Сотни людей въ самыхъ разнообразныхъ одѣяніяхъ копошились въ Кронштадтскомъ порту у большихъ груженныхъ углемъ баржъ. Лучи октябрьскаго солнца скупо просачивались сквозь бѣловатую мглу къ полудню еще не разсѣявшагося тумана. На разстояніи сотни шаговъ предметы подергивались дымкой и теряли свои очертанія. Даже портовый гулъ, обычный гулъ отъ грохота и лязга желѣза, ссыпки угля, свиста пара, и онъ расплывался въ воздухѣ, будто невидимыя мягкія стѣны сдерживали колебанія воздушныхъ волнъ, Только звѣриный ревъ сиренъ нефтеналивныхъ пароходовъ и турбинныхъ миноносцевъ былъ достаточно силенъ, чтобы прорваться сквозь тревожную пелену молчанія.

Надъ дальней бурой мглой, окутывавшей городъ, повисъ ясно видимый отовсюду блестящій крестъ собора…

Помощникъ присяжнаго повѣреннаго, во время войны прапорщикъ, близорукій, въ очкахъ въ поломанной желѣзной оправѣ, перевязанной почернѣвшей ниткой, въ обсыпанномъ угольной пылью френчѣ и въ котелкѣ, открывъ отъ усилій ротъ, несъ на своей худой спинѣ мѣшокъ угля. Сходня пружинила подъ его ногами, крупные осколки антрацита впивались въ стертыя подметки обуви.

Впереди него шагалъ высокій, плечистый грузчикъ въ обтрепанной, когда-то черной, теперь зеленой рясѣ. Рыжія голенища давно нечищенныхъ, разбитыхъ сапогъ показывались у него изъ-подъ полы при каждомъ шагѣ. Маленькій монашескій клобукъ четко вырисовывался на блестящей золотомъ копнѣ волосъ: монахъ изъ Соловковъ.

Семнадцатилѣтній кадетикъ, въ лѣтней гимнастеркѣ, безъ шапки, со спутанными, слипшимися отъ пота волосами, съ порозовѣвшей отъ усилій, вымазанной въ углѣ мордочкой, стараясь показать, что онъ мужчина и силачъ, почти бѣгомъ, впереди монаха, спустился со сходни и бойко высыпалъ мѣшокъ въ угольную кучу.

Матросъ въ шапкѣ съ вывороченной наизнанку лентой, чтобъ скрыть названіе корабля (революціонная мода), наблюдалъ за погрузкой, сидя на высокомъ поставленномъ стоймя ящикѣ. Онъ игралъ не доходившими до земли ногами, обутыми въ новые желтые сапоги. Въ особенностисти они ему нравились потому, что на нихъ были выбиты забавнымъ узоромъ дырочки. Удовольствіе отъ обладанія такой обувью дѣлало его добрымъ.

— Эй, послушайте, товарищъ, — крикнуль онъ пожилому, болѣзненному грузчику въ черномъ длиннополомъ сюртукѣ и офицерскихъ брюкахъ. — Вы можете пропустить очередь, какъ вамъ, я смотрю, чижало. Присядьте пока. Это ничего. У насъ на работѣ люди не должны замучиваться, какъ раньше это было принято. Раньше, бывало, у насъ на корабляхъ людей подъ музыку заставляли грузить, до того издѣвательство доходило. У людей потъ и слезы, а они себѣ музыку играютъ. Вы присядьте. Я разрѣшаю, какъ я есть надзирающій.

За баржой рядомъ стояла еще одна, за ней еще и еще. Издали маленькіе, какъ муравьи, люди темными струйками текли вверхъ и внизъ по сходнямъ.

Но только этотъ уголъ кронштадтскаго порта жилъ и шевелился. Во всѣхъ другихъ его частяхъ нависла нудная тишина и сонная тоска. Такъ-же сонно и ненужно раскинулись стоявшіе на рейдѣ, на бочкахъ и у стѣнокъ корабли: герой октябрьскаго переворота, «Аврора», стояла дальше всѣхъ, за ней, ближе къ входнымъ Лѣснымъ Воротамъ, четырех-трубная «Россія», а затѣмъ, совсѣмъ недалеко отъ мола, «Память Азова». На внутреннемъ рейдѣ — бригады линейныхъ кораблей и минная дивизія. Изъ всѣхъ портовъ Балтійскаго моря сошлись корабли къ мѣсту своего послѣдняго пристанища, продѣлавъ свой послѣдній удивительный переходъ черезъ ледяныя поля. Давно некрашенные, съ исцарапанными и изрѣзанными льдомъ бортами, нѣкоторые съ разобранными машинами и снятыми трубами, они стояли на тихой, свинцовой съ рѣдкими голубыми пятнами водѣ, какъ памятники былому, недолговременные и ненадежные…

На давно уже не скатываемой палубѣ «Памяти Азова» стояли два офицера. Высокій и стройный остзеецъ, командиръ корабля, Миллеръ, молодой еще человѣкъ, съ кирпичнымъ, обвѣтреннымъ лицомъ, всегда улыбающійся и показывающій при этомъ прекрасные бѣлые зубы, и другой, маленькій, на голову ниже Миллера, необыкновенно широкій въ плечахъ и <съ> крѣпкой какъ у борцовъ шеей: Келлеръ, вахтенный начальникъ «Памяти Азова».

— Такъ ты, значитъ, въ Петербургъ хочешь сегодня? — сказалъ Миллеръ, — кажется въ два часа пойдетъ ледоколъ, нечего дожидаться парохода. Ты выгадываешь три часа времени.

— Да, хотѣлось бы… Послать Боброва въ Судовой Комитетъ, за разрѣшеніемъ? А?

Миллеръ подошелъ къ трапу, ведущему съ мостика.

— Бобровъ, — крикнулъ онъ зычно, и почти тотчасъ вынырнула веснущатая физіономія его вѣстового. — Разрѣшеніе для господина лейтенанта итти на берегъ по казенной надобности и катеръ къ правому борту!

…Старый катеръ «Азова» съ нечищенной мѣдной трубой черезъ нѣсколько времени показался изъ-за кормы корабля. Матросъ съ крюкомъ и безъ шапки показался на носу, готовый ухватиться за штагъ трапа.

— Фадѣевъ, — весело крикнулъ ему Миллеръ, — что же ты пустую голову показываешь, а гдѣ шапка?

Видно было, что онъ бросилъ эту фразу, чтобы позабавиться, — какая ужъ тамъ дисциплина теперь!

— Шапку въ кубрикѣ оставилъ, ваше благородіе, она больно чижолая, — отвѣтилъ матросъ и осклабился.

Бобровъ принесъ разрѣшеніе и Келлеръ сталъ спускаться по трапу.

— Несси увидишь, кланяйся ей, — крикнулъ Миллеръ, свѣсившись съ мостика.

Катеръ отвалилъ. Вскорѣ показался большой, полный народа ледоколъ. Оттуда слышались пьяные крики и гармошка.

— Это они собравши на единый фронтъ противъ Колчака, — сказалъ басомъ катерный рулевой, — не слѣдовало бы вамъ съ ними итти, ваше благородіе.

— Ничего, какъ-нибудь, — отвѣтилъ Келлеръ и прыгнулъ на каменную ступеньку пристани.

Вся верхняя палуба ледокола была залита народомъ. Были матросы съ ленточками «Севастополя», «Гангута», «Авроры», «Лейтенанта Буракова», подводныхъ лодокъ, транспортовъ. Они сидѣли на своихъ сундучкахъ и мѣшкахъ, курили и щелкали подсолнухи. У нѣкоторыхъ были въ рукахъ водочныя бутылки. Другіе закусывали. Крѣпкая ругань висѣла въ воздухѣ. Большой и плотный матросъ въ шинели въ накидку растягивалъ мѣха огромной «итальянки», хриплымъ басомъ отхватывая маршъ.

Матросы съ неодобреніемъ провожали взглядами шедшаго на бакъ Келлера. На всемъ ледоколѣ не было ни офицера.

«Стать-бы такъ, — подумалъ онъ, — чтобы не обращать на себя вниманія. Можетъ быть, забудутъ о моемъ присутствіи».

Ледоколъ беззвучно разсѣкалъ воду. Застывшее море морщилось у носа корабля крупными полукруглыми складками, кривившими отраженіе его бортовъ. Глухо заработала машина. Уже навстрѣчу бѣжала свѣтло-сѣрая длинная стѣна мола и открывался выходъ черезъ «Лѣсныя Ворота», когда вдругъ брошенный кѣмъ-то окурокъ ударился въ грудь Келлера.

— Что-жъ это мы, товарищи, будемъ смотрѣть, чтобъ бѣлогвардейцы изъ Кронштату убѣгали, — раздался высокій голосъ съ надрывомъ.

Келлеръ ждалъ продолженія, замѣчаніе относилось несомнѣнно къ нему.

Сначала не поддержалъ никто.

— Мы сейчасъ идемъ, можетъ, свою голову сложить за свободу, — продолжалъ голосъ. Гармошка смолкла.

— Это, товарищи, надруганіе надъ нами. Любоваться мы должны этимъ позоромъ для краснаго флота?

— Въ воду его, — отозвался кто-то, еще нерѣшительно.

— Въ воду, въ воду, — крикнуло нѣсколько голосовъ.

Изъ толпы вышелъ небольшого роста матросъ съ ленточкой «Севастополь».

— Вы куда ѣдете сейчасъ, — спросилъ матросъ.

— По казенной надобности, — отвѣтъ Келлеръ и затянулся папиросой.

— Разрѣшеніе есть?

— Есть.

