совершенно открыто пользующійся покровительствомъ Аль Капоне. По газетнымъ свѣдѣніямъ, знаменитый гангстеръ пожертвовалъ на избирательную кампанію въ пользу своего офиціальнаго друга три милліона франковъ. Судья Лайль, пытавшійся выступить защитникомъ порядка, потерпѣлъ пораженіе. Весьма замѣчательной чертой этихъ нравовъ является то обстоятельство, что во время выборной кампаніи оба соперника обмѣнивались самыми безцеремонными комплиментами. Лайль поносилъ Томпсона, какъ преступнаго укрывателя разбойниковъ, Томпсонъ аттестовалъ Лайля «темнымъ сутягой»…

«Великая американская демократія» породила такимъ образомъ вещи, которыя «и не снились» ея добродѣтельнымъ, слезливымъ, пуританскимъ изобрѣтателямъ. «Абсолютизмъ», монархія — все это до сихъ поръ «страшныя слова» для демократическаго американскаго лицемѣрія. Но никогда ни одна монархія не жила въ такомъ «беззаконіи», въ которомъ существуютъ сѣверо-американскіе штаты, и ни при какомъ абсолютизмѣ полиція не играла той роли главной и чуть ли не единственной опоры государства, какую играетъ она въ Америкѣ.

***

Нравы Чикаго — не есть, увы, нѣчто особенное и присущее только одному этому городу. Недавно нью-іоркскій корреспондентъ одной французской газеты приводилъ цифры, иллюстрирующія ежедневную тамошнюю хронику. Семь, восемь, а то и десять, одиннадцать вооруженныхъ нападеній и ограбленій ежедневно, причемъ имѣющихъ видъ сложныхъ «коллективныхъ» предпріятій съ нѣсколькими автомобилями, пулеметами, ручными гранатами и т. д. Что скажетъ, напримѣръ, парижскій житель о такой маленькой бытовой подробности нью-іоркской обычной жизни. Кондукторъ автобуса, идущаго за городъ, не собираетъ у пассажировъ денегъ до тѣхъ поръ, пока автобусъ не минуетъ предмѣстья города. Если у него будетъ въ рукахъ въ ту минуту вся выручка — это сильно облегчить работу грабителей, всегда готовыхъ произвести налетъ. И это увеличиваетъ тѣмъ самымъ вѣроятность такого налета…

***

Криминальная болѣзнь Америки, это очень серьезная болѣзнь, гораздо болѣе серьезная, чѣмъ она иногда кажется. Она продолжаетъ свирѣпствовать въ силу двухъ главныхъ причинъ — въ силу преступной и глупой уловки, именуемой «сухимъ закономъ» и въ силу непомѣрной роли, предоставленной въ американской жизни муниципальной полиціи. Если городскоЙ голова Чикаго оказывается въ денежной зависимости отъ крупнаго гангстера, то, разумѣется, полицейскій комиссаръ любого «участка», въ любомъ городѣ можетъ еще гораздо легче оказаться въ такой же зависимости отъ перваго попавшагося вора. Для всякой службы, въ томъ числѣ и для полицейской службы, нуженъ извѣстный пафосъ. Тутъ мало однихъ дисциплинарныхъ правилъ, тутъ нужно іерархическое сознаніе. Но кто и что можетъ внушить американскимъ полицейскимъ чинамъ это сознаніе! Не шефство ли какого-нибудь «Бигъ Билля»? Не шефство ли, напримѣръ, президента Гардинга, оказавшагося «въ лапахъ» темныхъ организацій и поплатившагося за это жизнью?

«Великая американская демократія» располагаетъ огромной матеріальной мощью. Но вотъ въ такихъ элементарно моральныхъ вещахъ она оказывается совершенно безпомощной. Среди американскихъ полицейскихъ чиновъ есть много людей честныхъ, самоотверженныхъ, людей личнаго долга. Но какъ трудно имъ приходится въ ихъ тяжелой, опасной и неблагодарной борьбѣ! Какъ трудно оказаться вотъ такъ предоставленными самимъ себѣ, безъ всякаго что-либо значущаго или стоющаго слова или взгляда «сверху». И какъ должны завидовать они полицейскимъ чинамъ Людовика XIѴ, столь энергично очистившимъ отъ разбойниковъ Францію, дѣлая дѣло короля и дѣйствуя его именемъ.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2096, 27 февраля 1931.

Views: 29

Въ послѣдніе дни въ книгахъ, въ газетныхъ статьяхъ, мнѣ попадалось многое объ Америкѣ и именно объ Америкѣ сегодняшняго дня (который тамъ сильно отличается отъ дня вчерашняго). Надъ Пятой Авеню, какъ сообщаютъ корреспонденты, стоитъ неумолчный многоголосый, хотя и сдержанный все-таки, выкрикъ импровизованныхъ торговцевъ яблоками. «Яблоки… Купите яблоко…» Это становится похожимъ на сдѣлавшійся знаменитымъ нынѣ «совѣтскій фокстроттъ» — «Купите бублички, гоните рублички».

***

Торговля яблоками «въ разносъ», допущенная на Пятой Авеню — это американская форма помощи безработнымъ (а то и попросту говоря — выпрашиванія милостыни) — форма однообразно отполированная и однообразно «румяная», какъ само американское яблоко. Благотворительный этотъ торгъ, какъ говорятъ, и покупатель, и продавецъ сопровождаютъ непремѣнной оптимистической улыбкой. И это, разумѣется, не плохо. Никто никого тутъ не обманываетъ. Но въ интересахъ «общественной гигіены», почему бы человѣку, просящему милостыню, и человѣку, подающему ее, не обмануть себя на мгновеніе ради достоинства «уличнаго пейзажа»?

