Моей первой книгой былъ переводь «Воображаемыхъ Портретовъ» Уолтера Патера, вышедшій двадцать лѣтъ тому назадъ въ Москвѣ въ книгоиздательствѣ Саблина. За годъ передъ этимъ я былъ въ Лондонѣ и о существованіи Патера узналъ впервые отъ Діонео. Переводить яркую въ отдѣльныхъ словахъ и глубокую по мысли, но необыкновенно затѣйливую по настроенію прозу Патера было трудомъ нелегкимъ. И вѣроятно я съ нимъ плохо тогда справился, потому что мнѣ пришлось сильно переработать переводъ, вышедшій съ добавленіемъ отрывковъ изъ «Марія Эпикурейца» у К. Ф. Некрасова наканунѣ войны.

Оксфордскій отшельникъ эпикурейства (эпикурейства въ подлинномъ античномъ смыслѣ) произвелъ на меня большое и длительное впечатлѣніе; болѣе чѣмъ какой-либо другой авторъ, онъ направилъ меня къ Италіи, и до сихъ поръ являющей въ Европѣ грань двухъ любезныхъ его сердцу міровъ — языческаго и христіанскаго. У Патера глубокое (и скрыто-мучительное) отношеніе къ великимъ религіозно-философскимъ бореніямъ европейской исторіи сочеталось съ артистической тонкостью натуры, съ чудесной способностью видѣть вещи и не столько описывать, сколько «пріоткрывать» ихъ другимъ. Въ «Воображаемыхъ Портретахъ» мнѣ навсегда запомнилось сказанное имъ объ Оксерѣ, который былъ для чего «прекраснѣйшимъ городомъ Франціи» и характернѣйшимъ въ смыслѣ чисто французскаго сочетанія города и рѣки. Этотъ городъ избралъ онъ мѣстомъ дѣйствія странной новеллы о Діонисѣ, явившемся здѣсь въ средніе вѣка — о богѣ, принявшемъ человѣческое подобіе, чтобы создать безвременный Золотой Вѣкъ, прошедшій, увы, быстро, какъ хмель, и показавшій еше разъ, что человѣчеству даже въ вакхической чашѣ поднесено только страданіе…

Я попалъ въ Оксеръ въ одинъ изъ немногихъ хорошихъ дней нынѣшняго дождливаго лѣта. На переброшенномъ черезъ Іонну мосту мы стояли и глядѣли на голубоватую тихую рѣчку, казавшуюся мнѣ «русской» послѣ итальянскихъ быстрыхъ и мутныхъ рѣкъ. На противоположномъ берегу поднимался старый французскій городъ, съ непривычно яркими красными крышами и темными массивами нѣсколькихъ огромныхъ готическихъ церквей.

Эти церкви мы осмотрѣли, какъ подобаетъ исправнымъ туристамъ, любовались дѣйствительно необычайными цвѣтными стеклами, удивлялись каменной рѣзьбѣ порталовъ и тѣмъ неожиданнымъ для готики, въ самомъ дѣлѣ какъ бы «античнымъ», головамъ, которыя украшаютъ боковые нефы собора и которыя, вѣроятно, и натолкнули Патера на его тему. Мы много бродили по узкимъ и малолюднымъ улицамъ города, докупали ненужныя фотографическія пленки въ привѣтливыхъ лавочкахъ, проходили зеленымъ берегомъ рѣки, гдѣ ютились въ фургонѣ ярмарочные комедіанты, обѣдали въ пріятной гостиницѣ и пили тамъ розовое острое мѣстное вино. А вечеромъ очутились въ быстромъ парижскомъ поѣздѣ, смотря по наклонностямъ дремали или думали подъ сладко-ожесточенный стукъ колесъ.

Какой это странный въ общемъ обрядъ «столичныхъ» людей, осматривать старые, спящіе города Германіи, Италіи, Франціи — Бамбергъ, Санъ-Джиминьяно или Оксеръ. Мелькнувъ въ автомобилѣ, раскрывъ ротъ на высокія суровыя башни или хотя бы вотъ такъ, какъ мы, пробродить нѣсколько часовъ среди домовъ, заключающихъ какія-то непонятныя жизни, и потомъ спѣшить въ поѣздѣ съ легкимъ сожалѣніемъ, но и съ тайнымъ облегченіемъ, къ вульгарнымъ огнямъ и шумамъ привычнаго существованія. Ни въ Бамбергѣ, ни въ Санъ-Джиминьяно, ни въ Оксерѣ никто изъ насъ не прожилъ бы и двухъ недѣль, несмотря на высокій духъ, обитающій въ ихъ камняхъ.

Во Франціи, какъ нигдѣ быть можетъ, пугаетъ та «бездна времени», въ которую какъ будто такъ безслѣдно брошены жизни, нравы, волненія, вѣрованія и свершенія. Здѣсь можно видѣть «средневѣковую» луну, встающую надъ пустынной площадью Санлисскаго собора и спустя два часа читать назойливыя свѣтящіяся буквы Клариджа. Въ слишкомъ близкомъ сосѣдствѣ этотъ двухъ впечатлѣній есть нѣчто безпокойное. У жизни должна быть какая-то одна «правда» и правда Санлиса и Оксера, можетъ быть, внушаетъ намъ только какія-то ненужныя сомнѣнія въ этой «правдѣ» современнаго Парижа, которой мы вынуждены жить.

У обитателей старой Европы ввергнутыхъ эпохой въ американизированный оборотъ большихъ городовъ, Парижа или Берлина, никогда не можетъ быть той «вѣрности вѣку», которая такъ естественно дана возглавляющему этотъ вѣкъ американцу. Европеецъ остается существомъ слишкомъ сложнымъ, ибо за общепринятой видимостью отеля, банка, гаража и трансатлантика утаиваетъ какія-то связи съ домишкомъ, приросшимъ къ готической стѣнѣ храма или съ помѣстьемъ эпохи Людовика XIѴ.

Въ концѣ концовъ не можетъ все-таки быть, чтобы жизни, нравы, волненія, вѣрованія и свершенія были такъ безслѣдно брошены въ «бездну времени». Санлисъ и Оксеръ, и всѣ эти другіе безчисленные спящіе или мертвые старые города, какъ будто не участвующіе въ современной жизни, какъ будто обреченные въ ней на жалкую роль, стоятъ торжествениыми памятниками, важными свидѣтельствованіями. Ихъ камни краснорѣчивы для европейца и онъ не разучился еще читать въ нихъ съ гордостью свою историческую судьбу, предсказанную мыслью эллина, нравомъ римлянина и осуществленную христіанствомъ.

Въ «святой бѣдности» старыхъ городовъ есть и великій урокъ для нашей эпохи безудержнаго накопленія. Механизированная жизнь регулируется вѣдь чисто количественными категоріями, но то, чѣмъ плѣняетъ насъ Франція, глубокое чистое французское чувство качества — это отстой ея историческихъ напластованій. На косо-сбѣгающей внизъ площади передъ фасадомъ собора, въ тотъ часъ, когда заходящее солнце освѣщало его единственную достроенную башню и мы, присѣвъ на каменную пыльную скамью, готовились оставить Оксеръ, я испыталъ рѣдкое ощущеніе чистоты самого часа, высокой качественности тѣхъ минутъ…

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 863, 13 октября 1927.

Views: 36

«Красная Новь». 1927 г. августъ. Госиздатъ.

Наши писатели «сороковики» были интересны не только въ своихъ писаніяхъ. Они были интересны и въ жизни. Среди нихъ особенно выдѣляется Тургеневъ. Письма его — одинъ изъ крупнѣйшихъ памятниковъ русской словесности, достаточно еще неоцѣненный. Воспоминанія о немъ, — кому бы они ни принадлежали, — всегда кладъ. Онъ видѣлъ много, зналъ несчетное число людей и расточалъ не только въ произведеніяхъ, но и въ повседневномъ обиходѣ жизни, въ разныхъ мелочахъ, творческое проникновеніе мысли и даръ облекать ее тутъ же въ единственно возможное слово, то печальное, то по-русски насмѣшливое, всегда колоритное и мѣткое… При томъ онъ прошелъ хорошую образовательную школу. Въ нѣмецкомъ университетѣ того времени, въ гегельянской закваскѣ мышленія было, очевидно, какое-то оплодотворяющее мозгъ начало, придававшее уму виртуозность воспріятія и широту. Когда Тургеневъ оказался во Франціи, онъ царилъ надъ литературнымъ кружкомъ Флобера, Гонкура, Доде, онъ былъ учителемъ, авторитетомъ, знакомилъ ихъ съ чужими литературами.

Тургеневъ, дорожа въ общемъ своими французскими связями, — что особенно видно изъ юношескихъ писемъ къ Полинѣ Віардо, — относился къ своимъ парижскимъ знаменитостямъ какъ говорится, съ кондачка, безъ особой почтительности, по крайней мѣрѣ, заочно. Нѣкоторыя его критическія замѣчанія, ставшія извѣстными послѣ его смерти, вызвали немалое удивленіе и досаду у Гонкура, Доде и др.

Въ послѣдней книжкѣ «Красной Нови» напечатаны записанныя со словъ революціонера Германа Лопатина воспоминанія его о Тургеневѣ. Записи чрезвычайно жиденькія. Точно ихъ выжали изъ Лопатина. Записала ихъ С. П. Струмилина въ формѣ бесѣды съ самимъ Лопатинымъ и записи эти содержатъ его собственныя, ничѣмъ не замѣчательныя, размышленія.