— Покажите…

— Здѣсь нѣтъ подписи Чрезвычайнаго Комитета по борьбѣ съ контръ-революціей, — сказалъ матросъ тономъ придирчиваго экзаменатора.

— Скажите! Я не зналъ, — ложно оживился Келлеръ, — я полагалъ, что достаточно подписи одного Судового Комитета. Впрочемъ, съ кѣмъ имѣю честь говорить?

— Чего тамъ валандаться, — сказалъ матросъ, по виду кочегаръ, — въ воду его. Чего тамъ!

— Позвольте, товарищи, я уже самъ, – обернулся съ недовольнымъ видомъ толпѣ матросъ съ «Севастополя». — Прошу не вмѣшиваться въ мои функціи, а такъ, если каждый станетъ выступать… Съ кѣмъ имѣете честь? Товарищъ предсѣдателя Чрезвычайнаго Комитета съ вами говоритъ. — И онъ отступилъ на шагъ, любуясь произведеннымъ эффектомъ.

«Любитъ иностранныя слова, на этомъ возьму его», подумалъ Келлеръ.

— Видите-ли, товарищъ, при данной концепціи я никакъ не могу оказаться отвѣтственнымъ лицомъ. Новое распоряженіе несомнѣнно еще не декретизированно, иначе у насъ на кораблѣ объ этомъ было бы извѣстно.

Келлеръ выждалъ немного. Матросъ наморщилъ лобъ, стараясь распознать, была-ли въ отвѣтѣ Келлера насмѣшка, или онъ говорилъ серьезно.

— Въ воду! — воплемъ пронесся знакомый истерическій голосъ. — Мы изъ-за его проклятаго адмирала погибать будемъ.

— Въ воду, въ воду! — ревѣла толпа.

Ледоколъ уже прошелъ «Лѣсныя Ворота». Впереди, направо, недвижно застылъ на водѣ большой буй съ рѣшеткой вокругъ фонаря. «Прыгнуть самому въ воду! Подольше остаться подъ водой! Стрѣлять будутъ безпорядочно и не цѣлясь. Заплыть за буй съ другой стороны и ухватиться за рѣшетку! Могутъ пройти мимо. Пьяные…»

— Я полагаю, что вы, какъ представитель молодой власти, особенно должны отстаивать свой авторитетъ, — сказалъ Келлеръ тихо матросу, — иначе получается нонсенсъ.

Матросъ успокоительно мигнулъ: «Не безпокойтесь, дескать, не допущу».

— Товарищи, — обратился онъ къ толпѣ, — если самосудъ, я сейчасъ снимаю съ себя должность, потому какъ это непорядокъ, и ставлю такую альтернативу: либо соблюденіе тишины, либо скидаю власть.

Толпа притихла. Высокій кочегаръ подъ обаяньемъ великолѣпной фразы пріоткрылъ ротъ и замолкъ.

Ледоколъ входилъ въ каналъ. По сторонамъ бѣжали высокія поросшія травой и деревьями дамбы. «Вотъ бы тутъ спрыгнуть, а потомъ вылѣзти на дамбу, спрятаться…»

— Я особенно подчеркиваю тотъ фактъ, что ѣду по казенной надобности, — сказалъ онъ матросу значительно, почувствовавъ, что наступилъ психологическій переломъ.

— Во всякомъ случаѣ, вы на берегъ не сойдете, — заявилъ матросъ, чтобы не сдаться.

— Я протестую на законномъ основаніи, но обѣщаю, что въ слѣдующій разъ не премину воспользоваться полученнымъ свѣдѣніемъ и зайду въ комитетъ. Во всякомъ случаѣ я не смогу больше оправдываться незнаніемъ закона.

Матросъ отошелъ. Наступила тишина. Если бы кто-нибудь крикнулъ «въ воду», самъ товарищъ предсѣдателя помогъ бы сбросить офицера. Но никто не крикнулъ, Стояла напряженная тишина.

Черезъ нѣсколько секундъ, какъ будто нерѣшительно, прозвучала гармонія и затѣмъ сразу, буйно-насмѣшливо, ударила плясовая.

«Спасенъ», подумалъ Келлеръ и провелъ рукой по увлажнившемуся лбу.

…Показалась Англійская набережная. Ледоколъ катился, по инерціи преодолѣвая теченіе. Не доходя до Николаевскаго моста, противъ особняка князя Кочубея, онъ ошвартовался. Готовили сходни, на борту толпились матросы. По привычкѣ, которой не могла искоренить даже фантастическая революціонная свобода, они подтягивались, перейдя съ ледокола на набережную и выстраивались въ двѣ шеренги.

Они проходили мимо Келлера, который такъ легко могъ стать ихъ минутной жертвой, совсѣмъ не замѣчая его.

Онъ рѣшилъ подождать немного, чтобы узнать, кого ждутъ. Ожиданіе длилось недолго. — Со стороны Благовѣщенской площади мягко и медленно подкатилъ большой черный лимузинъ. Келлеру бросилось въ глаза поразительно блѣдное лицо сидѣвшаго въ немъ человѣка съ маленькой черной эспаньолкой и въ золотомъ пенснэ. Глаза на этомъ лицѣ смотрѣли безпокойно и неувѣренно.

Матросы вытянулись и замерли.

Келлеръ спокойно спустился по сходнѣ и свернулъ по набережной къ Николаевскому мосту. Сильный вѣтеръ поднимался съ Невы и гналъ легкія снѣжинки, таявшія при соприкосновеніи съ мостовой…

Александръ Гефтеръ.
Возрожденіе, № 2185, 27 мая 1931.

Views: 45

Соглашеніе лорда Ирвина съ Ганди внесло, какъ извѣстно, нѣкоторую передышку въ чрезвычайно обострившееся прошлою зимою развитіе англо-индійской проблемы. Нынѣ (на прошлой недѣлѣ) иниціаторъ и осуществитель этого соглашенія произнесъ большую рѣчь на общую тему объ Имперіи, т. е. о британскомъ имперскомъ единствѣ.

Бывшій вице-король Индіи высказался, что сторонники политики «твердой руки» исходятъ изъ иллюзіи, которой уже не отвѣчаетъ современная дѣйствительность. Представленіе, что Британская имперія является собственностью англичанъ, должно быть замѣнено новымъ идеаломъ общности имперскихъ интересовъ.

***

Лордъ Ирвинъ не первый заговорилъ о «Британской имперіи». Терминъ этотъ, введенный въ обиходъ политической жизни Англіи еще Чемберлэномъ—старшимъ, давно уже получилъ въ ней право гражданства. И все же можно сказать, что англичане вспомнили о немъ довольно поздно, даже, можетъ быть, слишкомъ поздно.

«Отсталая» Россія можетъ служить имъ въ этомъ отношеніи и примѣромъ и урокомъ. Она дѣйствительно отстала въ очень многомъ, но ужъ никакъ не въ пониманіи имперскаго идеала, ужъ никакъ не въ силѣ и отчетливости выработанной ею имперской концепціи національной жизни. Въ этомъ отношеніи Россія, по крайней мѣрѣ, на два вѣка старше и зрѣлѣе Англіи, даже, можетъ быть, на цѣлое тысячелѣтіе: ибо Имперіей была въ сущности уже древняя Русь св. Владимира и Ярослава Великаго. И хотя имперскій идеалъ и имперское сознаніе омрачились и у насъ, начиная со второй половины ХІХ-го вѣка — это и выразилось въ рожденіи и быстромъ ростѣ культа «русскости» — имперская закваска Россіи все же была настолько сильна, что ее не могли вполнѣ уничтожить даже большевики.

***

Но, на мой взглядъ, лордъ Ирвинъ ошибается въ нѣкоторомъ отношеніи. Для того, чтобы превратить въ подлинную Имперію совокупность колоніалъныхъ и полуколоніальныхъ образованій, покрываемыхъ англійскимъ флагомъ, дѣло заключается вовсе не въ томъ, чтобы англичане перестали ихъ считать своей «собственностью». Основное дѣло здѣсь въ томъ, — выражусь рѣзко и немного парадоксально — чтобы англичане перестали быть англичанами, чтобы они перестали быть ими въ томъ самомъ смыслѣ, въ какомъ перестали быть «московскими людьми» и стали россіянами наши предки — въ эпоху Петровскаго сдвига. Въ такомъ психологическомъ сдвигѣ, сопровождаемомъ и выражаемомъ рядомъ внѣшнихъ символовъ, и прежде всего <въ> рожденіи новаго національнаго имени, — и заключена тайна рожденія Имперіи, всякой Имперіи.

***

Англичане все это отчасти понимаютъ. Такъ, офиціальная Англія въ послѣднее время стала вновь усиленно выдвигать термины «Британія» и «британскій» — вмѣсто «Англія» и «англійскій». Но замѣна эта плохо входитъ въ англійскіе нравы. Вѣдь и въ наши дни коренной лондонецъ ни за что не назоветъ «англичаниномъ» или «британцемъ» — Эдинбургскаго уроженца: онъ для него навсегда остается «шотландцемъ». Что же сказать о канадцѣ, австралійцѣ, жителѣ Капской колоніи, не говоря уже о представителяхъ подчиненныхъ Англіи цвѣтныхъ расъ? Такъ-то и выходитъ, что въ то время, какъ англичане субъективно-психологически плохо подготовлены къ задачамъ имперскаго объединенія, задача эта является для нихъ и объективно куда труднѣе, чѣмъ аналогическая задача, стоявшая предъ нашими поколѣніями ХѴІІІ-го вѣка.