***

Америка, повидимому, сейчасъ усиленно стремится обманывать себя всякими вообще способами, и на улицѣ, и внутри, стремясь поддержать нѣкоторую видимость вещей. Повторяю, я не вижу тутъ рѣшительно ничего худого. Это болѣе всего прочаго свидѣтельствуетъ о не оставившей американцевъ энергіи. Въ концѣ концовъ, вѣдь это единственный способъ, которымъ средній человѣкъ, человѣкъ толпы, человѣкъ улицы, человѣкъ конторы можетъ выразить, что онъ не упалъ духомъ и сохранилъ въ себѣ силу сопротивленія превратностямъ жизни. Тутъ есть настойчивость внутренней дисциплииы, конечно, гораздо болѣе цѣнной, чѣмъ та, которая преподается въ одномъ изъ соотвѣтствующихъ параграфовъ какого-либо устава какой-либо диктатуры. Ни капельки этой внутренней инстинктивной дисциплины, ни капельки этого желанія во что бы то ни стало сохранить видимость вещей, спасти внѣшній «декорумъ», не было въ Россіи 1917 года. «Теперь ужъ безъ всякихъ прикрасъ, безъ всякихъ фокусовъ! Теперь все на чистоту, теперь все по правдѣ — такъ усиленно говорилось тогда. Ну вотъ и договорилось, сперва до распоясанныхъ солдатъ, засорившихъ сѣмячками столичныя улицы, а потомъ и до большевиковъ, опоганившихъ всю Россію…

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2091, 22 февраля 1931.

Views: 32

Кризисъ демократической мысли. — Отсутствіе политическихъ темъ. — Философія исторіи. — Искусство. — Религіозныя темы. — Современная подпольная поэзія.

Первое, что бросается въ глаза при обозрѣніи подпольной рукописной литературы въ современной Россіи, это — оскудѣніе и творческая импотенція той части интеллигенціи, которой раньше присуще было названіе «передовой», которая была въ теченіе ряда послѣднихъ поколѣній властительницей думъ молодежи и ведущимъ авангардомъ въ такъ называемомъ освободительномъ движеніи. Въ началѣ революціи, до періода нэпа, когда въ обществѣ, повидимому, еще существовали остатки нелегальныхъ организацій, активно борющихся съ совѣтской властью, по рукамъ еще циркулировали всякія летучки, прокламаціи и «манифесты» отдѣльныхъ разбитыхъ отрядовъ этой когда-то великой арміи. Но уже послѣ знаменитаго эсеровскаго процесса въ соціалистическомъ лагерѣ наступаетъ полное затишье и молчаніе. Вотъ ужъ когда умѣстно сравненіе изъ памятныхъ еще донесеній главнаго командованія, когда сообщалось, что «мѣткимъ огнемъ нашихъ частей батареи противника приведены къ молчанію». Такъ въ правѣ былъ бы утверждать большевицкій историкъ, ибо побѣда большевизма надъ враждебной ему демократической стихіей выражается не столько въ физическомъ разгромѣ человѣческихъ кадровъ, сколько въ идеологическомъ пораженіи противника.

Авторъ этихъ строкъ, несмотря на большія связи съ упомянутыми кругами интеллигенціи, тщетно искалъ въ теченіе послѣднихъ 8 лѣтъ какихъ-либо слѣдовъ творческой жизни среди уцѣлѣвшихъ еще представителей этихъ круговъ — ни разу за все время ему не попадалась ни одна рукопись этой оріентаціи. Только однажды, помнится, въ 1922 году, въ Сельскосоюзѣ, только что тогда возникшемъ, ходила по рукамъ тощая тетрадь подъ названіемъ «Въ защиту Революціи», эсеровской оріентаціи, въ которой проводилась убогая мысль обиженнаго публициста о дискредитированіи революціи большевиками. Затѣмъ по слухамъ гдѣ-то обнаружены были перепечатки на ротаторѣ отдѣльныхъ номеровъ «Соціалистическаго Вѣстника». Ни о какихъ солидныхъ трудахъ или просто серьезныхъ работахъ въ области соціалистической мысли говорить не приходится. Тема о соціализмѣ сдѣлалась монополіей офиціальнаго большевизма.

Оскудѣніе творческой мысли идеалистическаго или демократическаго соціализма было бы ошибочно объяснять полнымъ разгромомъ партійныхъ эсеровскихъ и меньшевицкихъ круговъ, ибо и другія партійныя и соціальныя группировки пострадали не меньше. Между тѣмъ, напримѣръ, церковная интеллигенція дала неисчислимое количество всевозможныхъ замѣчательныхъ сочиненій, начиная отъ попытокъ построить цѣлую новую систему религіозной философіи, кончая «Религіозными основаніями политической экономіи», сочиненій, созданныхъ въ невѣроятно тяжелыхъ для творческой работы условіяхъ.

Гораздо болѣе правильнымъ «показателемъ» существа дѣла является то зловѣщее для соціалистическихъ круговъ обстоятельство, что имъ нѣтъ въ совѣтской дѣйствительности никакой «смѣны», что среди современной молодежи немыслимо встрѣтить ни одного эсера или меньшевика (въ смыслѣ сочувствія имъ), какъ будто бы этотъ типъ людей относится къ совершенно другой исторической эпохѣ.

Столь же знаменательно характеризуетъ разложеніе и идейный разбродъ соціалистической интеллигенціи картина современныхъ превращеній и перемѣщеній въ области соціальныхъ оріентацій въ Россіи. Можно констатировать самые разнообразные переходы и сдвиги вправо и влѣво, въ коммунизмъ, къ «церковникамъ», въ анархизмъ, въ обывательщину или просто въ сторону — въ индивидуализмъ, но едва ли можно найти гдѣ-либо переходъ изъ любого изъ перечисленныхъ лагерей подъ знамя соціализма. И многочисленныя рукописи бывшихъ соціалистовъ, перемѣнившихъ вѣру, лучше всего свидѣтельствуютъ объ этомъ.