Тургеневъ былъ либераломъ въ качествѣ «западника» и русскаго барина, учившагося въ николаевскую эпоху. Онъ предугадывалъ, чувствовалъ революціонный процессъ, бурлившій по жиламъ Россіи. Это было что-то въ родѣ навязчивой идеи, галлюцинаціи, что то родственное его страху холеры… Онъ и хотѣлъ революціи, и боялся ея…

Тургеневъ помогалъ деньгами журналу «Впередъ».

Лопатинъ говоритъ:

Тургеневъ далеко не раздѣлялъ, конечно, программу «Впередъ». Но онъ говорилъ:

Это бьетъ по правительству, и я готовъ помочь всѣмъ, чѣмъ могу.

Въ настоящее время читаешь такое заявленіе со страннымъ чувствомъ…

Послѣ чествованій Тургенева въ Москвѣ молодежью, въ 1879 году, Тургеневъ сказалъ Лопатину:

— Вѣдь я понимаю, что не меня чествуютъ, а что мною, какъ бревномъ, бьютъ въ правительство.

Тургеневъ красочнымъ жестомъ показалъ, какъ это дѣлается.

Лопатинъ приводитъ также курьезный разговоръ въ Парижѣ Салтыкова-Щедрина съ Тургеневымъ:

Прихожу я однажды утромъ къ Ивану Сергѣевичу и застаю у него Салтыкова-Щедрина. Михаилъ Евграфовичъ сердито хрипѣлъ:

— Ну, что ваши Зола и Флоберъ? Что они дали?

— Они дали форму, отвѣчалъ Тургеневъ.

— Форму, форму!.. а дальше что? — допытывался Щедринъ. — Помогли они людямъ разобраться въ какомъ-нибудь трудномъ вопросѣ? Выяснили ли они намъ что-нибудь? Освѣтили тьму насъ окружающую? Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ.

Тогда Тургеневъ, безпомощно разводя руками, спросилъ Щедрина:

— Ну, куда же намъ-то, Михаилъ Евграфовичъ, беллетристамъ, послѣ этого дѣваться?

— Помилуйте, Иванъ Сергѣевичъ, я не о васъ говорю, — возразилъ Щедринъ, — вы въ своихъ произведеніяхъ создали типъ лишняго человѣка. А въ немъ вѣдь сама русская жизнь отразилась. Лишній человѣкъ — это наше больное мѣсто. Вѣдь онъ насъ думать заставляетъ.

Надо вамъ замѣтить, что Тургеневъ до старости не потерялъ способности краснѣть какъ юноша. И тутъ онъ вспыхнулъ весь.

Еше одно мѣсто. Лопатинъ тремя словами начерталъ портретъ Полины Віардо.

Меня всегда поражали ея черные испанскіе глаза, — вотъ такія два колеса (Германъ Александровичъ изобразилъ ихъ широкимъ жестомъ). Да вся-то она была сажа да кости, какъ говорилъ Глѣбъ Успенскій про одну грузинскую дѣвушку.

Тургеневъ былъ большой «оживитель», «animateur» какъ говорятъ французы. Люди, темы разговоровъ — все оживало отъ соприкосновенія съ нимъ. Не всѣмъ это Богомъ дано. Даже фрагментарный разговоръ Струмилиной съ Германомъ Лопатинымъ оживаетъ тамъ, гдѣ появляется тѣнь чудеснаго старца.

Николай Чебышёвъ.
Возрожденіе, № 863, 13 октября 1927.

Views: 39

Въ этомъ году какъ-то рука не поднимается писать объ именинахъ Вѣры, Надежды, Любови и Софіи.

Какія тамъ именины, когда ни у кого денегъ нѣтъ!

Когда надежда на американскихъ заказчицъ окончательно потеряна. Вѣры нѣтъ ни въ фунты, ни въ марки. И даже любовь къ открытію своего мезонъ де кутюръ — и та совершенно изсякла.

Поговоримъ лучше о чемъ либо другомъ, отвлекающемъ отъ мрачной дѣйствительности. Напримѣръ, не объ именинахъ, а просто объ именахъ.

А въ самомъ дѣлѣ… Кто изъ насъ, людей зрѣлыхъ и пожилыхъ, не замѣтилъ за свою долгую жизнь, что всѣ имена именинницъ 17-го сентября имѣютъ свою строгую индивидуальность?

Возьмемъ прежде всего Вѣру. Какъ извѣстно, каждая Вѣра обязательно должна быть худой, стройной, даже чуть чуть анемичной. Уже съ ранняго дѣтства всѣхъ Вѣръ кормятъ отдѣльно отъ другихъ, руководствуясь предписаніемъ врача. Если въ семьѣ много народа, то за завтракомъ остальнымъ дѣтямъ полагается по одной котлеткѣ, а Вѣрѣ обязательно двѣ. Надежда, Любовь и Софія пьютъ утромъ чай, а Вѣра непремѣнно какао.

Въ дѣвичьи годы Вѣра, несмотря на какао, меланхолична, загадочна, имѣетъ склонность къ музыкѣ, къ живописи или къ сценической дѣятельности на амплуа героинь. Изъ зимнихъ именинницъ у нея пожалуй больше всего сродства съ январской Татьяной; однако, и тутъ есть большое различіе. Въ то время, какъ Татьяна откровенна, довѣрчива, любитъ повѣрять свои тайны нянькамъ и даже своему возлюбленному безъ предварительнаго согласія съ его стороны, Вѣра, наоборотъ, горда, замкнута, никому ничего не говоритъ, ничего не повѣряетъ, молча страдаетъ. И въ зрѣлые годы, поэтому, юные ущемленные аффекты быстро даютъ о себѣ знать. Раньше другихъ именинницъ Вѣра начинаетъ хворать, жаловаться на печень, на колотья въ боку, на боли въ спинѣ. И только поэтичность натуры остается неизмѣнной до зрѣлаго возраста. Я лично никогда не встрѣчалъ Вѣры, которая, даже принимая рыбій жиръ, не говорила бы о высокихъ задачахъ искусства. И если когда нибудЬ мнѣ покажетъ Вѣру огромную, полную, жизнерадостную, съ лоснящимся румянымъ лицомъ, я просто не повѣрю глазамъ.

Или, если, въ концѣ концовъ, и повѣрю, то отнесу этотъ случай къ загадкамъ природы.

Совсѣмъ не то, что Вѣра — Надежда. Каждая Надежда, если она не парадоксъ, имѣетъ склонность къ полнотѣ, къ домовитости, къ энергическимъ дѣйствіямъ. Среди драматическихъ артистокъ, піанистокъ, художницъ я почти не встрѣчалъ этого имени, а если встрѣ чалъ, то всегда изумлялся. Надежда въ молодости положительна, практична, наблюдательна, напоминая собою Ольгу 11-го іюля. Въ зрѣлые годы Надежда любитъ садоводство, куроводство, хозяйство, готовитъ отличные маринады, наливки, соленья. У нея, какъ правило, обязательно много дѣтей. Рѣдко можно видѣть Надежду, у которой меньше трехъ младенцевъ, а если случайно бываетъ меньше, то только потому, что скоро еще будутъ.

Про третью именинницу — Любовь — говорить долго не стоитъ, — настолько хорошо извѣстенъ всѣмъ ея типъ. Хохотушка, кокетка, веселая, легкомысленная, любитъ наряды, свѣтское общество. Увлекается жизнью до старости; въ искусствѣ имѣетъ склонность только къ легкому жанру — къ опереттѣ, къ цыганскимъ романсамъ; изъ литературы признаетъ исключительно уголовные романы; политикой интересуется мало, а если заинтересуется, то только тогда, когда дѣло доходитъ до вооруженнаго столкновенія державъ.

И въ смыслѣ беззаботности Любовь всегда представляетъ собой полную противоположность Софіи.

Въ ранней молодости Софія, правда, бываетъ различной, смотря по обстоятельствамъ жизни. Но какъ только дитя подрастетъ и міровоззрѣніе сложится, сейчасъ же у Софіи появляется неудержимая склонность къ учительству, къ менторству, къ высшимъ медицинскимъ курсамъ, а если курсовъ подъ рукой нѣтъ, то къ пишущей машинкѣ или къ бухгалтеріи.

Младенцевъ у Софіи обычно мало, часто совсѣмъ нѣтъ, и потому изъ нея вырабатывается отличный педагогъ со склонностью воспитывать не только дѣтей, но также и взрослыхъ. Софія никогда не ошибается — спорить съ ней такъ же опасно, какъ вести научныя бесѣды съ Любовью. Софія строга, но справедлива, добра, но требуетъ подчиненія. Въ хозяйствѣ у нея нѣтъ вареній, соленій, маринадовъ, но зато вся посуда въ шкапу въ идеально-строгомъ порядкѣ.

Въ общемъ, типичныя черты Вѣры, Надежды, Любови и Софіи не трудно опредѣлить, если пренебречь исключеніями. Но, къ сожалѣнію, четырьмя этими именами списокъ 17-го сентября не ограничивается. Оказывается, въ этотъ день есть еще двѣ именинницы: Агафоклея и Феодотія.

Но каковы собою Агафоклея и Феодотія, толсты-ли, худы-ли. поэтичны-ли, прозаичны-ли, я уже затрудняюсь сказать.

Чего не знаю, того не знаю.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2311, 30 сентября 1931.