Есть извѣстное противорѣчіе между провинціальнымъ сознаніемъ Англіи и міровымъ распространеніемъ англійской расы и вызываемыми этимъ распространеніемъ проблемами. Это-то противорѣчіе и колеблетъ больше всего силу авторитета Англіи въ ея имперскомъ строительствѣ, авторитета, который не можетъ быть замѣненъ никакимъ, рекомендуемымъ лордомъ Ирвиномъ, соглашеніемъ. Ибо Имперіи создаются именно авторитетомъ, а никакъ не соглашеніемъ.

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, № 2180, 22 мая 1931.

Views: 33

Помѣщенная на-дняхъ въ нашей газетѣ статья М. Артемьева «Религія большевизма» чрезвычайно интересна, какъ свидѣтельство. Г. Артемьевъ, имѣвшій возможность самъ наблюдать большевизмъ въ Россіи, разсказываетъ о томъ, чѣмъ это явленіе кажется тамъ людямъ, религіозно настроеннымъ. Такихъ людей въ Россіи немало и такое отношеніе къ большевизму имѣетъ, слѣдовательно, немалое жизненное и общественное значеніе. Большевизмъ кажется этимъ людямъ религіей сатаны. Это само по себѣ весьма интересно. Но есть ли онъ на самомъ дѣлѣ то, чѣмъ онъ въ данномъ случаѣ кажется — это вопросъ иной.

***

Законность подобной точки зрѣнія для вѣрующихъ людей, имѣющихъ несчастье пребывать подъ властью большевиковъ, не подлежитъ сомнѣнію. Они на эту точку зрѣнія имѣютъ такъ сказать право, даваемое имъ испытанными ими и испытываемыми подвигами мученичества и исповѣдничества. Гонимые за вѣру люди вообще легко представляютъ себѣ эти гоненія исходящими непосредственно отъ духа тьмы. Христіанскіе мученики первыхъ вѣковъ считали римскихъ цезарей намѣстниками ада. Мы знаемъ теперь, однако, что римско-эллинистическое язычество, боровшееся съ еврействомъ и христіанствомъ, въ свою очередь было готово преслѣдовать въ этихъ религіяхъ казавшіяся ему темными начала эзотеризма.

***

Я хочу здѣсь сказать, что если изложенный въ статьѣ г. Артемьева взглядъ на большевизмъ, какъ на религію сатаны, можетъ быть понятенъ въ средѣ оставшихся подъ властью большевиковъ вѣрующихъ — этотъ взглядъ былъ бы менѣе понятенъ въ средѣ, напримѣръ, русской эмиграціи. Мнѣ кажется, кромѣ того, что этотъ взглядъ былъ бы жизненно и политически вреденъ, ибо онъ возвеличивалъ бы все явленіе большевизма и придавалъ бы ему болѣе обширный историческій смыслъ, нежели онъ на самомъ дѣлѣ имѣетъ.

***

Г. Артемьевъ проводилъ очень остроумныя параллели между организаціей и бытомъ большевизма и какой-либо церковной организаціей, какимъ-либо церковнымъ бытомъ. Марксовы и Ленина писанія могутъ быть дѣйствительно уподоблены съ этой точки зрѣнія Ветхому и Новому Завѣту, ленинскіе уголки — часовнямъ, совѣтскіе съѣзды — церковнымъ соборамъ, коммунистическіе секретари — епископамъ, безчисленныя засѣданія — церковнымъ службамъ. Ритуальное значеніе совѣтскихъ засѣданій показано г. Артемьевымъ весьма убѣдительно. Замѣтимъ однако же, что всѣ эти уподобленія, всѣ эти параллели либо организаціоннаго, либо ритуальнаго, бытового свойства, даютъ нѣкоторый поводъ говорить лишь о пародійной «церковности» большевизма, но не о «религіозности» большевизма. Мнѣ кажется, что «религіозность» большевизма — это совсѣмъ другая тема. Ибо если церковность и религіозность не всегда совпадаютъ даже на путяхъ божественнаго произволенія, то почему мы должны думать, что совпадаютъ они въ большевицкой бѢсовской пародіи на Церковь?..

***

Объ этой бѣсовской пародіи большевиковъ на церковность можно говорить. Но я поостерегся бы говорить о религіи большевизма. Большевицкая, коммунистическая «церковь» есть лишь частичный случай какой-то гораздо болѣе ширной и гораздо болѣе варьирующейся въ своихъ эпизодахъ «безбожной вѣры». Жизненная проекція ея и бытовыя преломленія могутъ имѣть совершенно иныя формы. Эти иныя формы мы можемъ наблюдать и вокругъ насъ, въ нашей жизни на Западѣ… Большевики насчитываютъ быть можетъ не такъ много своихъ политическихъ единомышленниковъ заграницей, какъ своихъ «безбожныхъ единовѣрцевъ». И въ этомъ, быть можетъ, заключается причина тѣхъ, иной разъ неожиданныхъ, сочувствій и поддержекъ, которыя большевизмъ встрѣчаетъ въ странахъ совсѣмъ иного соціальнаго строя.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2177, 19 мая 1931.

Views: 34

«29. Пропорціональное отношеніе въ теченіе сутокъ между индивидуализированнымъ общественно-классовымъ трудомъ, индивидуализированнымъ общественно-классовымъ досугомъ и индивидуализированнымъ общественно-классовымъ сномъ не остается неизмѣннымъ, — оно развивается въ зависимости:

а) во-первыхъ, отъ состоянія и развитія общественнаго класса, подкласса и т. д. въ періодъ жизни лица, входящаго его составъ;

б) во-вторыхъ, отъ состоянія и развитія даннаго лица въ теченіе всей его жизни;

в) въ-третьихъ, отъ событій, вносившихъ въ общественно-трудовое положеніе даннаго лица тѣ или другія измѣненія.

30. Основной источникъ переживаній каждаго человѣка заключается въ среднемъ пропорціональномъ отношеніи въ теченіе сутокъ между тремя величинами:

а) индивидуализированнымъ общественно-классовымъ трудомъ и т. д.;

б) индивидуализированнымъ общественно-классовымъ досугомъ и т. д.;

в) индивидуализированнымъ общественно-классовымъ сномъ, — въ связи съ
обстановкой труда, досуга и сна».

Это — стиль и манера изложенія; а вотъ языкъ:

«Не только предопредѣленность логическихъ формъ онтическими — что въ концѣ концовъ для самаго опредѣленія остается задачей, — сколько условное соглашеніе простой номинаціи или номенклатуры отличаетъ логическую рѣчь, какъ рѣчь детерминированную».

Это — отвлеченный языкъ; а вотъ примѣръ образнаго:

«Отдадимъ имъ этотъ жизненный преферансъ богатаго воображенія, все же приправа не есть существо, и мысль остается мыслью, независимо отъ того подается къ ней соя или не подается».

Такъ пишутъ въ СССР не какіе-нибудь комсомольскіе «научные работники» и даже не «красные академики» изъ чекистовъ, а ученые, бывшіе таковыми и до революціи, но до революціи, какъ будто, не проявлявшіе такихъ стилистическихъ талантовъ: первый отрывокъ взятъ изъ книги проф. Келтуялы: «Методъ исторіи литературы», вторые два — изъ «Эстетическихъ фрагментовъ» проф. Г. Шпета.

Порча языка вещь заразительная, а до чего дошла эта порча въ совѣтской Россіи легче всего показать на примѣрѣ той скромной разновидности литературнаго языка, какой пользуются ученые и пишутся научныя работы. Несмотря на то, что большинство крупнѣйшихъ ученыхъ (по крайней мѣрѣ въ области филологическихъ наукъ) были вмѣстѣ съ тѣмъ мастерами прозы, никто не требуетъ отъ ученаго, чтобы рѣчь его была художественной рѣчью. Требуется только, чтобы онъ пользовался литературнымъ языкомъ съ возможно большей точностью и ясностью. И вотъ это-то требованіе больше и не выполняется въ совѣтской Россіи почти никѣмъ изъ пишущихъ о литературѣ и объ искусствѣ, даже о русской литературѣ и русскомъ искусствѣ. Въ самомъ дѣлѣ, можетъ ли быть названо русскимъ литературнымъ языкомъ нарѣчіе такого рода: «Лексемы литературной рѣчи переосмысляются путемъ осознанія первичныхъ значеній этимона. Воспринимается какъ бы одна оболочка ихъ структуры, находящая себѣ соотвѣтствіе въ морфологіи того діалекта откуда слово заимствуется. И она становится ядромъ новой смысловой структуры. Это — процессъ семантической апперцепціи литературныхъ морфемъ діалектической средой».

Или:

«Сказъ — это своеобразно комбинированная форма художественной рѣчи, воспріятіе которой осуществляется на фонѣ сродныхъ конструктивныхъ монологическихъ образованій, бытующихъ въ общественной практикѣ рѣчевыхъ взаимодѣйствій».

Такъ любитъ выражаться г. Виноградовъ, историкъ литературы, авторъ изслѣдованій о стилѣ Гоголя. Не отстаетъ отъ него и его коллега, г. Балухатый, авторъ книги о чеховской драматургіи и редакторъ новаго полнаго сбранія сочиненій Чехова.

«Темоведеніе въ діалогѣ, пишетъ онъ, выполняется такъ, что черезъ совокупность рѣчевыхъ высказываній дается устремленіе рѣчевого ряда къ новому ряду значеній. Въ итогѣ, изъ-подъ множества рѣчевыхъ темъ, раскрытыхъ системно, выводится единая синтетическая діаложная тема. Тема діалога, такимъ образомъ, есть конечный результатъ изъ соотношеній всѣхъ рѣчевыхъ темъ въ діалогѣ: діалогъ организуется съ оріентировкой на эту внутреннюю въ процессѣ воспріятія — производную тему».