Къ числу такихъ свидѣтельствъ, пожалуй наиболѣе краснорѣчивыхъ, относятся сочиненія, проникнутыя фашистскими настроеніями, а такихъ не мало, и можно констатировать почти какъ правило, что фашизмъ въ Россіи, какъ впрочемъ и въ Европѣ, вырастаетъ изъ соціализма. Справедливость требуетъ отмѣтить, что и наиболѣе крайнія и непримиримыя антисемитскія настроенія произрастаютъ на этой же почвѣ.

***

Все это означаетъ, разумѣется, глубокій кризисъ русской демократической мысли. Это есть въ то же время кризисъ всего общественнаго сознанія, ибо онъ не ограничивается однимъ только разочарованіемъ въ демократическихъ идеяхъ, онъ идетъ гораздо глубже и дальше и затрагиваетъ внутреннія основы сознанія, распространяясь не только на міровоззрѣнія, но и на міроощущеніе. Кризисъ охватилъ все научно-позитивное сознаніе, все матеріалистическое міроощущеніе. Онъ ярко обнаруживается, какъ это видно изъ приводимой ниже характеристики рукописной литературы, въ подпольѣ. Но и въ надпольѣ, въ офиціальной коммунистической литературѣ, кризисъ этотъ пробрался въ самое святая святыхъ матеріалистической доктрины, въ «совѣтское богословіе» — въ экономическій матеріализмъ. Здѣсь, какъ извѣстно, обнаружилисъ замѣтные сдвиги отъ наивнаго матеріализма тимирязевско-богдановскаго типа въ сторону т. н. «діалектическаго матеріализма», проникнутаго духомъ средневѣковой схоластики и тщательно скрываемой мистики. И не только теорія, но и вся практика большевизма и сущность совѣтскаго строя есть рѣшительное отрицаніе демократизма. Но дѣло все же не въ демократизмѣ, ибо его «враги» въ лицѣ либерализма и консерватизма впали въ такую же прострацію, какъ и онъ самъ, которая, однако, менѣе замѣтна, ибо демократизму принадлежало первенство на аренѣ политической борьбы. Дѣло въ политикѣ вообще. Политикой никто въ совѣтской Россіи не интересуется, она вызываетъ отрыжку и отвращеніе. Ею отравлены всѣ и какъ раньше въ безбожныхъ семинаріяхъ богословіе вызывало скуку и злобу, такъ и теперь политграмота, всякая политическая проблема вызываетъ ту же скуку и «протестъ всего существа», какъ писалъ одинъ комсомолецъ-самоубійца. Отъ политики бѣгутъ какъ отъ чумы куда попало и болѣе всего по линіи наименьшаго сопротивленія — въ спортъ, въ шахматы, на зеленое поле преферанса, къ «родной бутылочкѣ съ бѣлой головкой». Тѣ, кто посильнѣе духомъ, въ комъ живетъ еще личность, выбираютъ путь страданія и исповѣдничества — надѣваютъ на шею крестъ и идутъ въ храмъ, теряя тѣмъ самымъ въ короткое время совѣтскую службу, профсоюзный билетъ, а за нимъ и право на хлѣбъ и на кровъ. Вотъ почему въ рукописяхъ современныхъ авторовъ отсутствуетъ не только соціализмъ, но и политика вообще. Лекція по аграрному вопросу, о рабочемъ законодательствѣ, о формѣ правленія и даже о возможныхъ преемникахъ большевизма не собрала бы большой аудиторіи и въ особенности среди молодежи.

Что же даетъ рукописная литература въ замѣнъ политики и соціально-экономической проблемы, столь волновавшихъ въ свое время наши поколѣнія? Въ центрѣ вниманія современнаго общественнаго сознанія находятся вмѣсто политики вопросы философіи и въ частности философіи исторіи. Кто только не подходитъ къ этимъ проблемамъ! Можно было бы привести рядъ блестящихъ именъ изъ самыхъ разнообразныхъ лагерей старой русской интеллигенціи, «ударившихся» въ философію исторіи, о которой они ранѣе и не мечтали. Тутъ и кающіеся соціалисты, ищущіе смыслъ исторіи въ… метафизикѣ общества и зовущіе къ забытой «религіи» Мережковскаго, къ его «неохристіанству» и соборной общественности, тутъ и анархисты, пишущіе «мистику исторіи», тутъ и бывшій видный кадетъ, Философствующій о «солидаризмѣ» въ исторіи, тутъ и бывшій толстовецъ, зовущій на «Островъ Достовѣрности» православія, тутъ и антропософы, углубляющіе Доктора и копирующіе вь реставраціонныхъ краскахъ идеалъ «Государства» Платона, тутъ и ученые съ именемъ и безъ имени, вѣщающіе о диктатурѣ аристократіи мысли, тутъ и музыканты, зовущіе уйти отъ цивилизаціи туда, гдѣ подъ звуки цикадъ обрѣтается блаженство, тутъ и церковники, выпускающіе многотомные сочиненія по апокалиптикѣ исторіи, тутъ даже и бывшіе коммунисты, какимъ-то образомъ додумавшіеся до «онтологіи» революціи и открывающіе внутренній смыслъ ее въ… теологическихъ обоснованіяхъ антисемитизма и т. д. — всѣ наперерывъ ищутъ сокровеннаго, тайнаго, внутренняго, первоначальнаго, вѣчнаго абсолютнаго божественнаго, истиннаго и вселенскаго: словомъ, одна сплошная «философія», «онтологія», «метафизика», «мистика» и проч. области, вызывавшія раньше у молодыхъ пропагандистовъ и агитаторовъ снисходительное презрѣніе и высокомѣрную жалость къ «реакціонному образу мысли».