Views: 40

Я уѣхалъ изъ Германіи осенью 1923 года. Тогда пылала инфляція. Проѣздомъ въ Мюнхенѣ я заплатилъ за ужинъ 145 милліоновъ марокъ. Потомъ пошли билліоны и трильоны. Чему такая цифра соотвѣствуетъ, — никто не понималъ. Она представлялась гіероглифомъ, предостереженіемъ, восклицательнымъ знакомъ, сигналомъ новаго повышенія соціальной температуры колотившейся въ горячкѣ страны. Непонятно было, какъ ея сердце выдерживаетъ жаръ. Сердце выдержало. Страна успокоилась.

На душѣ нѣмцевъ большой грѣхъ: совершенно безспорная тѣсная связь съ совѣтской властью. Экономическія соображенія играютъ тутъ послѣднюю роль. На первомъ мѣстѣ политика. Нѣмцы слишкомъ хорошо освѣдомлены насчетъ Россіи, чтобы дѣлать себѣ напрасныя иллюзіи насчетъ торговыхъ съ нею возможностей. Меня увѣряли, что германское правительство себя обезпечило отъ московской пропаганды особымъ соглашеніемъ, которое будто бы соблюдается. Послѣднее сомнительно. Существуетъ вѣдь Веймарская конституція и собственные коммунисты… Но власть въ Германіи дѣлаетъ другое. Она противопоставляетъ большевизму собственную агитацію. На-дняхъ появились свѣдѣнія о казенныхъ (черезъ министерство рейхсвера) субсидіяхъ для національныхъ кинопостановокъ. Кино — незамѣнимое агитаціонное средство. Большевики это отлично знаютъ. Они пользуются экраномъ. Не всегда сразу можно разобрать, куда картина клонитъ. А ядъ заложенъ. И казна можетъ съ полнымъ основаніемъ и правомъ платить за постановки въ противовѣсъ, напримѣръ, фильмѣ «Броненосецъ Потемкинъ». Въ прессѣ бывшихъ противниковъ Германіи шумъ. Министерство рейхсвера (военное министерство) тратитъ деньги на кино. Что тутъ такого?.. Можно было бы отъ души пожелать, чтобы каждое правительство использовало экранъ для поддержки строя, въ концѣ концовъ, единаго и во Франціи, и въ Германіи.

Я видѣлъ коммунистическую манифестацію въ 1922 году и теперь, на-дняхъ. Коммунисты любятъ манифестировать въ самыхъ чистыхъ буржуазныхъ частяхъ города. Непремѣнно по самымъ шикарнымъ люднымъ улицамъ. Въ воскресенье комсомолъ выѣхалъ на велосипедахъ на Тауенцинштрассе. Полиція провожала комсомольцевъ и вѣжливо, но настойчиво попросила свернуть въ боковыя, довольно-таки мертвыя по случаю воскресенья улицы. Красные велосипедисты безропотно подчинились. Увидѣвъ, что безцѣльно разъѣзжать по пустымъ улицамъ, они быстро разсѣялись по домамъ. Въ этомъ же какъ разъ мѣстѣ я помню коммунистическую манифестацію въ 1922 году. Тогда произошла свалка.

Красныя знамена переходятъ въ какой-то «раковый» цвѣтъ. «Ракъ» вообше хорошій символъ попятнаго движенія, именуемаго коммунизмомъ. Особенно — вареный.

Старые порядки пробиваются кое-гдѣ еще. Вы можете еще видѣть въ Берлинѣ вывѣски съ надписью «придворный пекарь». Въ средній проѣздъ Бранденбургскихъ ворогъ никто, кромѣ Гинденбурга проѣхать не можетъ. Прежде этотъ проѣздъ служилъ императору.

Нѣмцы имѣютъ даръ національной рекламы. На станціяхъ въ Германіи вновь появились автоматы, выбрасывающіе за опущенныя монеты не шоколадъ, а книги. Вы опускаете 40 пф. и получаете свѣжую въ оранжевой обложкѣ книжку «Универсальной библіотеки». Около каждаго отверстія для монетъ подъ стекломъ въ видѣ образца соотвѣтствующій томикъ. Нѣмцы пользуются очень широко такими автоматами. Напримѣръ, табачные магазины по воскресеніямъ выставляютъ на тротуары передъ закрытыми витринами подобныя машины, отпускающія автоматически главнѣйшіе сорта папиросъ, сигаръ, спичекъ… Но вѣдъ можетъ случиться, что товаръ будетъ автоматомъ исчерпанъ. Какъ быть тогда?.. Деньги не пропадаютъ. Вы опускаете монету въ другой пріемникъ, получаете родственный товаръ и вмѣстѣ съ нимъ аппаратъ возвращаетъ вамъ предъидущую зря опущенную монету.

Берлинъ… Ему трудно мѣняться, онъ можетъ только приростать. Онъ не безличенъ, онъ своеобразенъ своими сочетаніями мостовъ, вокзаловъ, планомѣрно скошенныхъ улицъ, темно-красныхъ домовъ съ высокими кровлями, мостовой, какъ бильярдъ — словно городъ забитъ въ камень, залитъ цементомь, сдѣланъ безчувственымъ, неизмѣнчивымъ, огнеупорнымъ… Вмѣсто тепла и трепета живой кожи замаскированная зачерненная броня. За время моего отсутствія на Гогенцоллерндамѣ выросъ цѣлый городъ. Здѣсь наша церковь. Она на прекрасномъ мѣстѣ. Дошли въ постройкѣ до второго вѣнца.

Улина совершенствуется. Три разряда такси. Отличіе такое. Съ одной полосой шашечками — низшій разрядъ. Потомъ слѣдуютъ двѣ полосы и три. Установлена унификація сообщеній: метро, автобуса и трама. Напримѣръ, съ билетомъ автобуса можно продолжать путь въ метро. Появились автобусы (прежде они назывались «желтой опасностью»), двухъэтажные, съ верхнимъ крытымъ этажомъ. Классъ вездѣ установленъ одинъ, «мягкій». Городское строительство нѣсколько преувеличенно американизируетъ городскую жизнь сверхъ надобностей. Примѣромъ тому сложитъ вышученная во всѣхъ кабарэ вышка на потсдамской площади для полицейскаго, регулирующаго уличное движеніе, совсѣмъ не такое уже страшное, разъ въ десять болѣе слабое, чѣмъ у парижской Оперы. Теперь разрабатывается проектъ объ управленіи уличнымъ движеніемъ изъ центра — изъ полицей-президіума.

Великая война отходитъ въ прошлое. Политика тоже не возбуждаетъ прежняго интереса. Въ кино публика любитъ посмотрѣть спускъ новаго крейсера, своего любимца Фридриха Великаго, посочувствовать сантиментальному роману боннскаго студента и владѣтельной принцессы, съ берегами Рейна, со старой студенческой пѣснью въ оркестрѣ. Эта тема, очевидно, неувядаема. Пьеса противовѣсъ «Старому Гейдельбергу», гдѣ оплакивается горькая доля горничной, оставленной студентомъ — наслѣднымъ принцемъ.

Сезонъ мертвый. Много театровъ закрыто, премьеры разъѣхались. Но вообще, кто потребовательнѣе, жалуется на ничтожность минувшаго театральнаго сезона, совершенно такъ же, какъ и мы въ Парижѣ. Берутъ, что можно, изъ Парижа. Въ репертуарѣ затрепанный въ Парижѣ «Адвокатъ Больбекъ и его мужъ». Мнѣ пришлось быть въ «Адмиральсъ-паластъ» на обозрѣніи, которое такъ же невыносимо, какъ всѣ парижскіе ревю большого масштаба. Переливчатый стереоскопъ, начиненный безсмыслицами и дикимъ джазомъ. Поплоше, чѣмъ въ Парижѣ. Вкраплены номера изь парижскаго обозрѣнія. Нѣмцы только въ афишкѣ честно обозначили, что именно и откуда позаимствовано. Такая-то инсценировка изъ Муленъ-Ружъ… Въ «адмиральскомъ» обозрѣніи большимъ успѣхомъ пользуется балетъ г-жи Евгеніи Эдуардовой. Въ Гамбургѣ крайне популярна «Синяя Птица» Аренцвари и Южнаго. Недавно на бывшей въ Магдебургѣ театральной выставкѣ, вообще провалившейся, единственнымъ интереснымь номеромъ былъ, по словамъ магдебуржцевъ, хоръ донскихъ казаковъ. У Макса Рейнгардта попрежнему главнымъ режиссеромъ нашъ соотечественникъ И. Ф. Шмидтъ. Г-жа Полевицкая научилась нѣмецкому языку и выдвигается на первый планъ нѣмецкой сцены.

Нѣмцы продолжаютъ дѣлать все для популяризаціи знаній. Городъ изъ ограды Зоологическаго сада устроилъ павильонъ съ искусственнымъ небомъ. Учрежденіе называется «Планетаріумъ». На потолкѣ опрокинутаго надъ зрительнымъ заломъ купола въ полномъ мракѣ проецируется при помощи сложнаго, вышедшаго изъ мастерскихъ Цейса аппарата-фонаря звѣздное небо. Встаетъ и заходитъ солнце, луна дѣлаетъ то, что ей полагается, передвигаются созвѣздія. Въ залѣ мѣстъ человѣкъ на 300. Въ темнотѣ за вашей спиной лекторъ даетъ поясненія, читаетъ популярный курсъ астрономіи. У него въ распоряженіи — стрѣлочка-зайчикъ. Этой свѣтовой стрѣлочкой онъ пользуется, чтобы показывать на куполѣ нужное мѣсто, звѣзду. Зайчикъ-стрѣлочка гоняется по небосклону за небесными свѣтилами. Когда объясненія того требуютъ, небо разграфливается мгновенно сѣткой съ градусами. Въ четыре минуты можно воспроизвести передвиженіе всѣхъ созвѣздій, перевернуть мірозданіе вверхъ ногами.