Первое, что поражаетъ насъ въ этихъ удивительныхъ образцахъ ученаго косноязычія, это псевдонаучное обиліе мнимыхъ терминовъ и ненужныхъ иностранныхъ словъ. Термины эти именно мнимые: они придаютъ кажущееся ученое глубокомысліе фразамъ, по существу самымъ зауряднымъ и плоскимъ. Достоевскій писалъ:

«Кто-то увѣрялъ насъ, что если теперь иному критику захочется пить, то онъ не скажетъ: «принеси воды», а скажетъ, навѣрное, что-нибудь въ такомъ родѣ: «принеси то существенное начало овлажненія, которое послужитъ къ размягченію болѣе твердыхъ элементовъ, отложившихся въ моемъ желудкѣ».

Именно такъ и говорятъ цитированные мною совѣтскіе авторы, съ той лишь разницей, что критикъ у Достоевскаго по крайней мѣрѣ не злоупотребляетъ иностранными словами, тогда какъ г. Виноградовъ непремѣнно долженъ написать «семантическая апперцепція» вмѣсто «смысловое воспріятіе», такъ же, какъ г. Валухатый не рѣшается пожертвоватъ «единой синтетической діаложной темой» ради того, чтобы просто сказать: «общая тема разговора».

Существуютъ и еще болѣе устрашающіе примѣры этого варварскаго языка. Такъ музыкальный критикъ г. Сабанѣевъ, въ глубокомысленной статьѣ объ этюдахъ Шопена, отказывается писать слова «чаще встрѣчается» и замѣняетъ ихъ словами «наблюдается болѣе частая фреквенція», а г. Шапошниковъ въ «Эстетикѣ циркуля и числа» чрезвычайно изящно повѣствуетъ намъ объ «абстрактивной кратности реализма въ средствахъ художественной организаціи».

Что такое «абстрактивная кратность реализма», это самому г. Шапошникову врядъ ли совершенно ясно. Какъ многіе другіе совѣтскіе писатели, какъ недоучки всего міра, онъ, чѣмъ хуже понимаетъ иностранныя слова, тѣмъ охотнѣе ихъ употребляетъ. Не только онь не понимаетъ ихъ, иногда онъ просто ихъ не знаетъ. Если слово легенда означаетъ у него, какъ по-французски, текстъ подъ иллюстраціей, то слово синтезъ онъ превращаетъ въ синтезу, подобно тому, какъ г. Филипповъ, написавшій статью о «Проблемѣ стиха въ «Горѣ отъ Ума» превратилъ слово «пиррихій» въ какую-то женскаго рода «пиррихію». Историкъ искусства, г. Жидковъ, пишущій фразы въ родѣ: «мы умышленно акцентируемъ (т. е. подчеркиваемъ) это нѣмецкое имя, такъ какъ порядокъ развитія русскаго искусства болѣе аналогизировался съ искусствомъ Германіи», — дописался не только до «качественности» (въ смыслѣ хорошаго качества) и до «горячести» (въ смыслѣ теплоты), но и до «Фламандіи» — полагая вѣроятно, что родина фламандскаго искусства не можетъ имѣть другого имени.

Этотъ, какъ онъ выражается, «изучатель нашего художественнаго наслѣдія» — не одинокъ. Даже безъ помощи иностранныхъ словъ полуобразованный или позабывшій русскій языкъ совѣтскій авторъ способенъ дописаться, Богъ знаетъ до чего. Двѣ опасности подстерегаютъ его все чаще. Одна — это простая безграмотность; другая — ложная красивость, основанная на полной неразборчивости вкуса и совершенномъ отсутствіи языковаго чутья.

Безграмотенъ г. Шапошниковъ, когда пишетъ о «внутренней необходимости художника къ творчеству»; но и безвкусіе не менѣе для него характерно: «Дѣлаются попытки опредѣлить моментъ грѣхопаденія, производятся редукціи съ цѣлью обнажить подлинное тѣло живописи, свободное отъ грѣховъ послѣдняго пятидесятилѣтія, стараются обозначить состояніе этого тѣла до грѣхопаденія…»

Изъ совѣтскихъ критиковъ одни стараются писать, какъ г. Шапошниковъ или какъ Леонидъ Гроссманъ, о которомъ мы недавно говорили; другіе наоборотъ стремятся выражаться какъ можно болѣе по-пролетарски и получается у нихъ тотъ простецкій языкъ, которымъ писалъ сравнительно пристойный совѣтскій критикъ, впавшій въ немилость, товарищъ Воронскій.

Воронскій писалъ неизмѣнно «только лишь» (какъ писалъ, впрочемъ, даже въ стихахъ, Есенинъ) и «ради для»: «ради для примѣра», «только лишь совѣтская власть». Замѣчалась у него склонность къ словечкамъ семинарскаго происхожденія: «азъ грѣшный», «шуйца и десница», «всеконечно» (вмѣсто «конечно»). Все это сочетается сь выраженіями въ родѣ: «Маяковскаго спасаетъ бездна таланта», «въ нихъ вдунута своя душа», «земля имѣетъ свое иго», «онъ издѣвается и хулиганитъ надъ маэстрами и жрецами искусства».

Впрочемъ, языкъ Воронскаго кажется классическимъ теперь въ сравненіи съ тѣмъ неописуемымъ жаргономъ, на которомъ изъясняются нынѣшніе совѣтскіе критики. Эти ужъ — сами «маэстры» и сами жрецы. Они ухарски щеголяютъ безобразнѣйшими оборотами рѣчи и самодовольно ухмыляются, взирая на собственную безграмотность. Но факты, приведенные нами, касаются вѣдь не только ихъ: они свидѣтельствуютъ о нѣкоемъ среднемъ уровнѣ литературной рѣчи. Ознакомившись съ ними трудно будетъ утверждать, что для русскаго литературнаго языка не предвидится никакой опасности. Молодые ученые, живущіе въ Россіи, постепенно разучаются писать по-русски, а старые все усерднѣе подражаютъ имъ. Всѣми овладѣваетъ пагубный параличъ — параличъ языка, параличъ разума, вкуса, воли. Они не способны уже ничего выбрать, ничего отбросить, не способны внутренне овладѣть тѣмъ послѣднимъ достояніемъ, котораго, офиціально по крайней мѣрѣ, у нихъ еще никто не отнималъ.

За нихъ стыдишься; ихъ дѣлается жаль. Но больше чѣмъ за нихъ, приходится постыдиться за русскій языкъ; больше, чѣмъ ихъ, пожалѣть Россію.

Н. Дашковъ (Владимиръ Вейдле).
Возрожденіе, № 2179, 21 мая 1931.

Views: 42

Пишу вамъ въ поѣздѣ, идущемъ изъ Кадикса въ Севилью.

…Не знаю, насколько правъ тотъ пасторъ, о которомъ я писалъ вамъ въ предыдущемъ письмѣ, но фактъ остается фактомъ. Испанская революція ударила по главному оплоту страны: по религіи.

Сейчасъ, въ восемь часовъ утра, въ Кадиксѣ горятъ пять церквей, — въ томъ числѣ одинъ изъ старѣйшихъ капуцинскихъ испанскихъ монастырей, выстроенный въ 1641 году на самой набережной и имѣющій форму заправской крѣпости… Когда-то, и вѣроятно не одинъ разъ, ему, какъ нашей Троице-Сергіевской Лаврѣ, приходилось отбиваться отъ непріятельскихъ ядеръ и пуль. Теперь онъ пылаетъ отъ руки и, быть можетъ, тоже не отъ своей… Знаменитъ онъ тѣмъ, что въ немъ хранилась послѣдняя картина, написанная Мурильо передъ смертью: «Мистическій бракъ св. Катерины».

Вчера, 11 мая, я высадился на испанскій берегъ съ парохода и, вмѣстѣ со своимъ спутникомъ, устроился въ отелѣ напротивъ какой-то маленькой церковки.

Часовъ около двухъ ночи мы проснулись отъ страшнаго шума, который происходилъ въ сосѣднемъ номерѣ. Разговоръ велся на нѣмецкомъ языкѣ и въ очень повышенномъ, возбужденномъ тонѣ. Спутникъ мой, отлично говорящій по-испански, постучалъ въ стѣну, и попросилъ прекратить разговоры, нарушающіе покой.

Получился отвѣтъ на ломаномъ испанскомъ языкѣ.

— Муче траваха (много работы).

Почти въ эту же минуту послышали звонъ разбиваемыхъ стеколъ. Мы выскочили на балконъ и увидѣли, какъ ломами и топорами какіе-то люди аттакуютъ церковную дверь. Небольшая толпа въ возбужденіи о чемъ-то кричала.

Дверь подалась.

Сейчасъ же былъ разведенъ маленькій костеръ: вынесли изъ церкви десятокъ соломенныхъ стульевъ, облили ихъ керосиномъ, заранѣе припасеннымъ, вспыхнуло пламя. Полетѣло въ огонь церковное облаченіе, митры, утварь, подсвѣчники…

Понемногу стала собираться толпа: заспанные граждане и гражданки.

Женщины первыя поняли, въ чемъ дѣло.

— Да гдѣ же Богъ? — крикнула изступленно старуха, ожидавшая, видимо, чуда.

— Богъ никогда не защищается! — отвѣтилъ сумрачно какой-то мрачный гражданинъ.

— Тогда мы Его будемъ защищать! — закричали женщины и съ воплями пытались ворваться въ горящую церковь.

На площади завязывалась схватка.

Въ это время изъ за угла показался воинскій отрядъ съ ружьями наперевѣсъ и съ офицеромъ во главѣ. Офицеръ остановилъ отрядъ поодаль, а самъ вошелъ въ толпу и началъ уговаривать дерущихся.