На второмъ мѣстѣ послѣ философіи стоитъ искусство въ формѣ различныхъ обоснованій его, какъ пути жизни, и формѣ безчисленныхъ фрагментовъ своеобразной «художественной философіи» и лирическихъ размышленій. (О поэзіи и художественной литературѣ въ подпольѣ — рѣчь впереди.) Затѣмъ на третьемъ мѣстѣ идетъ религія въ формѣ исповѣдей, дневниковъ, настроеній, всякаго рода «откровеній» и т. д.

Въ соотвѣтствіи съ указанными интересами преобразилась и обстановка комнаты современныхъ интеллигентовъ, старые «иконостасы», къ которымъ имѣетъ такое пристрастіе особенно молодежь, замѣнились новыми: вмѣсто Маркса и Энгельса, ставшими теперь казенными «царскими портретами», висятъ надъ письменнымъ столомъ, хотя тоже нѣмецкіе, но совсѣмъ другія учителя — Штейнеръ и Ницше, вмѣсто Герцена и Чернышевскаго — Достоевскій, вмѣсто Гаршина и Короленко — Хомяковъ и Аксаковъ, вмѣсто Успенскаго — Констатинъ Леонтьевъ, вмѣсто Лаврова и Михайловскаго — Вл. Соловьевъ и Н. Ѳедоровъ, вмѣсто Толстого — Серафимъ Саровскій, вмѣсто Кропоткина — Карелинъ и только одинъ Бакунинъ продолжаетъ владѣть сердцами въ соотвѣтствующихъ кругахъ, но уже по-новому. И если бы нашелся художникъ для его новаго портрета, то Бакунинъ былъ бы изображенъ не въ обычной своей нигилистической курткѣ съ открытымъ воротомъ, а въ черныхъ латахъ рыцаря съ большимъ крестомъ на груди. Но главнымъ властителемъ думъ современной интеллигенціи всѣхъ возрастовъ и положеній является все же Достоевскій, страдальческій ликъ котораго, такъ гармонирующій съ ликомъ современной Россіи, красуется вездѣ на самомъ почетномъ мѣстѣ.

***

Дать въ газетной статьѣ хотя бы самый краткій обзоръ новымъ идеямъ въ области философіи исторіи, новымъ теченіямъ религіозно-философской мысли, новымъ взглядамъ на соціальный вопросъ и новымъ политическимъ оріентаціямъ, отразившимся въ подпольной рукописной литературѣ, — не представляется возможнымъ. Приходится поэтому ограничиться характеристикой общаго духа творчества, подхода къ разрѣшенію проблемъ и самой манеры писать. Въ этомъ отношеніи паденіе матеріализма и кризисъ позитивизма отражается и въ философскомъ творчествѣ, гдѣ современные авторы избѣгаютъ традиціонныхъ формъ и установившихся понятій, гдѣ создаются, правда, въ большинствѣ случаевъ весьма незрѣлыя и черезчуръ смѣлыя новыя «системы» философіи, новыя понятія, новая терминологія. Авторы избѣгаютъ писать «изслѣдованія», какъ будто бы боясь позитивныхъ традицій, необходимости «доказательства» и скучной работы надъ «источниками», они пишутъ свою «независимую» философію, выбираютъ новыя темы, избѣгая писать о чемъ-то, трактуя что-то, непосредственную данность новаго опыта.

Все это производитъ неблагопріятное впечатлѣніе «ученичества», бездоказательности съ научной точки зрѣнія и незрѣлости, преждевременнаго «дерзновенія», позерства, гордости и т. д. но вмѣстѣ съ тѣмъ свидѣтельствуетъ о стремленіи освободиться отъ какихъ-то старыхъ, изжитыхъ путъ гносеологіи, дать нѣчто совсѣмъ новое, не только оригинальное, но и какъ продуктъ непосредственнаго внѣдренія въ тайны смысла, въ новое міроощущеніе.

Кризисъ позитивизма характеризуется еще однимъ печальнымъ явленіемъ, перешедшимъ какъ зараза отъ совѣтской дѣйствительности и въ свободную подпольную мысль, это — проникновеніе лжи въ научный позитивный опытъ, то есть того, отсутствіемъ чего русская наука всегда по праву гордилась. Ложь позитивнаго опыта въ стилѣ извѣстнаго Геккелевскаго подлога, имѣвшаго когда-то характеръ скандала на весь міръ, стала въ современной «совѣтской» наукѣ едва ли не обычнымъ явленіемъ, доставляющимъ истинныя муки старымъ ученымъ. Автору этихъ строкъ пришлось однажды выслушать въ этомъ отношенія жалобы и скорбь одного виднаго физіолога, приведшаго множество фактовъ о современныхъ новыхъ «методахъ» науки. То, что не вызывало раньше и тѣни сомнѣнія, поскольку фактъ констатируется ученымъ въ его докладѣ или книгѣ, нынѣ уже не вселяетъ полнаго довѣрія и часто требуетъ дополнительныхъ доказательствъ или тайной провѣрки — явленіе неслыханное въ академическихъ традиціяхъ. Другой ученый, академикъ, выразился однажды, что «мы живемъ въ эпоху отсутствія точныхъ фактовъ». Къ этому можно прибавить, что само понятіе факта поколеблено (теорія относительности) и затрудняетъ практику повседневнаго опыта.