На прямомъ вагонѣ экспресса, въ которомъ я ѣхалъ въ Берлинъ, была надпись по-польски. Изъ нея явствовало, что вагонъ идетъ черезъ Барановичи до «Погорѣлаго». Вѣроятно, это «русская» граница. Хорошее, многоговорящее названіе. Ѣхали дѣвицы типа чекистскихъ сиренъ. Онѣ ласково заглядывали въ глаза, проявляя интересъ къ ѣдущимъ въ Россію…

Возвращаясь изъ Берлина въ Парижъ, я попалъ опять въ «польскій» поѣздъ. Теперь ѣхали грязные, точно вываренные въ столярномъ клеѣ, люди въ свѣтлыхъ балахонахъ, не то туфляхъ на босу ногу, не то въ опоркахъ. Они взирали на меня съ подобострастнымъ недоумѣніемъ, и даже съ испугомъ. Это были новые бѣженцы, новые бѣглецы изъ-за «Погорѣлаго», изъ «погорѣлой», сгорающей Россіи…

Николай Чебышёвъ.
Возрожденіе, № 808, 19 августа 1927.

Views: 34

Настоящій разсказъ является донесеніемъ, никогда не появлявшимся въ печати, о неравномъ боѣ одной русской подводной лодки съ цѣлой эскадрой.

21 мая (3 іюня) 1915 года въ Балтійскомъ морѣ, на параллели Ирбенскаго пролива, въ 19 час. 15 мин. увидѣлъ шедшіе отъ маяка Церель курсомъ SW четыре непріятельскихъ крейсера въ разстояніи 10—12 миль. Благодаря освѣщенію, корабли казались выкрашенными въ бѣлую краску, и борта ихъ сильно блестѣли.

19 ч. 19 м. Погрузился и, придя въ боевое положеніе, сталъ слѣдить за движеніями непріятеля черезъ иллюминаторы въ колпакѣ рубки и перископъ.

19 ч. 27 м. Пошелъ въ аттаку, но ближе 7—8 миль подойти не могъ, т. к. въ 19 ч. 50 мин. отрядъ, имѣя головнымъ четырехтрубный крейсеръ типа «Роопъ» повернулъ на NW и скрылся изъ вида.

Застопорилъ машину и всплылъ до боевого положенія.

Къ вечеру волна сдѣлалась много меньше, вѣтеръ почти стихъ и только легкая зыбь нѣсколько колыхала водную равнину. Все обѣщало, что погода установилась и наступаетъ тихая, свѣтлая, ясная бѣлая ночь съ ея мечтательнымъ безмолвіемъ и тихою грустью.

Находясь по-прежнему въ боевомъ положеніи, въ 20 ч. 10 мин. увидѣлъ на югѣ большое облако дыма. Разстояніе около 16 миль.

Пошелъ на него. Черезъ десять минутъ увидѣлъ въ перископъ мачты и трубы кораблей; — разстояніе около 12 миль, потому ни курса, ни числа судовъ разобрать не могъ.

Погрузился на 15 футъ, имѣя перископъ на 19 футъ выше поверхности воды.

20 ч. 30 м. Могъ сосчитать, что идетъ эскадра въ составѣ десяти линейныхъ кораблей (впереди пять трехтрубныхъ, за ними пять двухтрубныхъ), а также миноносцы. Разстояніе около 10 миль.

Линейные корабли шли одной кильватерной колонной, миноносцы же, какъ мнѣ показалось сначала, шли впередъ съ тралами.

Эскадра шла постояннымъ курсомъ и никакихъ зигзаговъ не дѣлала.

Такъ какъ корабли все время закрывали одинъ другого и сосчитать ихъ было трудно, вызвалъ къ перископу вахтеннаго начальника и двухъ матросовъ.

Нечего и говорить, что оба матроса были страшно довольны возможностью посмотрѣть на непріятеля.

Спустившись на свои мѣста, они, конечно, сейчасъ же разсказали о видѣнномъ всѣмъ остальнымъ, что еще больше придало командѣ увѣренности въ своихъ силахъ и способностяхъ. Итти въ темную или своими собственными глазами видѣть, въ чемъ дѣло — великая разница…

Боевой компасъ, находящійся въ рубкѣ (ввиду вліянія электричества отъ батареи аккумуляторовъ) обычно застаивался и не дѣйствовалъ; приборы для уничтоженія вреднаго вліянія поставить такъ и не успѣли, а потому рѣшилъ вести атаку, не скрывая перископа подъ воду, а держать его какъ можно ниже, ближе къ поверхности воды.

Тогда волна сама то скрывала перископъ, то опять открывала. Дабы съ эскадры труднѣе было замѣтить перископъ, рѣшилъ перейти на лѣвую ея сторону, чтобы имѣть заходящее солнце у себя за спиною.

20 ч. 50 м. Выйдя на створъ мачтъ головного линейнаго корабля, увидѣлъ, что непосредственно передъ эскадрой миноносцевъ съ тралами нѣтъ; на самомъ же дѣлѣ они шли во обѣ ея стороны (въ строѣ кильватера), прикрывая главныя силы отъ атаки подводныхъ лодокъ.

Разстояніе около 5 съ пол. миль.

Наканунѣ вечеромъ, совершенно случайно, сидя въ каютъ-кампаніи «Хабаровска» за стаканомъ чая, узналъ отъ командира подводной лодки «Минога», что имъ получена изъ штаба дивизіи подводныхъ лодокъ бумага съ предупрежденіемъ не рѣзать корму непріятельскимъ миноносцамъ, ибо они теперь буксируютъ за собой особые тралы съ подрывными патронами спеціально для уничтоженія подводныхъ лодокъ. Такое предупрежденіе на «Окунѣ» получено не было и оно дошло до меня много времени спустя.

Вспомнивъ это, рѣшилъ атаковать эскадру въ лобъ, т, е., идя контрокурсомъ, пройти между миноносцами и линейными кораблями съ тѣмъ, чтобы, развернувшись между ними, стрѣлять въ любой корабль, который будетъ на прицѣлѣ.

Измѣнилъ курсъ на правый головной миноносецъ…

«Минный аппаратъ товсь!..»

Перископъ отъ полутора до полуфута надъ поверхностью воды и, попрежнему, ни на секунду не прячется, но часто покрывается легкой зыбью.

Теперь уже было совершенно ясно, что эскадра состояла изъ пяти линейныхъ кораблей типа «Брауншвейгъ», шедшихъ впереди, и пяти линейныхъ кораблей типа «Виттельсбахъ» — сзади, и не менѣе 20—30 миноносцевъ по обѣимъ сторонамъ.

Скорость эскадры около 14 узловъ, — «Окуня» — около 2 узловъ. Желая оставить себѣ какъ можно больше мѣста для разворачиванія между миноносцами и кораблями на боевой курсъ и не имѣя возможности точно опредѣлить, на какомъ разстояніи держатся охранные миноносцы отъ линейныхъ кораблей, въ 21 ч. 5 м. подошелъ вплотную къ головному миноносцу правой колонны и прошелъ у него по лѣвому борту, въ разстоянія какихъ-нибудь 15—20 саженъ, все время имѣя перископъ на полфута надъ водой и не скрывая его. (Естественная маскировка съ помощью набѣгавшей волны.)

Въ перископъ отлично были видны всѣ предметы, возвышавшіеся надъ палубой, люди и т. п.

Миноносецъ или совсѣмъ не замѣтилъ «Окуня», или же слишкомъ поздно, такъ какъ курса не мѣнялъ. *)

Къ глубокому разочарованію, подойдя къ головному миноносцу правой стороны, увидѣлъ, что до линейныхъ кораблей еще далеко, по крайней мѣрѣ, одна миля, и ложиться на боевой курсъ слишкомъ рано.

Опасаясь, что разстояніе между охранными миноносцами и линейными кораблями противника можетъ оказаться для маневрированія «Окуня» недостаточнымъ (чего провѣрить не могъ изъ боязни поднять раньше времени перископъ и быть открытымъ) и видя, что, все равно, надо подождать, пока эскадра подойдетъ къ подводной лодкѣ, рѣшилъ уйти влѣво, чтобы, прорѣзавъ линію миноносцевъ, внѣ ея развернуться и подходить къ противнику не контрокурсомъ, а подъ нѣкоторымъ угломъ.

Совѣтомъ — не рѣзать корму германскимъ миноносцамъ — рѣшилъ пренебречь, считая, что при совмѣстномъ плаваніи съ эскадрой, врядъ ли они буксируютъ за собой подрывные патроны, которые должны нѣсколько стѣснять маневрированіе въ строю.

Положилъ лѣво на борть, подъ носъ второго миноносца, густой дымъ котораго, приземистую трубу и носъ отлично видѣлъ, и, чтобы избѣжать столкновенія, первый и послѣдній разъ за всю атаку спустилъ перископъ и погрузился на 50 футъ, — послѣ чего услышалъ надъ собой шумъ его винтовъ.