— Да здравствуетъ соціалистическая республика! — крикнулъ изъ толпы какой-то человѣкъ, по виду рабочій.

— Хорошо, пусть она здравствуетъ, но васъ всѣхъ прошу сію же минуту разойтись! — сказалъ офицеръ.

Тонъ офицера былъ угрожающъ и опредѣленно-рѣшителенъ.

Толпа начала расходиться.

…Мы ждали пожарныхъ свистковъ и сигналовъ. Увы! Церковь продолжала горѣть въ молчаніи…

Утромъ, когда мы въ гостиничномъ автомобилѣ ѣхали на вокзалъ, весь Кадиксъ заволокло зловѣщимъ сѣрымъ дымомъ… Нахмурился очаровательный бѣлый городокъ, чѣмъ-то похожій на Севастополь.

На улицахъ скапливалась сумрачная, сѣрая толпа…

…Черезъ часъ — Севилья.

Илья Сургучевъ.
Возрожденіе, № 2174, 16 мая 1931.

P. S.: Сейчасъ на станціи Утрера пошелъ въ буфетъ, хотѣлъ чего-нибудь съѣсть.

Лакеи бригадой стоятъ у прилавка, но подавать отказываются.

— Почему?

— Революція.

Хозяинъ одинъ разрывается у стойки и разсовываетъ по рукамъ жареное мясо, рыбу и хлѣбъ.

Видъ у него испуганный и забитый…

Спасибо, что хоть хозяину не мѣшаютъ работать…

И. С.

Views: 28

— Существуетъ ли религія большевизма ? — Совѣтское богословіе. — Разумъ и здравый смыслъ вмѣсто вѣры. — Вѣра въ небытіе. — Наука вмѣсто догматовъ. — Техника и пафосъ строительства. — Вмѣсто культа литургіи культъ общественности. — Черная месса и магія засѣданій. — «Теократизмъ» совѣтской власти. — Параллели и аналогія и значеніе ихъ для правильной оцѣнки большевизма.

Существуетъ ли религія большевизма? Есть-ли большевизмъ движеніе религіозное или оно не выходитъ за предѣлы соціально-политическихъ интересовъ? Вотъ вопросы, которые могутъ показаться праздными для т. н. реальной политики. Между тѣмъ, вопросы эти далеко не праздные: въ разрѣшеніи ихъ ключъ къ наиболѣе правильному и полному пониманію большевизма, а главное къ наиболѣе вѣрной оцѣнкѣ.

Правильная оцѣнка большевизма — важнѣйшая проблема современности. И какъ бы ни казалась очевидной оцѣнка эта съ точки зрѣнія моральной, ея не достаточно для представленія о силѣ большевизма, о возможныхъ послѣдствіяхъ его проявленія. Равнымъ образомъ, не достаточны факты и цифры о матеріальныхъ рессурсахъ большевизма и о степени ихъ организованности, какъ бы достовѣрны и какъ бы точны ни были эти факты и цифры. Матеріальные рескурсы и средства организованности только внѣшнія проявленія внутренней силы, которая цѣликомъ коренится въ религіозной природѣ большевизма, въ идеѣ большевизма.

Въ соціальной жизни побѣждаютъ въ конечномъ итогѣ не пушки, не пулеметы, не штыки и не стратегія, а степень напряженія той невидимой пружины, которую заключаетъ въ себѣ всякая идея. Въ ней источникъ живой силы, въ ней дѣйственное начало, въ ней энтузіазмъ, воля къ побѣдѣ и «крѣпкіе нервы». Идея организуетъ людей, объединяетъ ихъ, вселяетъ въ нихъ коллективную или соборную волю. Идея — главное, опредѣляющее начало: въ ней существо историческаго явленія. Увидѣть идею большевизма — значитъ, понять его и раскрыть его смыслъ. Сорвать съ большевизма маску его лжи и разоблачить его настоящее имя. — значить, обнаружить его содержаніе и значеніе. Ощутить духъ большевизма — значитъ, измѣрить его силы и возможности. Во всемъ этомъ и заключается выясненіе его религіозной сущности.

Но что значитъ религія большевизма по существу? Въ чемъ она конкретно проявляется?

Религія большевизма несомнѣнно существуетъ, какъ бы ни отрицали этого сами большевики. И было бы наивно предполагать, что религія большевизма — экономическій матеріализмъ. Этотъ послѣдній въ лучшемъ случаѣ есть «богословіе», столь же несовпадающее съ религіей, какъ и всякое богословіе. И подобно тому, какъ всякое богословіе имѣетъ свою схоластику, такъ и новѣйшее теченіе экономическаго матеріализма — т. н. «діалектическій матеріализмъ» — есть типичная схоластика совѣтскаго богословія, обнаруживающая совершенно безплодную и чисто формальную словесную эквилибристику и безъ того отвлеченнаго экономическаго матеріализма.

Религія большевизма имѣетъ, конечное, свое «священное писаніе», и непогрѣшимость Маркса, Энгельса и Ленина носитъ всѣ признаки вѣроисповѣднаго канона. И если марксизмъ представляетъ какъ бы «вѣтхій завѣтъ» коммунизма, то т. н. ленинизмъ есть его «новый завѣтъ». Цитированіе этихъ авторовъ въ качествѣ ссылки на авторитетъ въ практикѣ боль шевизма гораздо распространеннѣе, чѣмъ тексты Евангелія и Библіи въ предшествующее ему время. Ибо нѣтъ ни одной почти книги или предисловія къ нимъ, въ которыхъ не прикрывались бы авторитетомъ столповъ коммунизма. Ими изобилуютъ также газетныя и журнальныя статьи, цитаты эти — лучшее прикрытіе для вольнаго иля невольнаго уклона. Какъ напоминаютъ всѣ эти уклоны, загибы и перегибы — раннія ереси и лжеученія всякой новой и молодой религіи! И расправа съ троцкистами, правымъ уклономъ и прочими «врагами революціи», вчерашними единомышленниками, развѣ не напоминаетъ она по жестокости своей, нетерпимости и непримиримости былую борьбу съ еретиками и лжеучителями хотя бы ранняго христіанства?

И тѣмъ не менѣе, ни марксизмъ, ни ленинизмъ не составляютъ еще религіи, пока они не претворились въ религіозный опытъ, а религіозный опытъ означаетъ раскрытіе откровенія въ творчествѣ мысли, въ культѣ и въ дѣлахъ человѣческихъ. Совокупность вѣры, слова и дѣла, или, что то же самое, — совокупность преданія, догматовъ и культа составляютъ религію. Ибо человѣческое воплощеніе ея — церковь — есть живой организмъ міроощущающій или вѣрящій, міропонимающій или мыслящій въ догматахъ и міровоздѣйствующій или творящій культуру.

Какъ же раскрывается въ этомъ смыслѣ религія большевизма? Съ перваго взгляда большевизмъ — вовсе и не религія, такъ какъ въ отличіе отъ всѣхъ прочихъ религій онъ не основывается на преданіи, или, иначе говоря, не связанъ съ реальностью мифа. Это все вѣрно, но изъ этого не слѣдуетъ, что въ большевизмѣ нѣтъ элемента вѣры. Вѣры въ немъ не меньше, чѣмъ въ любой другой религіи. Большевизмъ вѣритъ въ атомъ, въ науку, въ пролетаріатъ, въ соціальную революцію, въ homo aeconomicus-а, въ Zukunftstaat, въ индустріализацію, въ цивилизацію, въ идею мірового города и т. д. Даже въ Маркса, Энгельса, Ленина, Дарвина, Геккеля и Фрейда большевикъ вѣритъ, вѣритъ и исповѣдуетъ ихъ, а не относится къ нимъ, какъ къ обыкновеннымъ мыслителямъ, которымъ свойственно по-человѣчески ошибаться. Истинный большевикъ нелѣпо и рабски вѣритъ въ свои партійные съѣзды, и рѣшенія ихъ для него по-своему священны, провиденціальны, ненарушимы, какъ волеизъявленіе самого пролетаріата. Партсъѣзды въ практикѣ большевизма играютъ точно такую же роль, какъ и Вселенскіе Соборы въ Церкви…

Тѣмъ не менѣе, конечно, отсутствіе преданія въ религіи большевизма имѣетъ огромное значеніе для оцѣнки этой религіи съ точки зрѣнія ея духовности и высоты. Ибо это отсутствіе обнаруживаетъ относительность ея вѣры, зависящей отъ шаткихъ и скоропереходящихъ понятій человѣческаго ума и отъ недостовѣрности позитивнаго опыта. Оно так же свидѣтельствуетъ о качествѣ вѣры, ибо вѣра въ понятія есть вѣра въ небытіе, а подлинная, живая идея кристаллизуется въ мифотворчествѣ. И въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: большевизмъ есть несомнѣнно религія подлиннаго сатанизма, за которымъ скрывается небытіе.