***

Поэзія и художественная литература представлены въ рукописной литературѣ не одинаково. Насколько обильна и разнообразна первая, настолько вторая ограничивается преимущественно мелкими разсказами и новеллами, а большихъ повѣстей или романовъ въ «архивахъ» встрѣчать не приходилось. Въ поэзіи и въ литературѣ можно отмѣтить въ общемъ ту же эволюцію, что и въ области научной и философской мысли. Совѣтская, печатанная въ типографіяхъ литература, какъ и наука подчиненная «ленинизму», полна лжи, въ особенности умолчанія и лжи праздныхъ словъ. Причина первой лежитъ въ сознаніи, — второй въ волѣ. Тамъ ложь творчества, мыслей, воспріятій, здѣсь — ложь жизни. Въ свободной подпольной литературѣ лжи, конечно, гораздо меньше, хотя и сюда она не могла не проникнуть и выражается главнымъ образомъ въ самооборонѣ «духовнаго видѣнія», о чемъ любятъ трактовать современные россійскіе Гюисмансы.

Весьма характерно почти полное исчезновеніе т. н. гражданскихъ мотивовъ въ литературѣ и въ особенности въ поэзіи. Вмѣсто этого литература повѣствуетъ всякаго рода уходы, фантастическія утопіи Уэлсовскаго характера, но съ примѣсью русскаго мессіанства, нерѣдки психологическіе этюды на почвѣ взаимоотношенія личности и общества и даже — личности и всего человѣчества, или, наконецъ, что особенно характерно и важно и что идетъ нога въ ногу съ философіей, она пропитывается апокалиптическими настроеніями, которыя выражаются не только въ чаяніяхъ конца міра и преображенія, не только въ стремленіи покаяться, пока не поздно, но и въ космическомъ ощущеніи дѣйствительности. Этимъ послѣднимъ особенно отличается обширная подпольная поэзія. Въ одномъ «архивѣ», на Кавказѣ уцѣлѣвшемъ отъ послѣдняго разгрома, имѣется замѣчательная и весьма своеобразная «коллекція» стиховъ и всякихъ прочихъ произведеній, посвященныхъ Архангелу Михаилу, въ которой собрано все, что дало творческое сознаніе объ Архистратигѣ, какъ во время революціи, такъ и до нея. Въ этой интересной коллекціи содержащей, между прочим, и нѣсколько замѣчательныхъ иконъ и гравюръ, чрезвычайно рельефно выявляется космическое сознаніе современной творческой мысли. Значительная часть поэзіи посвящена Россіи, ея историческому прошлому, ея испытаніямъ и судьбѣ. Многіе стихи проникнуты яркимъ апокалиптическимъ духомъ, а космическое ощущеніе бушуетъ даже у такого поэта надполья, какъ Маяковскій, который подобно своему американскому собрату Уольтъ Уитмэну слышитъ біеніе пульса земли и звоны небесныхъ колоколовъ. Какъ изъ области философіи исторіи исчезли понятія «Прогрессъ» и «Человѣчество» съ большой буквы, и замѣнились «Вселенскимъ спасеніемъ» и «Церковью», понимаемой кто какъ умѣетъ и можетъ, такъ и въ ли тературѣ и въ поэзіи исчезли «земля» и «душевное» и появились «небо» и «духъ».

Приводимъ въ видѣ примѣра одно характерное стихотвореніе изъ этой современной подпольной поэзіи:

— Ликуй же, братъ мой! Одѣнь оковы,
Въ тюрьму иди.
Вѣнокъ побѣдный, вѣнокъ терновый
Сверкаетъ впереди.
Намъ всѣмъ упасть на полѣ битвы,
Иного мы не ждемъ конца…
Святыхъ, свободныхъ, за свѣтъ убитыхъ
Несемъ въ сердцахъ.
Мы умираемъ, но мы вернемся
Для новыхъ, радостныхъ побѣдъ.
Клянемся жизнью, смертію клянемся.
Что скоро свѣтъ!
Къ борьбѣ готовы, мы шлемъ привѣтъ вамъ,
Несущимъ вѣрно свой обѣтъ —
Вамъ, не предавшимъ Свободы свѣтлой,
Мы шлемъ привѣтъ!

***

Къ характеристикѣ подпольной литературы нельзя не упомянуть о невѣроятномъ распространеніи въ совѣтской Россіи антисемитизма, которое нашло себѣ въ этой литературѣ достаточное отраженіе въ самыхъ разныхъ фдрмакъ и видахъ. Затѣмъ достойна вниманія и апологія мѣщанства не только въ экономическомъ смыслѣ, но и въ моральномъ смыслѣ, какъ реакція процессу разрушенія семьи. Наконецъ, такимъ же парадоксомъ современности является сравнительно большая терпимость или вѣрнѣе равнодушіе къ большевизму. Это выражается въ томъ, что въ рукописяхъ отсутствуетъ специфическая антисовѣтская агитація и пропаганда, въ нихъ нѣтъ призывовъ къ борьбѣ съ совѣтской властью, нѣтъ специфической контръ-революціи или «бѣлогвардейщины», а преобладаютъ вмѣсто всего этого различныя ученія, «откровенія», проповѣди и т. д. Большевизмъ почти единодушно квалифицируется какъ сатанизмъ и борьба съ нимъ не мыслится въ формахъ политическихъ, а какъ-то иначе, глубже и на болѣе просторной аренѣ.

Такова дѣйствительность общественнаго сознанія, отраженная въ подпольномъ свободномъ творчествѣ мысли и сердца. Здѣсь не дана оцѣнка этой дѣйствительности. Однимъ она можетъ показаться «реакціей», сумерками, закатомъ; другимъ, наоборотъ, возрожденіемъ, спасеніемъ и новою жизнью, однихъ приведетъ въ грусть и уныніе, другимъ вселитъ надежду, бодрость и радостъ. Одно несомнѣнно и это должно быть осознано прочно, что мы переживаемъ время, которое является несомнѣнно громаднымъ историческимъ переломомъ, гранью, за которою лежитъ многое изъ того, что еще не извѣдано человѣчествомъ. Мы вступаемъ въ новую полосу историческаго переживанія, начинаемъ новую главу мірового
развитія и, несомнѣнно, это вступленіе находится въ весьма замѣтной зависимости отъ того, что происходитъ на нашей великой родинѣ.