«Прямо руль» и, какъ только шумъ винтовъ началъ удаляться…. «Право»… «Всплывай»… 25 футъ…

На глубинѣ 35 футъ поднялъ перископъ и приготовился осмотрѣться, какъ только кончикъ его появится надъ водой.

Шума винтовъ слѣдующихъ миноносцевъ не слышно; очевидно, головной линейный корабль въ это время уже вышелъ изъ строя и шелъ таранить «Окуня», и потому миноносцы, давая ему дорогу, бросились вправо — или влѣво.

21 ч. 10 м., лишь только перископъ показался на полфута надъ поверхностью воды, въ пяти градусахъ вправо по курсу увидѣлъ таранъ шедшаго на пересѣчку курса «Окуня» въ разстояніи 20, а можетъ быть меньше, саженъ. Разстояніе было настолько мало, что я видѣлъ только бурунъ подъ носомъ, часть красной подводной части и кусокъ окрашеннаго въ сѣрую краску борта непріятельскаго корабля, — ни орудій, ни надстроекъ и т. п., ничего другого видѣть не пришлось.

Получилось впечатлѣніе, что на тебя надвигается глухая стѣна, передъ которой тя ничтожество и которая сію минуту сотретъ тебя въ порошокъ.

Разсуждать было некогда (ибо въ моемъ распоряженіи была даже не минута, а секунды) и, скорѣе всего инстинктивно, были отданы одна за другой слѣдующія команды:

«Пли», «Право на бортъ»…

«Полный ходъ впередъ»…

«Погружайся». «Наполнять добавочную цистерну».

Несмотря на принятыя мѣры, днище линейнаго корабля типа «Брауншвейгъ» водоизмѣщеніемъ 13.200 тоннъ, все же пронеслось надъ «Окунемъ» (согнувъ ему перископъ) очень близко отъ крыши рубки, а если бы эту крышку сбило, то подводная лодка должна была бы погибнуть.

Передъ столкновеніемъ имѣлъ удовольствіе видѣть (въ перископъ) фонтаны воздуха, выброшенные изъ всѣхъ четырех минныхъ аппаратовъ и слышать работу винтовъ выпущенныхъ минъ.

Вслѣдъ за этимъ сейчасъ же раздался страшный грохотъ: — наверху что-то ломалось, рвалось, скрипѣло.

Вся подводная лодка дрожала.

Внизу разбивались стеклянные колпаки подпалубныхъ фонарей, летѣла посуда и всякая мелочь.

Къ счастью, электрическія лампочки остались цѣлы и освѣщеніе горѣло безъ перерыва. «Окунь» накренился на правый бортъ на 26—35 град., такъ что нельзя было стоять и всѣ держались за что попало.

Напримѣръ: — минные машинисты какъ дали залпъ минами, такъ и повисли на ручкахъ боевыхъ клапановъ минныхъ аппаратовъ.

Несмотря на это, команда не растерялась.

Всѣ приказанія была выполнены быстро и точно, и только благодаря этому удалось благополучно выбраться изъ-подъ киля броненосца. Не только никто изъ экипажа подводной лодки, лежавшей на боку, не покинулъ своего мѣста, но даже не вскрикнулъ, — каждый, молча дѣлалъ свое дѣло, какъ на ученьи.

Между тѣмъ, имѣя полный ходъ впередъ (4,5 мили въ часъ), и положенный право на бортъ руль (отъ броненосца), а также потому, что корпусъ всякаго корабля къ серединѣ расширяется, «Окунь», находясъ подъ днищемъ, очень быстро легъ на контръ-курсъ, такъ какъ броненосецъ не только подминалъ его подъ себя, но и отбрасывалъ въ сторону.

Въ то же время въ цистерну принималась вода, горизонтальные рули были положены на бортъ на погруженіе, а потому подъ ихъ совокупнымъ дѣйствіемъ «Окунь» быстро отдѣлился отъ днища и успѣлъ уйти наа глубину до встрѣчи съ гребными винтами таранившаго.

Если бы такая встрѣча состоялась, корпусъ подводной лодки былъ бы разрѣзанъ винтомъ броненосца, какъ ножомъ, и никто бы не спасся.

Пріобрѣтя отрицательную плавучесть и подъ дѣйствіемъ горизонтальныхъ рулей, «Окунь» началъ стремительно падать на глубину. Скрипъ, лязгъ и грохотъ наверху прекратились. Настала гробовая тишина, и быстрота паденія все увеличивалась.

Стоя въ ярко освѣщенной рубкѣ, у глубомѣра, слѣдилъ за быстрой смѣной его показаніи. Глубина моря на этомъ местѣ доходила до 40 саженъ, — корпусъ «Окуня» не былъ разсчитанъ на такое погруженіе и неминуемо былъ бы раздавленъ давленіемъ воды…

Надо смотрѣть въ оба…

Глубомѣръ показываетъ 70 футъ…

«Продутъ добавочную»…

«Всплывай».

«Руль полностью на всплываніе»…

Зашипѣлъ воздухъ, завертѣлся штурвалъ горизонтальныхъ рулей, но лодка продолжаетъ падать на глубину…

Задержать паденіе удалось только на глубинѣ 90 футъ, послѣ чего поднялся до 76 фута…

Приказываю осмотрѣть трюмы — нѣтъ ли въ нихъ воды.

Снизу отвѣчаютъ — нѣтъ.

Спускаюсь изъ рубки, чтобы самому осмотрѣть лодку — нѣть ли течи въ корпусѣ или другихъ поврежденій…

Обѣжалъ всю лодку, взглянулъ въ трюмы, я уже шелъ обратно въ рубку, когда раздался сильнѣйшій взрывъ, сопровождавшійся лязгомъ желѣза.

Первой мыслью было, что корпусъ «Окуня», очевидно, поврежденный при столкновеніи съ броненосцемъ, не выдержалъ теперь давленія столба воды въ 75 футъ (37 съ пол. фунтовъ на квадратный дюймъ поверхности лодки) и теперь разрывается. **)

Въ такомъ случаѣ, единственное возможное спасеніе было допытаться опорожнить всѣ цистерны и выброситься на поверхность.

Если пробоина оказалась бы слишкомъ велика, то количество вливающейся воды было бы больше количества выбрасываемой изъ балластныхъ цистернъ и «Окунь» все равно не поднялся бы на поверхность.

Если же трубопроводы оказались цѣлы, и удалось бы подняться, то нужно было бы какъ можно скорѣе открывать всѣ люки и бросаться въ воду въ надеждѣ, что нѣмцы, авось, подберутъ.

«Приготовиться продуть всѣ цистерны!» — скомандовалъ я, бросаясь въ рубку, чтобы лично продуть среднюю балластную цистерну.

Вцѣпился руками въ клапанъ продуванія и жду шума вливающейся въ лодку, черезъ пробоину воды…

Прислушиваюсь… Что за чудо?..

Вода не льется…

Спрашиваю — какъ внизу?… Ничего…

Приказываю снова все хорошенько осмотрѣть… Осматриваютъ… Результатъ тотъ же. Опрашиваю рулевого на горизонтальныхъ руляхъ:

— Хорошо ли правитъ?..

— Хорошо…

На всякій случай, убѣдившись, что корпусъ подводной лодки цѣлъ, приказалъ держать глубину 80 футъ.

Спускаюсь опять въ жилое помѣщеніе. Команда начинаетъ приставать съ предположеніями, не попали ли мы на минное загражденіе.

Объясняю, что этого не можетъ бытъ.

Смотрю, физіономіи проясняются, у многихъ зазмѣились улыбки, смотрятъ нерѣшительно.

Наконецъ минно-машинный старшина говоритъ…

— Значить, наша мина попала…

Взорвали-таки кого-то!..

Не зря попали въ такую исторію!

Конечно, иначе не можетъ быть, отвѣчаю ему и общій хоръ ликующихъ голосовъ восторженно кричитъ ура!

Забыто все. Всѣ страхи отошли на задній планъ и команда начинаетъ обмѣниваться впечатлѣніями.

Прекращаю разговоры и самъ поднимаюсь въ рубку; — интересно все-таки посмотрѣть, что теперь дѣлается наверху.

Прежде всего провѣряю перископъ и ничего не вижу; — абсолютная темнота.

Странно… Правда, было около 9 час. 20 м. вечера, или нѣсколько больше, поэтому, несмотря на бѣлыя сѣверныя ночи, на глубинѣ 30-ти футъ могло бы быть и темно.

Пробую повернуть перископъ — не поворачивается.

Пробую опустить — не идетъ…

Значитъ, перископъ погнутъ.

Однако все же думаю, что поднявшись, хоть кое-что да увижу.

«Всплывай! Шестьдесять футъ!»

Стрѣлка глубомѣра быстро идетъ вверхъ.

Шестьдесять футъ, — докладываетъ рулевой, но приближающійся шумъ винтовъ большого корабля заставилъ уйти на прежнюю глубину… Все стихло…

«Всплывай!»… но шумъ винтовъ, на этотъ разъ миноносца, заставляетъ уйти на 80 футъ.

Многократныя попытки подняться на поверхность не привели ни къ чему, ибо, лишь только «Окунь» приходилъ на глубину 50—60 футъ, какъ надъ нимъ снова слышалась работа винтовъ, но теперь почти исключительно миноносцевъ.

Тогда мнѣ и въ голову не приходило, что перископъ окажется согнутымъ на девяносто градусовъ..