Большевизмъ пытается противопоставить вѣрѣ разумъ и здравый смыслъ, а догматамъ — науку, какъ это въ первомъ смыслѣ утверждалъ Толстой, а во второмъ — Кропоткинъ. Но изъ этого ничего не выходить. Вмѣсто разума остается все та же вѣра, но вѣра въ пустыя и отвлеченныя понятія, вѣра въ небытіе. Точно такъже культъ науки,помимо воли самихъ большевиковъ, выродился у нихъ въ культъ техники. Пафосъ знанія замѣнился пафосомъ строительства. Иначе и не могло быть, поскольку за наукой отрицается право на свободу. И большевики сами упразднили науку, упразднили университеты и подчинили все партійной регламентаціи.. Ни въ Москвѣ, ни въ Петербургѣ нѣтъ уже больше физико-математическихъ факультетовъ, всѣ отдѣленія ихъ распредѣлены между экспериментальными техническими институтами. Ботаническое отдѣленіе передано Лѣсному институту, Зоологическое отдѣленіе — Институту животноводства, Біологическое — медицинѣ, Гистологическое — Институту кожи, Химическое отдѣленіе — соотвѣтствующимъ институтамъ прикладной химіи и т. д. Другіе факультеты разрушены еще раньше. Судьба Академіи Наукъ всѣмъ извѣстна. Одна только Пулковская Обсерваторія еще держится, но въ прошломъ году начались уже разговоры о подчиненіи ея Главному военному геодезическому управленію. Проектъ этотъ по всей вѣроятности скоро осуществится.

Поскольку наука вся взята подъ подозрѣніе, строго регламентирована и подчинена техникѣ, постольку техника въ почетѣ и уваженіи. Это не мѣшаетъ, конечно, третировать инженеровъ, но «спецеѣдство» примѣняется преимущественно къ кадрамъ старыхъ, дореволюціонныхъ инженеровъ, новые же, красные инженеры — самое привилегированное, послѣ чиновъ Красной Арміи, сословіе изъ всѣхъ категорій совѣтскихъ служащихъ. Они получаютъ самые большіе оклады жалованія и всякаго рода матеріальныя льготы и поблажки. Они современные жрецы религіи большевизма, ибо пафосъ строительства есть одинъ главныхъ источниковъ религіознаго вдохновенія большевиковъ. Строительство безбожнаго мірового города, Вавилонская Башня, — вотъ что въ центрѣ вниманія религіознаго сознанія большевиковъ. Недаромъ Америка — идеалъ совѣтскихъ вожделѣній, американизмъ — родная для большевиковъ стихія. Америкѣ прощается все — и непризнаніе совѣтской власти, и полное почти отсутствіе тамъ коммунистовъ, и антисемитизмъ Форда, и многое другое.

Религія большевизма проявляетъ себя и въ области культа. Культъ этотъ вошелъ уже въ самую толщу жизни, сдѣлался почти привычкой и полностью претендуетъ на ту роль въ жизни, какая принадлежала раньше церковному обряду.

Что же это за культъ? Имя ему общественность. Не та свободная и органическая общественность., о которой мечталъ когда-то Бакунинъ, противопопоставляя ее религіозному культу, а общественность чисто формальная и обрядовая, то есть совѣтская. Подъ знакомъ этой общественности проходить вся современная совѣтская жизнь. Она выражается въ безчисленныхъ, безконечныхъ, непрерывныхъ засѣданіяхъ, во всѣхъ слояхъ общества, на всѣхъ ступеняхъ общественной лѣстницы, во всѣхъ областяхъ жизни.

Вся Роіссія засѣдаетъ. Засѣдаютъ въ Москвѣ, засѣдаютъ въ городахъ и деревняхъ, засѣдаютъ въ пути, въ экспедиціяхъ, на корабляхъ. Засѣдаютъ въ палаткахъ, въ кибиткахъ и въ юртахъ. 3асѣдаютъ вездѣ съ утра до ночи, во всѣ часы дня. Засѣдаютъ всѣ, начиная съ народныхъ комиссаровъ и кончая безпризорными подъ мостовой въ Неглинной трубѣ. Засѣдаютъ на службѣ въ урочное время и послѣ занятій въ прокуренныхъ и лишенныхъ кислорода помѣщеніяхъ. Засѣдаютъ дома по дѣламъ домоуправленій и жилтоварищества, засѣдаютъ въ клубахъ — и по «общественной» линіи, по линіи кооперативной, и но линіи профсоюзной, и по разнымъ другимъ, «линіямъ». Засѣдаютъ всѣ возрасты по всякимъ дѣламъ и поводамъ, начиная съ октябрятъ и «красныхъ дьяволятъ» и кончая стариками пенсіонерами, въ судорожной борьбѣ за свой черствый кусокъ хлѣба. Засѣдаютъ даже старушки и монашенки, члены церковнаго приходского совѣта, для обсужденія вопроса о покрытіи непомѣрно тяжелаго налога. Засѣдаютъ по всѣмъ поводамъ жизни, ибо шагу ступить нельзя въ Россіи, чтобы не было бы какого-нибудь постановленія, резолюціи или коллективнаго волеизъявленія пролетаріата.

Засѣданія совершенно нарушили личную, частную и семейную жизнь. Благдаря имъ супруги встрѣчаются только по вечерамъ, дѣти обречены на безпризорное пребываніе на улицѣ, переводится всякое гостепріимство. Чтобы застать кого-нибудь дома, надо сговориться чуть не за двѣ недѣли. У каждаго завелась теперь своя записная книжка-календарь, далеко впередъ отмѣчены безчисленныя засѣданія. Самый послѣдній безличный и бездарный, ни на что не способный канцеляристъ, сидящій на «входящихъ и исходящихъ» нынѣ, какъ директоръ акціонернаго общества на Западѣ или депутатъ парламента, ежедневно вычеркиваетъ у себя въ календарѣ и вновь заноситъ очередныя засѣданія.

Но какъ бы ни трудны были бремя директора банка или бремя парламентарія, ихъ гражданскія обязанности вполнѣ понятны и осмысленны. Но каковъ смыслъ всѣхъ засѣданій въ совѣтской Россіи? Въ томъ-то весь и ужасъ ихъ, что они совершенно безсмысленны, какъ засѣданія, какъ коллективная форма работы. Весь смыслъ засѣданій исчерпывается значеніемъ ихъ въ качествѣ обряда и ритуала для дѣяній бельшевицкихъ. Въ этомъ отношеніи, прежде всего, и обнаруживается внутренній смыслъ большевицкаго культа, который является, какъ всякій культъ, организаціей магическихъ операцій для претворенія силы (вѣры) въ дѣйствіе, въ волевой актъ. Магическая власть засѣданій надъ обществомъ въ Россіи безмѣрно велика! Всѣ прекрасно сознаютъ безсмысленность засѣданій и ихъ никчемность съ точки зрѣнія той цѣли, ради которой они созываются, ибо всѣ рѣшенія и постановленія засѣданій всегда предрѣшены заранѣе, какъ и всѣ выборы. Участники засѣданій нужны, какъ голосующій аппаратъ, какъ особый циферблатъ, на которомъ стрѣлка неизбѣжно показываетъ «единогласно». Ритуаломъ засѣданій осуществляется мистика перенесенія отвѣтственности за дѣянія большевиковъ на всѣхъ голосующихъ, на все населеніе, мистика закрѣпленія свободной человѣческой воли.

Всякій отказъ человѣка отъ своей свободной воли и есть отвращеніе отъ Отца Небеснаго, эту волю ему даровавшаго. Всякое засѣданіе — какъ бы литургія новой религіи, въ которой происходитъ пріобщеніе къ небытію, вь которой путемъ голосованій совершается актъ отреченія отъ самого себя. На этихъ же за сѣданіяхъ совершается также нѣчто въ родѣ молитвы, ибо участниковъ засѣданія разными способами пріучаютъ и заставляютъ говорить и, говоря, славословить большевицкую власть, — какая же литургія безъ похвалы и безъ славословія тѣхъ, кому поклоняешься? Недаромъ возвращаются люди домой съ засѣданія совершенно разбитые и измученные не только физически, но и нравственно, духовно. Такимъ образомъ, въ общественности, въ засѣданіяхъ, осуществляется какъ бы черная месса современной религіи большевизма!..

Итакъ, вмѣсто вѣры въ Бога не разумъ, а вѣра въ небытіе, вмѣсто догматовъ, не наука, а техника, Вавилонская Башня вмѣсто культа, не свободная общественность, а черная месса обрядовыхъ и формальныхъ засѣданій — вотъ основы этой новой сатанинской религіи.

Углубленный анализъ этихъ религіозныхъ юсновъ для раскрытія содержанія самой религіи, для обнаруженія духа большевизма — дѣло самостоятельнаго очерка, этому должна быть посвящена отдѣльная статья о духѣ большевизма. Здѣсь же мы ограничиваемся удостовѣреніемъ самого факта.

Религіозный смыслъ большевизма еще не вошелъ глубоко въ сознаніе народное, какъ и всякая религія, большевизмъ далеко не сразу сталъ достояніемъ народнаго сознанія, но въ подсознательной сферѣ смыслъ этотъ уже запечатленъ. Недаромъ іерархію коммунистической партіи сравниваютъ въ Россіи не съ прежней административной лѣстницей бюрократическаго аппарата, а съ іерархіей чернаго духовенства. Секретарей партійныхъ областныхъ комитетовъ называютъ въ публикѣ митрополитами, секретарей окружныхъ и районныхъ парткомитетовъ — епископами, а секретарей комячеекъ — благочинными. Секретаря московскаго комитета партіи уже давно прозвали «московскимъ митрополитомъ», и даже самого Сталина называютъ не только самодержцемъ, но и «ком-папой». Теократическая природа совѣтской государственности и роль компартіи въ качествѣ ордена бросаются въ глаза.