И вспоминаются слова апостола: «… наблюдайте времена и сроки…»

Михаилъ Артемьевъ.
Возрожденіе, № 2085, 16 февраля 1931.

Views: 30

Ростки свободнаго творчества. — Какъ распространяются рукописи. — Тиражъ. — Подпольные архивы…

Авторъ настоящей статьи выѣхалъ недавно изъ совѣтской Россіи. Принадлежа къ академическимъ кругамъ и примыкая къ церковной интеллигенціи, онъ имѣлъ возможность общаться съ современной русской молодежью и принималь участіе вь подпольной общественной жизни.

Редакція.

Много правдивыхъ и горькихъ свидѣтельствъ о современной Россіи просачивается сюда, въ зарубежье, изъ страны ужаса и отчаянія. Однако всѣ эти свидѣтельства такъ мало говорятъ о Россіи. Почти всѣ они толкуютъ о СССР. Ибо приводятъ они факты или о «Сатанинскомъ Станѣ Свирѣпыхъ Разбойниковъ» — о большевикахъ, или повѣствуютъ о «Странѣ Слезъ, Страданія, Рабства», то есть объ оборотной сторонѣ медали того же большевизма. Между тѣмъ на фонѣ этой безотрадной дѣйствительности происходитъ жизнь хотя и придушенной, но еще не задушенной Россіи. Теплится еще живая душа Россіи въ окровавленномъ тѣлѣ. И свидѣтельствомъ этого дыханія жизни является непрекращаюшееся творчество русской культуры.

Не такъ легко осуществить идеалъ Мірового Города, хотя бы и въ пятилѣтку. И если возможно было нѣкогда заковать въ желѣзную трубу живую и веселую Неглинку, то это еще не означаетъ, что и Волгу — эту великую рѣку русской національной жизни — можно засыпать шлакомъ соціалистическихъ достиженій. Тѣмъ не менѣе это безуміе совершается. Милліоны русскихъ людей мобилизованы засыпать могучее теченіе русскаго національнаго творчества. И безчисленные притоки этой единой рѣки творчества уже засыпаны и превращены въ болота соціалистической мысли, въ которыхъ вязнутъ и гибнутъ русскія души, русскія идеи, русскія традиціи, русская слава.

Но велико сопротивленіе жизни. Восходитъ солнце вѣчной правды и подъ горячими лучами его растопляется и трескается асфальтъ и наружу пробивается свѣжая зеленая поросль свободнаго творчества. Такъ и чистые истоки религіознаго сознанія, питающіе корни русской культуры, могучимъ усиліемъ пробиваются на поверхность болота и бѣгутъ къ широкому морю русскаго идеала сверкающіе лучи русской мысли.

Не о пресловутыхъ «достиженіяхъ» пятилѣтки, не о «великомъ» строительствѣ Мірового Города идетъ здѣсь рѣчь, а объ этихъ свѣжихъ зеленыхъ росткахъ свободнаго творчества и сверкающихъ ручьяхъ русской мысли.

Самымъ любопытнымъ свидѣтельствомъ свободнаго творчества въ совѣтской Россіи является обширная подпольная рукописная литература. Несмотря на трудности и дороговизну «изданія», литература эта распространена повсѣмѣстно, невѣдомыми путями проникая, какъ молва, изъ города въ городъ, появляясь часто во многихъ мѣстахъ почти одновременно. Ни одинъ авторъ никогда не знаетъ, гдѣ и въ сколькихъ экземплярахъ выходитъ его рукопись, выпущенная первоначально въ карликовомъ, ундервудовскомъ тиражѣ 5 — 10 экземпляровъ. Попадаетъ такая рукопись въ чьи-либо руки довѣрительно на самое короткое время, часто на одну ночь и жалко не подѣлиться ею съ друзьями и близкими. Находится вѣрная машинистка переписывающая рукопись, и новое «изданіе» налицо. Такъ въ нѣдрахъ совѣтскихъ канцелярій безвѣстными «совѣтскими барышнями», преодолѣвающими добротою или энтузіазмомъ свою усталость, создается въ безчисленныхъ «спискахъ» свободная литература невѣдомыхъ авторовъ. Недаромъ машинописныя бюро въ совѣтскихъ учрежденіяхъ подвергаются время отъ времени налетамъ т. н. «легкой кавалеріи» комсомола въ поискахъ обнаружить контръ-революцію, а для канцелярскихъ и домоуправленческихъ шпіоновъ имѣется особая инструкція, обязывающая зорко слѣдить за работой машинистки.

Иногда попадается въ руки рукопись, «изданная» на стеклографѣ или какимъ либо другимъ примитивнымъ множительнымъ аппаратомъ. Но это явленіе рѣдкое. На это отваживается отчаянная молодежь какой-либо группировки въ цѣляхъ прямой пропаганды своихъ идей. Но опыты эти кончаются трагически, ибо обычно за обнаруженіе такой «типографіи» слѣдуетъ безпощадный разстрѣлъ.

Внѣшній видъ рукописныхъ изданій весьма примитивенъ, какъ въ редакціонномъ, такъ и въ техническомъ отношеніи. Они отражаютъ въ себѣ обычно экономію бумаги и времени, поэтому небрежны и неприглядны. Но часто попадаются все же «изданія», «выпущенныя въ свѣтъ» съ большою любовью, старательно и со вкусомъ, съ соблюденіемъ эстетическихъ сторонъ издательскаго дѣла. Такія рукописи написаны на хорошей бумагѣ, съ ровными полями, съ удобными интервалами между строкъ, тщательно прошнурованныя и снабжены обложкой изъ плотной и цвѣтной альбомной бумаги. Въ общемъ наблюдается тѣмъ лучшее изданіе, чѣмъ оно больше по количеству страницъ и чѣмъ оно дороже по затраченному труду. Попадаются иногда даже «любительскія» изданія съ явной претензіей на «художественность», таковы нѣкоторые сборники стиховъ и рукописные группировочные журналы, снабженные заставками и концовками, старательно повторенными художникомъ на каждомъ экземплярѣ «всего» изданія.