Хороши мы были бы, если бы удалось подняться на поверхность…

Ничего не видя въ перископъ, сами мы были бы отлично видны, а пока открывали бы крышки иллюминаторовъ на колпакѣ рубки, по подводной лодкѣ можно было бы открыть огонь изъ орудій или таранить вторично, но теперь ужъ навѣрняка.

Команда, проявившая только что исключительную выдержку и храбрость, теперь начала нервничать, не понимая, почему «Окунь» не можетъ уйти отъ непріятельскихъ судовъ.

Явилось предположеніе, что легкая надстройка надъ прочнымъ корпусомъ разворочена тараннымъ ударомъ броненосца и оттуда всплываетъ на поверхность разная мелочь, какъ-то: весла и банки отъ парусиновой шлюпки, щетки и т. п., что даетъ возможность германскимъ миноносцамъ итти по слѣду.

Чтобы получить возможность вести подводную лодку, приказалъ поставить въ носовой части убранный на этотъ разъ сверху передъ погруженіемъ путевой компасъ.

Вслѣдъ за этимъ «Окунь» очень скоро вышелъ изъ линіи германскихъ кораблей, такъ какъ шумъ ихъ винтовъ прекратился. Въ 23 ч. 30 мин., считая, что теперь достаточно темно, осторожно всплылъ, осмотрѣлся и поднялся на поверхность.

Продуваю среднюю цистерну, открываю люкъ и выхожу наверхъ.

Смотрю и глазамъ своимъ не вѣрю; — перископъ согнуть на девяносто градусовъ и, какъ пушка, смотритъ на корму.

Въ полночь окончательно всплылъ, далъ ходъ Дизель-моторомъ и пошелъ въ Рижскій заливъ въ полномъ надводномъ положеніи.

Море было совершенно пустынно, ни дымковъ, ни кораблей — ничего.

Всего «Окунь» пробылъ подъ водой непрерывно съ 19 ч. 19 мин. до 23 ч. 30 мин., т. е. 4 часа 11 мин.

Самая атака продолжалась съ 20 ч. 10 мин. (когда увидѣлъ облако дыма отъ эскадры) до 21 ч. 10 м. (когда произошло столкновеніе съ броненосцемъ), т. е. одинъ часъ.

Самое же столкновеніе и сопровождавшіе его эпизоды развивалось съ молніеносной быстротой, а именно:

Мины Уайтхеда были установлены на дальность 15 кабельтовыхъ и скорость 30 узловъ; отсюда, установленное разстояніе въ пятнадцать кабельтовыхъ мины прошли всего лишь въ какихъ-нибудь три минуты.

Итакъ, въ промежутокъ времени не болѣе трехъ минутъ произошли такіе эпизоды.

1. Минный залпъ. 2. Столкновеніе съ головнымъ линейнымъ кораблемъ типа «Брауншвейгъ». 3. Уходъ на глубину 90 футъ. 4. Подъемъ до семидесяти футъ. 5. Осмотръ трюмовъ командой. 6. Осмотръ лодки командиромъ. 7. Взрывъ (одной изъ четырехъ выпущенныхъ минъ) линейнаго корабля «Виттельсбахъ».

Выпущенныя передъ столкновеніемъ четыре мины, благодаря небольшому разстоянію до таранившаго линейнаго корабля типа «Брауншвейгъ», прошли подъ нимъ и, расходясь дальше вѣеромъ, благополучно миновали шедшіе впереди еще четыре корабля того же типа и только послѣ этого одна изъ минъ ударила въ линейный корабль «Виттельсбахъ», мѣсто котораго въ кильватерной колоннѣ неизвѣстно. Впереди шли пять линейныхъ кораблей съ тремя трубами, за ними другіе пять съ двумя трубами.

«Виттельсбахъ» двухтрубный; — значитъ, взорванъ корабль не раньше шедшаго шестымъ въ колоннѣ.

Нечего и говорить, что если бы всѣ четыре, или даже одна только мина взорвались между таранившимъ германскимъ броненосцемъ типа «Брауншвейгъ» и «Окунемъ», то погибли бы оба противника.

*) Предполагаю, что миноносецъ увидѣлъ меня слишкомъ поздно (когда лодка была уже внутри его циркуляціи), а потому только успѣлъ поднять условный сигналъ о присутствіи непріятельской подводной лодки. Головной же линейный корабль, руководствуясь этимъ сигналомъ, повернулъ на лодку для тараннаго удара (прим. авт.).

**) Откровенно говоря, къ тому времени я уже забылъ о выпущенныхъ мною же 4-хъ минахъ (прим. авт.).

Василій Меркушовъ.
Команд. подводн. лодки «Окунь»
Возрожденіе, № 712, 15 мая 1927.

Views: 34

I.

Спросъ на жизнеописанія «государственниковъ» соотвѣтствуетъ, вѣроятно, спросу вообще на такого рода дѣятелей. Замѣчается большой интересъ къ біографіямъ Ришелье, Наполеона, Кавура, Бисмарка. Отвѣчаетъ такой потребности и новая біографія Дизраели, написанная Андрэ Моруа. *) Книга какъ бы скользитъ по «службѣ» Дизраели. Она даетъ «романъ» его жизни, повѣсть о самомъ человѣкѣ. Строго по источникамъ, безъ вымысловъ. Портретъ, съ любовью выписанный. Самая занятная книга сезона. Напоминаетъ лучшіе «опыты» Маколея. Передъ нами живой Дизраели со всѣми слабостями и даже смѣшными чертами.

По случаю перваго политическаго скачка, — избранія Дизраели въ палату общинъ, — Моруа отмѣчаетъ превратности судьбы, ея капризы, свойственные каждой человѣческой жизни. Побѣду Дизраели одержалъ въ округѣ, гдѣ его совсѣмъ не знали. Обязанъ онъ былъ этимъ заботамъ болтливой женщины. Съ нею познакомился благодаря романисту Бульверу. Съ Бульверомъ сошелся, написавъ романъ «Вивіанъ Грей». Романъ этотъ никогда не былъ бы написанъ, если бы не провалилось затѣянное Дизраели изданіе газеты. Провалъ былъ вызванъ неудачной биржевой спекуляціей. Спекуляціями этими онъ занялся, потому что его помѣстили въ контору адвоката. Въ контору адвоката онъ попалъ, такъ какъ его отецъ оказался вынужденъ взять его изъ гимназіи, гдѣ онъ жестоко подрался съ товарищемъ. Школьнымъ скандаломъ Дизраели въ значительной степени былъ обязанъ своему еврейству. И проч. и проч.

Странная игра силъ! Вывести руководящее правило трудно, — особенно для кипучей дѣятельной натуры. Сцѣпленія случайностей, первичныя пружины скрываются во тьмѣ. Самый незначительный фактъ имѣетъ родоначальника во тьмѣ вѣковъ. Дизраели питалъ страсть ко всему таинственному. Онъ былъ романтикъ. Онъ говорилъ: «какъ можно считать наше время вѣкомъ утилитаріанизма. Это эпоха безпредѣльнаго романтизма…» Мы, живущіе въ 1927 году, болѣе другихъ можемъ подтвердить справедливость этой мысли.

Несчастіе Дизраели заключалось въ томъ, что въ странѣ раннихъ карьеръ онъ достигъ всего на 20 лѣтъ позже.

Сэра Роберта Пиля пяти лѣтъ ставили на столъ для произнесенія рѣчей, 21 года ему пріобѣли мѣсто въ палатѣ общинъ, 23 лѣтъ онъ былъ статсъ-секретаремъ. У Дизраели, внука еврея, итальянскаго выходца, семейныхъ связей не было. Его отецъ былъ кабинетный схимникъ, много читавшій, немного печатавшійся, стоявшій въ сторонѣ отъ всякой жизни, а тѣмъ болѣе отъ политической. Дизраели унаслѣдовалъ, помимо даровитости, кое-какіе недостатки породы: не всегда достаточное чувство мѣры, нѣкоторыя прегрѣшенія противъ вкуса, слабость къ знакомствамъ въ высшемъ свѣтѣ и пристрастіе къ пестрымъ жилетамъ. Дэндизмъ той эпохи, байроническая модная складка, потребность оглушить общество, наряду съ извѣстнымъ племеннымъ отсутствіемъ чуткости въ эстетическихъ и житейскихъ вопросахъ, — сдѣлали то, что дебюты Дизраели были встрѣчены недоумѣніемъ и насмѣшкой. Онъ обнаруживалъ подчасъ чрезмѣрный апломбъ. Зятю Вальтера Скотта онъ, 20-ти лѣтній юноша, обѣщалъ мѣсто въ парламентѣ. На покровительственный вопросъ желавшаго помочь Мельбурна, министра-вига, чего Дизраели хочетъ, послѣдній отвѣтилъ: «быть первымъ министромъ». Подъ покровомъ нагловато-претенціознаго сноба только очень доброжелательные, близкіе люди, и притомъ постепенно и позднѣе, распознали искренняго, простого и даже застѣнчиваго мечтателя, переживавшаго жизнь, какъ развитіе когда-то имъ самимъ написаннаго романа…

Офиціальный же условный портретъ дѣятеля наслаивался въ общественномъ сознаніи. Потомъ, что бы человѣкъ ни дѣлалъ, одно, что къ портрету подходило, принималось, то, что къ нему не подходило, отбрасывалось. Такъ всегда пишутся историческіе портреты.

II.