Значеніе подобныхъ параллелей и аналогій не должно, однако, ограничиваться фразой. Осознаніе большевизма, какъ религіи, должно лечь въ основу правильной его оцѣнки и вѣрнаго учета всѣхъ его живыхъ силъ, безъ чего безплодна какъ бы то ни было съ нимъ борьба. Дѣло не вѣ томъ, что ленинскіе уголки въ каждомъ предпріятіи, въ каждомъ клубѣ іи общественномъ мѣстѣ и даже въ каж домъ жилтовариществѣ въ точности копируютъ кіоты и часовни, дѣло не въ томъ, что ГПУ — воскресшая инквизи ція, а дѣло все въ томъ, что если большевизмъ религія, то въ борьбѣ съ нимъ недостаточно еще политическихъ или экономическихъ средствъ организаціи, недостаточно также и матеріальнаго оружія, а нужна организація идей. Какова бы ни была религія большевизма въ ду ховной оцѣнкѣ, но разъ она религія, разъ въ ней заключена, какъ сильная стальная пружина, властная идея, то этой идеѣ должна быть противопоставлена тоже идея.

Идея большевизма не въ діалектикѣ и не въ экономическомъ матеріализмѣ, ибо все это сплошная мѣшанина относительныхъ и спекулятивныхъ понятій, облеченныхъ въ форму теорій. Идея большевизма гораздо глубже — въ особомъ ему, большевизму, свойственномъ міроошущеніи и міровоздѣйствіи. Среди большевиковъ, даже самыхъ грамотныхъ и сознательныхъ, наблюдается поразительное невѣжество въ области своихъ собственныхъ доктринъ, и разбить ихъ на философскомъ и соціологическомъ «фронтѣ» ничего не стоитъ; тѣмъ не менѣе, всѣ большевики спаяны въ монолитный организмъ единаго міроощущенія и вѣроисповѣданія. Всѣ они одержимы единой идеей, единой сутью. И противопоставлять имъ слѣдуетъ не одни штыки и пушки, тѣмъ паче не однѣ философскія теоріи или богословскія доктрины, а ту могучую рыцарскую силу, въ которой совмѣщались бы всѣ перечисленныя орудія борьбы. Этой силой, какъ бы закованною въ броню пламенной вѣры, должна быть тоже идея, идея почерпнутая изъ первоисточ ника, какъ откровеніе, какъ новое раскрытіе христіанской истины.

М. Артемьевъ.
Возрожденіе, № 2175, 17 мая 1931.

Views: 40

Каждый человѣкъ подобенъ картинѣ: производитъ пріятное впечатлѣніе только тогда, когда держишь его на достаточномъ разстояніи.

***

Помогая ближнему, дѣлай это не для его удовольствія, а исключительно ради своего собственнаго.

Иначе разочаруешься.

***

Никогда не рекомендуй никому врача. Если врачъ поможетъ, объ этомъ забудутъ. Если не поможетъ, будутъ тебя попрекать всю твою жизнь.

***

Сдавая внаймы комнату, не бери въ квартиранты знакомаго. Незнакомый никогда не обнаруживаетъ такъ быстро своихъ недостатковъ, какъ знакомый.

***

Приходя въ гости, не сразу начинай говорить о себѣ, а спроси сначала хозяевъ объ ихъ здоровьи.

Уже только послѣ этого можешь занять весь вечеръ бесѣдой о своихъ личныхъ дѣлахъ.

***

Чтобы быть интереснымъ собесѣдникомъ, заноси въ записную книжку по порядку: въ какомъ домѣ какія воспоминанія тобой уже были разсказаны.

Иначе при извѣстной наблюдательности всегда замѣтишь странную улыбку на лицахъ присутствующихъ.

***

Сдерживай широту своей русской натуры узкими рамками европейскаго общежитія: не ори на лѣстницѣ ночью, провожая знакомыхъ; не топочи ногами, какъ скаковой конь, если подъ тобой кто-нибудь живетъ; не заглядывай въ окна чужой квартиры, если бы даже тамъ происходило что-нибудь интересное; не вытряхивай на голову нижнимъ сосѣдямъ скатерти, даже если бы на ней находились крошки бисквитовъ; не возвращай въ грязномъ видѣ посуду, которую тебѣ одолжили знакомые для устройства журфикса.

Вообще помни, что человѣкъ широкой натуры и человѣкъ невоспитанный далеко не одно и то же.

***

Когда намѣреваешься произвести на свѣтъ ребенка, обдумай заранѣе, какіе у младенца будутъ родители.

Кромѣ того, сообрази, кто за дитятей будетъ присматривать.

***

Никогда не воображай, что твой ребенокъ всѣмъ такъ же дорогъ, какъ тебѣ.

Хотя для матери онъ и нѣжный цвѣтокъ, однако для сосѣдей часто бываетъ репейникомъ.

***

Если воспитываешь сыновей по Руссо и предоставляешь имъ полную свободу, то не обижайся на сосѣдей, которые въ такой же мѣрѣ свободно, по Руссо, дерутъ ихъ за уши.

***

Не восторгайся мѣткостью своего ребенка, если онъ кегельнымъ шаромъ попадаетъ въ ухо прохожему.

***

Эмигрантская барышня съ ярко-красными отъ ружа губами слишкомъ ясно даетъ понять міру, что она созрѣла.

***

Лучшіе жениться на дѣвушкѣ безъ всякаго приданаго, нежели жениться на той, у которой есть только нессесеръ съ маникюромъ и губная помада.

***

Лучшее сочетаніе для эмигрантскаго брака: женихъ съ прошлымъ и невѣста съ будущимъ.

***

Всякій общественный дѣятель долженъ стремиться не къ тому, чтобы о немъ говорили пріятныя вещи надъ гробомъ, а къ тому, чтобы его могли помянуть добрымъ словомъ, пока онъ еще живъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2163, 5 мая 1931.

Views: 47

Парижская эмиграція долго будетъ помнить тотъ праздникъ, какимъ были для нея публичныя чтенія профессора И. А. Ильина. Это былъ праздникъ потому, что выдержанныя въ тонѣ благороднаго идеализма, чтенія эти прочистили атмосферу, отравленную всѣмъ надоѣвшими сектантско-партійными дрязгами и пересудами.

Но на русской эмиграціи лежитъ тяжелый долгь, и просто предаваться праздничному настроенію она не имѣетъ права. Всякій выпадающій на ея долю праздникъ — одновременно новый призывъ, новое напоминаніе объ отвѣтственности.

Недаромъ самъ И. А. Ильинъ кончилъ свое чтеніе о монархіи и республикѣ призывомъ эмиграціи къ творчеству, къ свободному проявленію реалистической фантазіи, направленной на отысканіе, развитіе и осмысливаніе идеала для пореволюціонной Россіи.

Мысли, брошенныя лекторомъ, не должны остаться втунѣ. Онѣ должны быть не только усвоены, но и использованы, не только использованы, но развиты и продолжены. Нижеслѣдующія строки – первая попытка въ этомъ направленіи, притомъ начинающаяся съ критики. Критика эта, какъ сейчасъ увидитъ читатель, направлена не къ умаленію научной и общественно-политической заслуги И. А. Ильина, а, наоборотъ, къ ея возвышенію.

Проф. Ильинъ началъ свое чтеніе съ разбора господствующаго опредѣленія монархіи и республики (можно было бы уже тутъ вступить съ нимъ въ споръ и заявить, что въ современной наукѣ понятія эти опредѣляются не совсѣмъ такъ, какъ онъ говоритъ, но это неважно). Онъ очень убѣдительно показалъ, что опредѣленія эти покрываютъ только явленія XIX вѣка, и что при проектированіи ихъ вглубь исторіи, а, пожалуй, и на наше время, умственный взоръ наталкивается на множество конкретныхъ образованій, которыя не подходятъ ни подъ традиціонное понятіе монархіи, ни подъ такое же понятіе республики. Отсюда онъ сдѣлалъ выводъ, вмѣсто того, чтобы опредѣлять монархію и республику по внѣшнимъ признакамъ, характеризующимъ правовое положеніе верховнаго органа государства (монарха или президента), нужно обратиться къ различію правосознаній, ложащихся въ основу той и другой формы правленія.

Вотъ тутъ-то я и заявляю споръ и позволяю себѣ утверждать, что избранный проф. Ильинымъ путь черезъ правосознаніе такъ же мало разрѣшаетъ поставленную имъ терминологическую проблему, какъ и тотъ, болѣе обычный, который онъ оспариваетъ.

Дѣйствительно, въ дальнѣйшемъ лекторъ далъ любопытный, изъ 17 членовъ состоящій перечень противоположностей, характеризующихъ монархическое и республиканское правосознаніе. Но что при этомъ получилось?

Получилось опредѣленіе не просто монархіи и республики, а «настоящей» монархіи и «настоящей» республики. Ибо монархическій и республиканскій стили правосознанія, какъ усиленно подчеркивалъ лекторъ, почти не встрѣчаются въ чистой формѣ. Они всегда даны въ нѣкоторомъ смѣшеніи, при которомъ можетъ быть установлено какъ преобладаніе одного изъ нихъ, такъ и наличность обоихъ въ приблизительно равной пропорціи.

Мало того: доведеніе нѣкоторыхъ элементовъ монархическаго или республиканскаго стиля до предѣла, до полнаго одолѣнія своего антагониста, становится причиной соціально-патологическихъ явленій. Такъ, монархическому правосознанію свойственна мистическая концепція верховной власти, а республикѣ — утилитарная. Но полное устраненіе момента государственной пользы въ монархіи — выраженіе серьезнаго заболѣванія монархическаго правосознанія, а полный отказъ отъ государственной мистики — симптомъ заболѣванія республиканскаго правосознанія.

Въ установленіи бытія двухъ элементарныхъ стихій — монархической и республиканской, которыя, смѣшиваясь въ извѣстной дозировкѣ, даютъ конкретные государственные строи, по-моему, и заключается главное научное достиженіе И. А. Ильина.