Трудности издательскаго дѣла не останавливаютъ автора передъ выпускомъ въ свѣтъ не только объемистыхъ сочиненій въ нѣсколько сотъ страницъ, но даже и многотомныхъ трудовъ, обнимающихъ 30 — 40 печатныхъ листовъ. Такова, напримѣръ, работа о Бакунинѣ одного изъ видныхъ анархистовъ изданная въ 4 томахъ большого формата стандартнаго писчаго листа на хорошей довоеннаго качества «полотняной» бумагѣ, аккуратно переписанная съ ровными полями, въ объемѣ болѣе 300 страницъ въ каждомъ томѣ, въ прекрасныхъ коленкоровыхъ переплетахъ и все это издано въ… 6 экземплярахъ.

Другая работа по религіозной философіи, содержащая болѣе 500 страницъ большого формата стараго писчаго листа, издана на папиросной бумагѣ въ двухъ изданіяхъ — въ Москвѣ и въ Петербургѣ по 11 экземпл. въ каждомъ изданіи съ большимъ количествомъ рисунковъ, схемъ и діаграммъ въ текстѣ, аккуратно вклеенныхъ на отдѣльныхъ кусочкахъ бумаги среди текста чьей то заботливой женской рукою. Столь же аккуратно и терпѣливо воспроизведены и рисунки перомъ для всѣхъ, повидимому, 22 экз. изданія. Московское изданіе вышло въ переплетахъ отъ старыхъ «гросбуховъ» какого-то дореволюціоннаго банка, а Петербургское — въ толстыхъ обложкахъ.

Но самымъ распространеннымъ изданіемъ оказались должно быть лекціи одного талантливаго профессора, чрезвычайно популярныя среди молодежи, въ средѣ которой онѣ въ теченіе ряда лѣтъ нелегально читались въ кружкахъ и стенографировались. Лекціи эти по общественно-религіознымъ вопросамъ и по философіи исторіи изданы въ теченіе 5 лѣтъ по меньшей мѣрѣ 15 разъ въ разныхъ мѣстахъ — въ Москвѣ, въ Петербургѣ, въ Нижнемъ Новгородѣ, на Украинѣ и на Кавказѣ въ четырехъ выпускахъ въ объемѣ нѣсколькихъ сотъ страницъ. Ихъ недостаткомъ является чрезвычайно небрежная редакція и столь же небрежное изданіе въ техническомъ отношеніи.

Несчетное количество разъ переписывались на машинкѣ и отъ руки различные церковные документы въ годы тяжелаго раскола внутри «Тихоновской» церкви въ связи съ извѣстнымъ посланіемъ митр. Сергія. Какимъ-то безвѣстнымъ монахомъ въ глухомъ мѣстечкѣ Центральной Россіи въ глубокой тайнѣ изданы 6 экземпляровъ «Сборника» этихъ документовъ, числомъ свыше 200 на 500 страницахъ убористаго шрифта большого формата документовъ, преимущественно направленныхъ противъ митр. Сергія.

Большимъ успѣхомъ пользуются многочисленныя стихотворенія безвѣстныхъ поэтовъ, не могущихъ помѣстить свои стихотворенія въ совѣтской прессѣ или пропустить ихъ черезъ цензуру въ силу ихъ идеалистическаго или религіозно-мистическаго настроенія. Стихи эти часто посвящены Россіи, ее испытаніямъ и судьбѣ.

По свидѣтельству одного изъ толстыхъ совѣтскихъ журналовъ рекордъ тиража за 10 лѣтъ революціи побило не какое-либо изданіе ГИЗ-а, а небезызвѣстное можетъ быть и заграницей стихотвореніе, единодушно приписываемое Сергѣю Есенину подъ названіемъ: «Отвѣтъ Демьяну Бѣдному» на одно изъ его кощунственныхъ и наглыхъ антирелигіозныхъ «твореній». Дѣйствительно, едва ли есть хоть одинъ грамотный человѣкъ въ Россіи, даже и среди большевиковъ, кому бы это стихотвореніе было неизвѣстно, и, повидимому, тысячи совѣтскихъ машинистокъ переписывали ихъ по всѣмъ городамъ Россіи въ перемежку среди совѣтскихъ циркуляровъ, ибо количество «изданій» его поистинѣ — неисчислимо.

Рукописи, какъ и книги, служатъ тамъ предметомъ ихъ коллекціонированія — вѣдь страстью копить книгу и составлять у себя свою домашнюю библіотеку издавна отличалась русская интеллигенція. Собранія рукописей получили названіе «архивовъ», но хранятся они обычно не дома на письменномъ столѣ или на полкѣ этажерки, а внѣ дома. Молодежь, болѣе легкомысленная и болѣе смѣлая, часто отваживается держать свои «архивы» у себя дома, т. к. подпольная общественность находитъ себѣ благопріятную среду преимущественно среди молодежи и эта активность требуетъ, чтобы «архивъ» всегда былъ подъ рукой. Провалъ такого «архива» составляетъ обычно богатую добычу ГПУ и влечетъ за собою цѣлую облаву въ окружающей средѣ. Вотъ почему всякое извѣстіе о происшедшемъ гдѣ-либо обыскѣ или арестѣ вселяетъ большую тревогу, — не провалился ли при этомъ «архивъ». Часто въ резутатѣ такого провала жертвами его становятся не только подозрѣваемые авторы, но и машинистки.