Первое выступленіе Дизраелн въ палатѣ общинъ было однимъ сплошнымъ скандаломъ. Англійскій бытъ придаетъ этому первому выступленію извѣстное значеніе. Рѣчь новаго депутата называется «maiden speech», дѣвичьей рѣчью. Въ обычаѣ — учтивое снисхожденіе къ дебютанту. Члены парламента разглядывали Дизраели безъ пріязни. Лицо левантинца, черные кудрявые локоны, бутылочнаго цвѣта сюртукъ, бѣлый жилетъ, усыпанный золотыми цѣпочками. Его другъ Бульверь даже спросилъ:

— Зачѣмъ столько цѣпочекъ, Динки? Можно подумать, что вы тренируетесь, чтобы стать лордъ-мэромъ…

Каждая фраза Дизраели покрывалась смѣхомъ, перешедшимъ къ концу въ общій гомерическій хохотъ. Въ такой обстановкѣ произносилъ свою «дѣвичью» рѣчь одинъ изъ первыхъ ораторовъ Англіи. Дизраели былъ въ отчаяніи, считалъ себя опозореннымъ и загубленнымъ навѣки. Но политическія собранія имѣютъ свою особую акустику. Опытные парламентаріи не признали дебюта проваломъ. Ему смѣхомъ зажали ротъ. Всѣ естественныя ошибки новичка, которыя могли бы быть особенно разительны при свойственной Дизраели неумѣренности и влеченію къ кричащимъ образамъ, услужливо скрылъ смѣхъ.

Карьера давалась съ трудомъ. Въ 1841 году пришли къ власти консерваторы. Великобританія въ мучительномъ историческомъ снѣ переворачивалась опять на «правый» бокъ. Дизраели не попалъ въ число министровъ. Онъ не удержался, чтобы не напомнить о себѣ письмомъ Пилю. Хуже того: къ Пилю съ письмомъ обратилась жена Дизраели. Дизраели не хотѣли видѣть въ своей средѣ другіе министры. Лордъ Стэнли, впослѣдствіи другъ Дизраели, заявилъ, что уйдетъ, если министромъ будетъ приглашенъ Дизраели. Дизраели унижался до того, что просилъ должности. Гладстонъ же, когда ему предлагали портфель, прежде всего спросилъ: возможно ли ему, Гладстону, принять портфель при политикѣ даннаго кабинета по вѣроисповѣднымъ вопросамъ?

Параллели между Гладстономъ и Дизраели — самыя блестящія страницы книжки. Гладстонъ былъ его неизмѣнный соперникъ и противникъ. Они судили другъ о другѣ строго.

Для Гладстона, Дизраели былъ человѣкъ безъ религіи. Для Дизраели Гладстонъ былъ ханжой. Гладстонъ жилъ благонравнымъ мальчикомъ. Дизраели жилъ какъ искатель приключеній. Прежде, чѣмъ познакомиться съ министрами и епископами, онъ познакомился съ ростовщиками. Враги считали Дизраели нечестнымъ человѣкомъ. Враги Гладстона считали его честнымъ человѣкомъ «въ худшемъ смыслѣ этого слова»… Дизраели былъ увѣренъ, что Гладстонъ не святой. Гладстонъ не былъ увѣренъ въ томъ, что Дизраели не дьяволъ.

И каждый изъ нихъ ошибался насчетъ другого. Гладстонъ принималъ за чистую монету всѣ циническія бутады Дизраели. Дизраели считалъ лицемѣріемъ фразы, которыми Гладстонъ чистосердечно самого себя обманывалъ. Дизраели, будучи доктринеромъ, позировалъ на оппортуниста. Гладстонъ, будучи оппортунистомъ, хотѣлъ быть доктринеромъ. Дизраели, который прикидывался, что презираетъ разсудокъ, разсуждалъ правильно. Гладстонъ, исходившій изъ разума, дѣйствовалъ только въ силу страсти. Гладстонъ, обладатель большого состоянія, записывалъ каждую копѣйку. Дизраели, имѣвшій большіе долги, тратилъ деньги безъ всякаго счета. Оба любили Данте. Но Дизраели читалъ преимущественно «Адъ», Гладстонъ же — «Рай». Дизраели, имѣвшій репутацію легкомыслія, былъ въ обществѣ молчаливъ. Гладстонъ, при всей своей важной повадкѣ, очаровывалъ нескончаемой болтовней. Гладстонъ интересовался лишь двумя вещами: религіей и финансами. Дизраели интересовался тысячью различными предметами и въ томъ числѣ — религіей и финансами…

III.

Сэръ Робертъ Пиль былъ разбитъ лошадью. Кабинетъ составлялъ лордъ Стэнли, успѣвшій уже оцѣнить Дизраели. Онъ предложилъ ему министерство финансовъ. Первая смѣта была большимъ турниромъ между нимъ и Гладстономъ.

Юношеская мечта Дизраели быть первымъ министромъ осуществилась поздно, когда ему было за 60 лѣтъ. Передъ тѣмъ какъ сдѣлаться главой правительства, онъ выигралъ самое крупное политическое сраженіе… Онъ провелъ либеральную избирательную реформу, около которой десятилѣтія волновалась Англія. Тори провели идею виговъ. Правыми руками была проведена лѣвая политика, какъ недавно у насъ говорилось. Дизраели черезъ враждебный парламентъ провелъ законъ, который въ теченіе 30 лѣтъ не въ состояніи были провести, находясь у власти, виги. Гладстонъ болѣе, чѣмъ прежде, подозрѣвалъ въ Дизраели дьявола.

Въ этой сжатой маленькой книжкѣ Моруа хватило бы содержанія на нѣсколько томовъ. Отсылаю къ ней читателей: пересказывать всего въ газетномъ фельетонѣ нельзя. Въ книгѣ разсѣяно много анекдотовъ, остроумныхъ замѣчаній, изреченій Дизраели, который приписывалъ ихъ въ молодости, не обладая еще личнымъ авторитетомъ, первымъ пришедшимъ въ голову знаменитостямъ.

Для любителей шутокъ судьбы интересенъ слѣдующій эпизодъ. Однажды на Темзѣ супруги Дизраели катались на лодкѣ. У руля сидѣлъ жившій тогда въ Лондонѣ «бѣженецъ», принцъ Луи-Наполеонъ Бонапартъ, который чуть всѣхъ не утопилъ, наскочивъ на что-то посреди рѣки. Мистрисъ Дизраели на него яростно набросилась:

— Вы не должны были бы браться за вещи, которыя вы не умѣете! Вы вообще какой-то сорви-голова!..

Впослѣдствіи, когда неудачный рулевой взялъ на себя управленіе цѣлымъ государствомъ и сдѣлался французскимъ императоромъ, супруги Дизраели обѣдали у него въ Тюльери. Мистрисъ Дизраели сидѣла по правую руку Наполеона III. Она ему напомнила прогулку на Темзѣ и свое замѣчаніе, что онъ берется «за вещи, которыя не умѣетъ».

Императрица Евгенія замѣтила:

— Это совсѣмъ онъ!..

Обѣдъ этотъ можетъ навести еще на рядъ размышленій. Въ томъ же дворцѣ Дизраели былъ гостемъ предшественника Наполеона, короля Луи-Филиппа, который за столомъ самъ рѣзалъ ветчину тонкими ломтями. Король гордился своимъ искусствомъ и объяснялъ, что пріобрѣлъ его въ изгнаніи отъ лакея лондонскаго ресторана, гдѣ онъ обѣдалъ за 9 пенсовъ.

Дизраели довелось увидѣть въ изгнаніи обоихъ монарховъ.

IѴ.

У Дизраели было умѣнье обращаться съ женщинами. Мужчинъ онъ часто раздражалъ. Онъ и не любилъ мужского общества. Онъ говорилъ:

— Много есть страшнаго на свѣтѣ, но самое тягостное — это мужской обѣдъ…

Дамы ему благоволили. Онъ быстро сумѣлъ покорить сердце королевы Викторіи. Насколько она не могла терпѣть Гладстона, настолько она любила Дизраели, подходившаго къ ней не только какъ къ правительницѣ, но и какъ къ женщинѣ. Онъ зналъ, что женщины плохо выносятъ скуку. Его юмористическіе всеподданнѣйшіе доклады забавляли королеву. Приходилось и здѣсь преодолѣвать предубѣжденіе, потому что Альбертъ (покойный мужъ королевы, принцъ-консортъ) когда-то выразился, что у Дизраели нѣтъ признаковъ джентльмена. Дизраели разъ спросили, чѣмъ объясняется тайна его успѣха у королевы:

— Я никогда не отказываю. Никогда не спорю. Но иногда я забываю.

Это было не совсѣмъ точно и было, какъ многое у Дизраели, сказано для заостренія мысли. Спорить приходилось часто.

Королева и первый министръ обмѣнивались собственными сочиненіями. Онъ ей подносилъ романы. Она дарила ему свой «Дневникъ нашей жизни въ Шотландіи». Послѣ того первый министръ часто вводилъ такой оборотъ въ свои фразы:

— Мы съ вами, Ваше Величество, какъ писатели…

И за это его каждый разъ жаловали высочайшей улыбкой.

Ему посылали любимые цвѣты, ему позволяли, вопреки этикету, при докладахъ сидѣть. Королева и первый министръ другъ друга запросто навѣщали. Отношенія обратились въ тѣсную дружбу.

Ѵ.