Такая точка зрѣнія не только правильна, потому что отвѣчаетъ реально данному, но и чревата важными научными выводами (а въ этомъ, какъ извѣстно, одинъ изъ главныхъ критеріевъ цѣнности научнаго построенія). Такъ, изъ основного взгляда проф. Ильина на монархическую и республиканскую стихіи съ неизбѣжностью вытекаетъ, что монархія и республика — т. н. предѣльныя понятія, т. е. понятія, коимъ въ реальности не соотвѣтствуетъ ни одинъ конкретный предметъ. Каждая монархія есть немного республика, и каждая республика есть немного монархія.

Но если это такъ, то тѣмъ самымъ доказана ложность обычной постановки вопроса, при которой каждый конкретный государственный строй долженъ не посмѣнно оказаться или монархіей, или республикой. При явномъ преобладаніи монархическихъ элементовъ, мы, конечно, имѣемъ передъ собою «настоящую» монархію, при явномъ преобладаніи республиканскихъ — «настоящую» республику. Но при смѣшеніи ихъ безъ явнаго преобладанія одной группы надъ другой, мы должны говорить о «смѣшанной формѣ правленія», возрождая понятіе, выдвинутое еще Монтескье, но не удержавшееся въ научномъ мышленіи.

Итакъ, если разсужденія проф. Ильина такъ же мало, какъ разсужденія его предшественниковъ, ведутъ къ разрѣшенію проблемы «монархія или республика», то они позволяютъ эту проклятую проблему преодолѣть.

Если установлено, что монархическая и республиканская стихіи существуютъ въ состояніи смѣшенія, то попытки государствовѣдовъ раздѣлить всѣ государства по формѣ правленія непремѣнно на монархіи и республики равносильны стараніямъ химика, который, зная, что кислородъ даетъ съ углеродомъ рядъ соединеній, силился бы непремѣнно найти черту, отдѣляющую среди этихъ соединеній «еще кислородъ» отъ «уже углекислоты». Формъ правленія мы должны считать не двѣ, а три: монархію, республику и между ними — смѣшанную форму.

Прилагая эту классификацію къ современной Европѣ и пользуясь блестящими характеристиками И. А. Ильина, мы скажемъ, что въ ней всего три или четыре монархіи. Это будутъ Югославія, Италія (гдѣ монархическіе атрибуты раздѣлены между королемъ и Муссолини), Венгрія и, можетъ быть, красная Россія (гдѣ Ленинъ и Сталинъ возвеличиваются до положенія полубоговъ болѣзненной мистикой сатанинской религіи, какой является воинствующей атеизмъ). Не такъ много найдется и подлинныхъ республикъ. Кромѣ Франціи, Швейцаріи, Чехословакіи и, пожалуй, нѣкоторыхъ лимитрофовъ, не удастся назвать ничего (новорожденную Испанію оставляю въ сторонѣ).

А къ смѣшанной формѣ правленія придется отнести всѣ парламентарныя монархіи и всѣ республики, въ которыхъ, по неписанной конституціи, одно лицо возвысилось такъ, что не можетъ быть почитаемо просто высшимъ чиновникомъ государства (что, по моему, типично для «настоящей» республики въ противоположность «настоящей» монархіи, гдѣ монархъ чужероденъ всему остальному аппарату). Сюда я отношу Португалію, Польшу, Грецію и, съ извѣстными оговорками, Германію послѣднихъ лѣтъ.

Что касается будущей Россіи, то я очень сомнѣваюсь въ томъ, чтобы въ ней оказались предпосылки для возстановленія настоящей монархіи или для установленія настоящей республики. Все говоритъ за то, что наше отечество будетъ, по крайней мѣрѣ, въ теченіе извѣстнаго періода времени, существовать въ условіяхъ смѣшанной формы правленія. Эта форма наиболѣе богата варіантами, наименѣе замкнута въ своей типологіи.

Здѣсь болѣе всего возможно творчество, и какъ разъ въ области конкретизаціи наиболѣе пригодныхъ для Россіи варіантовъ смѣшанной формы правленія, и притомъ вовсе не непремѣнно копирующихъ уже существующіе или существовавшіе, и должна, по моему мнѣнію, упражняться та реалистическая фантазія, къ пользованію которой призывалъ И. А. Ильинъ. Пусть не осуществится одинъ изъ имѣющихъ быть намѣченными варіантовъ. Не осуществились вѣдь полностью политическія ученія ХѴІІІ вѣка. Но нѣтъ сомнѣнія, что современное «либеральное государство» — въ значительной мѣрѣ ихъ дѣтище.

Россіи придется пройти черезъ періодъ національной революціи, послѣ котораго она вновь обнаружитъ свое лицо. Этой революціи должно предшествовать идейное движеніе, указующее пути и цѣли. Въ силу создавшейся обстановки, такое движеніе можетъ зародиться и начать развиваться только въ эмиграціи и лишь затѣмъ перекинуться въ Россію. И въ этомъ одна изъ важнѣйшихъ сторонъ историческаго призванія эмиграціи.

H. С. Тимашевъ.
Возрожденіе, №2165, 7 мая 1931.

Views: 36

Очаровательный обычай — продажа ландышей на парижскихъ улицахъ 1 мая. И какъ это отлично и просто держится «само собой», т. е. такъ, какъ и долженъ держаться обычай! Передъ этой маленькой чертой, скрашивающей повседневный обиходъ, надо съ почтеніемъ снять шляпу.

Вѣдь именно такъ, именно изъ подобной черты, рождались украшающія жизнь искусства…

***

Какая неудавшаяся, какая придуманная рядомъ съ этимъ вещь — пресловутое «красное» 1-е мая, праздникъ невѣдомаго соціалистическаго святого, курьезнымъ образомъ кѣмъ-то назначенный на утро послѣ «бѣсовскаго шабаша», Вальпургіевой ночи.

Я не говорю здѣсь о первомъ мая большевиковъ. У нихъ это хоть имѣетъ смыслъ дѣловой, «агитаціонный» и даетъ лишній поводъ для казенной церемоніи въ Москвѣ, для подстрекательства, для разжиганія злобы и зависти въ кварталахъ и предмѣстьяхъ большихъ городовъ заграницей. Но вотъ первое мая въ благоразумной и умѣренной, мирно соціалистической средѣ! Довольно вялыя процессіи, довольно вялыя собранія, довольно вялыя рѣчи… Потомъ все то же, что и у не-соціалистовъ — обыкновеннѣйшія пивныя, либо кафэ, обыкновеннѣйшій кинематографъ.

Праздника въ этомъ не много. Соціалистическаго праздника — и того меньше. Обыкновенно и скучновато. Лица, знающія народную жизнь на Западѣ, говорятъ, что это первое мая съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе глохнетъ.

***

Соціализмъ меня поражаетъ своимъ страннымъ жизненнымъ безплодіемъ. Было бы нелѣпо отрицать все возрастающее въ самыхъ разнообразныхъ формахъ «оказательство» соціалистическихъ идей и принциповъ въ явленіяхъ экономическихъ, государственныхъ.

Но почему такъ ничтожно вліяніе этихъ идей и принциповъ въ частной жизни, по просту говоря — въ человѣческой жизни? Почему, если такъ замѣтна соціалистическая окраска современной государственной жизни, почему нигдѣ и ни въ чемъ не видно ни малѣйшихъ слѣдовъ современнаго «соціалистическаго» человѣка? Почему нѣтъ ни намека на «социалистическій бытъ», если этотъ бытъ предписанъ каторжнымъ совѣтскимъ режимомъ? Почему нѣтъ ни соціалистической литературы, ни сколько-нибудь порядочныхъ соціалистическихъ писателей? Почему всѣ попытки соціалистическаго искусства и соціалистическаго театра обнаруживаютъ очень быстро свою подкупность или бездарность? Почему же кинематографъ упорно не воспринимаетъ рѣшительно никакихъ «коллективистскихъ» тенденцій, кромѣ того cлучая, когда онѣ предписываются соотвѣтствующимъ художественпо-полицейскимъ совѣтскимъ департаментомъ? Почему «широкія народныя массы» тамъ, гдѣ онѣ совершенно свободны въ выборѣ рекреацій, проявляютъ свой «коллективизмъ» все въ томъ же преклоненіи передъ спортивнымъ «героемъ», которое нѣкогда собирало толпы въ римскомъ циркѣ, а теперь гонитъ ихъ на велодромъ или на футбольное поле?

***

И пусть мнѣ не говорятъ, что соціализмъ европейскій находится все еще младенчествѣ. Младенцу этому во Франціи и въ Германіи стукнуло шестьдесятъ, а въ Англіи и въ Америкѣ перевалило за сорокъ. Пусть не ссылаются также на «преслѣдованія соціалистической мысли». Преслѣдованія эти не помѣшала выходу въ свѣтъ очень значительныхъ книгъ, гдѣ съ соціалистической точки зрѣнія сматривались темы политическія и общественныя, которыя скорѣе всего могли навлечь «гоненія» со стороны такъ называемаго «господствующаго класса».

Этихъ гоненій не навлекъ бы, разумѣется, на себя соціалистическій романъ. Но вотъ такого романа въ наличности не имѣется (вульгарнѣйшія писанія Эптона Синклера или Келлермана нельзя, разумѣется, считать за литературу). Понадобились испытанія нынѣшней войны, чтобы могла появиться на свѣтъ Божій и посредственная, конечно, но все же по крайней мѣрѣ стоящая какъ разъ на читательскомъ уровнѣ «широкихъ народныхъ массъ» книга Ремарка. Эта книга, съ характернымъ успѣхомъ ея, покамѣстъ одна занимаетъ мѣсто на пустой полкѣ соціалистической словесности.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2161, 3 мая 1931.

Views: 37