Благодаря существованію «архивовъ» создается болѣе отчетливое представленіе о томъ, — что, какъ и о чемъ пишутъ невѣдомые авторы рукописей, каковы темы, каковъ кругъ интересовъ, въ чемъ «злоба дня», какова ихъ соціально-политическая оріентація, каковъ характеръ разработки проблемъ въ смыслѣ философскаго направленія т. д. Автору этихъ строкъ удалось въ теченіе ряда лѣтъ просмотрѣть и ознакомиться съ немалымъ количествомъ такихъ «архивовъ» у самыхъ различныхъ представителей интеллигенціи, главнымъ образомъ у молодежи, и кое-какіе обобщающіе выводы несомнѣнно могутъ быть сдѣланы на основаніи знакомства съ этимъ богатствомъ, тѣмъ болѣе, что ему пришлось изучать ихъ для цѣлей библіографіи.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Михаилъ Артемьевъ.
Возрожденіе, № 2084, 15 февраля 1931.

Views: 33

Нѣсколько дней назадъ я «развлекался» вечеромъ тѣмъ, что смотрѣлъ фильмъ «Конецъ свѣта». Развлеченія пошли теперь, можно сказать, странныя! Что же касается фильма, то онъ оказался чрезвычайно неудачнымъ, несмотря на то, что, какъ мнѣ разсказали, онъ обошелся въ восемнадцать милліоновъ… Эти деньги можно было бы истратить разумнѣе тысячами другихъ способовъ. Морализмъ и сентиментальность фильма, разумѣется, несомнѣнны. Но чтобы сдѣлать людей лучше — для этого, пожалуй, все равно мало и восемнадцати милліоновъ. А напугать ихъ и даже гораздо больше, можно, конечно, и «на болѣе экономическихъ началахъ»…

***

Несмотря на всѣ истраченные милліоны, комета экрана не показалась сколько-нибудь страшной. Нѣсколько больше удались различныя непріятныя послѣдствія ея приближенія къ землѣ. Вотъ тутъ невольно приходило на умъ такое соображеніе. Всѣ эти послѣдствія были очень похожи на тѣ явленія, которыя непремѣнно сопровождали бы нынѣшнюю войну. Отравленіе атмосферы газами, огонь, падающій съ небесъ на города, какія-то молніи, какіе-то прорывы плотинъ, какіе-то взрывы, какое-то паническое бѣгство людей, желающихъ отъ бѣды укрыться — все это во времена Фламмаріона, давшаго исходную мысль фильма, казалось, могло быть результатомъ лишь столкновенія земли съ блуждающимъ небеснымъ тѣломъ. Съ тѣхъ поръ наука сдѣлала «значительные успѣхи». Всего этого мы можемъ достигнуть теперь своими собственными средствами, безъ помощи какой-либо странствующей въ пространствахъ кометы.

***

Вопросъ о концѣ свѣта ставится теперь, слѣдовательно, въ совершенно иную плоскость. Все болѣе и болѣе становится похоже на то, что человѣчество усиленно работаетъ надъ тѣмъ, чтобы подготовить этотъ финалъ своими собственными руками. Въ этомъ отношеніи христіанство оказалось гораздо болѣе прозорливымъ, чѣмъ такъ называемая точная наука. Оно поставило срокъ конца свѣта въ зависимость отъ накопленія нѣкоторыя дѣяній человѣческихъ, именуемыхъ грѣховными дѣяніями. Оно, значитъ, установило нѣкоторую органическую причинную связь этого заключительнаго явленія человѣческой жизни съ предшествующими жизненными процессами. Оно не отнесло его на долю случайнаго столкновенія какихъ-то «слѣпыхъ» небесныхъ тѣлъ. И въ этомъ смыслѣ, если угодно, пророчества Апокалипсиса болѣе «научны», чѣмъ научныя фантазіи Фламмаріона.

***

Человѣчество, какъ я уже сказалъ, лихорадочно и какъ бы «дружно» работаетъ надъ своимъ собственнымъ разрушеніемъ. Могутъ сказать, что соглашеніе всѣхъ цивилизованныхъ народовъ должно предотвратить эту бѣду. Но, во-первыхъ, этого соглашенія мы не видимъ даже по поводамъ куда болѣе скромнымъ. А во вторыхъ, въ средѣ такъ называемыхъ цивилизованныхъ народовъ 6езъ всякой помѣхи дѣйствуетъ сила, заранѣе отвергающая всѣ соглашенія и заранѣе объявляющая о свободѣ своей отъ какихъ бы то ни было международныхъ обязательствъ. Пока существуетъ совѣтское государство, открытой своей цѣлью ставящее войну всѣми способами со всѣмъ цивилизованнымъ міромъ — какимъ бы это образомъ можно было надѣяться на всеобщее мирное соглашеніе? Это совѣтское государство остается обширнѣйшей лабораторіей, въ которой (съ привлеченіемъ иностранныхъ спеціалистовъ!) изготовляются и будутъ готовляться всевозможные виды и роды погубленія, разрушенія, разложенія и истребленія человѣческой жизни.

Разумѣется, вѣдающіе этимъ государствомъ большевики менѣе всего думаютъ о концѣ свѣта. Они вамъ съ улыбкою скажуть, что конецъ буржуазной эры не есть еще конецъ свѣта. Однако сама по себѣ техника той всемірной и всемѣрной войны, которая является цѣлью 6ольшевиковъ, — эта техника такова, что, если бы была поставлена чисто техническая задача «подготовки конца свѣта», то эта задача не могла бы быть разрѣшена иными средствами, кромѣ тѣхъ, какія такъ старательно накопляютъ большевики.

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, № 2084, 15 февраля 1931.

Views: 31