Въ концѣ 1875 года Дизраели пріобрѣлъ для Англіи у египетскаго хедива 177 тысячъ акцій Суэцкаго канала… Это была мастерская сдѣлка. Значеніе ея равнялось итогамъ цѣлой побѣдоносной войны. Требовалось въ насколько часовъ получить 4 милліона фунтовъ стерлинговъ. Въ смѣтѣ такого кредита не было, а парламентъ былъ на каникулахъ. Во время совѣщанія министровъ секретарь Дизраели дежурилъ въ пріемной. Пріоткрывается дверь, высовывается голова Дизраели и произноситъ:

— Да…

Черезъ десять минутъ секретарь у Ротшильда, который обѣдаетъ. Секретарь говоритъ, что Дизраели нужны не позже завтрашняго дня 4 милліона фунтовъ стерлинговъ. Ротшильдъ, кушавшій виноградъ, выплевываетъ кожицу и спрашиваетъ:

— Чья гарантія?..

— Англійскаго правительства…

— Вы ихъ получите…

Берлинскій конгрессъ! Роль Дизраели-Биконсфильда слишкомъ извѣстна, чтобы подробно тутъ останавливаться. Когда начинались осложненія передъ войной 77-78 годовъ, королева, не любившая Россіи («Альбертъ всегда говорилъ, что опасность — оттуда»), стояла за самыя рѣшительныя дѣйствія Англіи. Дизраели приходилось охлаждать не только пылъ королевы, но и вмѣшивавшихся въ это дѣло принцессъ. Одна изъ нихъ, сидя за столомъ, сказала:

— Не могу понять, чего вы ждете…

— Въ эту минуту, Ваше Высочество? Картофеля.

Дирижеръ конгресса Бисмаркъ цѣнилъ Дизраели. Онъ говорилъ про него:

— Der alte Jude, das ist der Mann!.. [1]

Что же касается Горчакова, то у него съ Дизраели было несомнѣнно нѣчто общее: оба старца не знали географіи и очень смѣшно изъ-за этого на конгрессѣ кипятились. Разъ Бисмарку пришлось сдѣлать перерывъ, такъ какъ вышло безвыходное недоразумѣніе съ картами.

***

Послѣ того, какъ Дизраели покинулъ политическую арену, одинъ его противникъ замѣтилъ про него такъ:

— Теперь это будетъ точно шахматная партія, когда изъ игры вышла королева: простая свалка пѣшекъ.

Программа Дизраели можетъ быть выражена двумя латинскими словами, сказанными имъ разъ въ рѣчи на банкетѣ лордъ-мэра: «Imperium et libertas». [2]

Трудно такого тори отличить отъ вига!

*) André Maurois. La vie de Disraeli. Nouvell revue française. Paris. 1927.

[1] Этотъ старый еврей, вотъ это человѣкъ!.. (нѣм.).

[2] Имперія и свобода (лат.).

Николай Чебышёвъ.
Возрожденіе, № 727, 30 мая 1927.

Views: 28

Знаменитый Левъ Тихомировъ, крупный революціонеръ, одинъ изъ руководителей «Народной Воли» и вдохновитель цареубійства 1-го марта, а впослѣдствіи идеологъ самодержавія, авторъ извѣстнаго трактата о монархіи, писалъ дневники и воспоминанія. Часть ихъ, относящаяся къ революціонному періоду въ Россіи, къ пребыванію Тихомирова заграницей, къ возвращенію его въ Россію въ качествѣ амнистированнаго и къ первымъ годамъ его новой жизни въ Россіи, опубликована нынѣ въ совѣтской Россіи Центрархивомъ. *) Воспоминанія и дневники Тихомирова представлюютъ, конечно, исключительный интересъ и какъ документъ, характеризующій эпоху, и какъ матеріалъ для сужденій о самомъ ихъ авторѣ. Записи Тихомирова — рядъ разрозненныхъ отрывковъ, въ разное время написанныхъ и относящихся къ разнымъ эпохамъ его жизни, а также лапидарные дневники, за длинный рядъ лѣтъ. Основной интересъ представляютъ, конечно, обработанные Тихомировымъ отрывки его воспоминаній. Въ частности, привлекаютъ вниманіе живыя и мѣткія характеристики отдѣльныхъ дѣятелей революціи, напримѣръ, Крапоткина, Плеханова, Лаврова, Лопатина и многихъ другихъ. Для каждаго интересующагося исторіей русскаго революціоннаго движенія эти портреты представляютъ интересъ первоклассный.

Описываетъ Тихомировъ семью, въ которой онъ выросъ, свое первое вступленіе на почву нелегальной борьбы съ властью, свои первыя знакомства съ революціонерами, свои попытки «хожденія въ народъ» и агитаціи среди рабочихъ, свое вступленіе въ революціонный кружокъ «Земля и Воля». Изложеніе свое Тихомировъ перемежаетъ разсужденіями и высказываетъ много любопытнаго о возникновеніи въ Россіи террористической дѣятельности, которая, по его мнѣнію, явилась своеобразной самопроизвольной реакціей несговаривающихся между собою отдѣльнымъ единицъ, разбросанныхъ въ разныхъ мѣстахъ Россіи. Много наивности и чистоты было въ этихъ начаткахъ революціи. Нравственность среди своихъ членовъ отдѣльные кружки поддерживали на высокомъ уровнѣ дисциплинарными взысканіями. Описываетъ Тихомировъ первыя конкретныя попытки террора, убійство жандармскаго капитана Гейкинга, покушеніе на жизнь товарища прокурора Котляревскаго (террористъ вскочилъ на подножку, протянулъ револьверъ, но замѣтивъ, что передъ нимъ не Котляревскій, а какой-то «незнакомый кіевскій баринъ», сказалъ: «Извините, мы ошиблись» и скрылся), убійство Мезенцова, котораго убили только потому, что онъ не берегся и его легко было убить…

Тихомировъ смотрѣлъ на терроръ лишь какъ на способъ начать революцію, но систематическій терроръ внушалъ ему отвращеніе, Впослѣдствіи въ обращеніи къ Государю онъ утверждалъ, что принадлежность его къ террору была съ его стороны лишь уступкой стихійному теченію…

Роль Тихомирова въ русскомъ революціонномъ движеніи была очень крупна, но роль эта съ достаточной яркостью не отразилась въ его запискахъ. Когда онъ говоритъ въ одномъ мѣстѣ: «немногіе сдѣлали столько вреда правительству, какъ я за время своей нелегальности», онъ высказываетъ утвержденіе, которое объективно совершенно вѣрно, но которое не имѣетъ достаточнаго обоснованія въ томъ матеріалѣ, который онъ самъ сообщаетъ.

Въ 1882 году Тихомировъ бѣжалъ за границу. Если вѣрить его воспоминаніямъ, уже къ этому времени онъ, какъ революціонеръ, почти окончательно выдохся. Онъ уѣзжалъ заграницу не для того, чтобы бороться, а въ сущности бѣжалъ отъ наказанія и отъ мукъ нелегальнаго состоянія. Складывается впечатлѣніе у читателя, что въ этомъ поворотѣ не послѣднюю роль сыграла духовная и душевная усталость и разочарованіе. Лишь постепенно, сначала подпочвеино, процессъ усталости и разочарованія смѣняется и вытѣсняется процессомъ обращенія къ новымъ идеаламъ, созданія новыхъ положительныхъ цѣлей и цѣнностей.

Большое впечатлѣніе произвела на Тихомирова заграничная жизнь. Если, съ одной стороны, онъ испыталъ разочарованіе въ идеалахъ французской революціи, то съ другой стороны ощутилъ онъ глубокое непосредственное вліяніе буржуазно-консервативнаго европейскаго уклада. Вотъ что онъ пишетъ о своихъ первыхъ впечатлѣніяхъ въ пограничной съ Франціей Швейцаріи. «Это огромное количество труда меня поразило. Смотришь деревенскіе дома. Каменные, мностолѣтніе. Смотришь поля. Каждый клочокъ огороженъ толстѣйшей высокой стѣной, склоны горъ обдѣланы террасами и вся страна разбита на клочки, отгорожена камнемъ… Я сначала не понималъ загадки, которую мнѣ все это ставило, пока, наконецъ, для меня не стало выясняться, что это — собственность, это — «капиталъ», милліарды милліардовъ, въ сравненіи съ которыми ничтожество наличный трудъ поколѣній. Что такое у насъ въ Россіи прошлый трудъ? Дичь, гладь, ничего нѣтъ… А здѣсь это прошлое охватываетъ всего человѣка… И невольно назрѣвала мысль: какая же революція сокрушить это каменное прошлое, всюду вросшее, въ которомъ всѣ живутъ, какъ моллюски въ коралловомъ рифѣ?» Такъ переживалъ первыя европейскія впечатлѣнія бывшій соціалистъ, мечтавшій о «регуляціи собственности».

Въ обращеніи Тихомирова большое значеніе имѣло сознаніе ненужности, безплодности и пустоты тогдашней эмигрантской революціонной дѣятельности. Тихомировъ постепенно пришелъ къ заключенію, что нужно возвращаться въ Россію и тамъ заняться будничной, почвенной работой. Не только онъ отбросилъ всякую мысль о терроризмѣ, но постепенно почувствовалъ отвращеніе къ революціи вообще и ко всякому революціонерству. Эти свои мысли онъ не скрывалъ, а. въ концѣ концовъ, опубликовалъ свою столь нашумѣвшую брошюру: «Почему я пересталъ быть революціонеромъ?» Яркимъ примѣромъ его расхоженія съ революціоннымъ настроеніемъ окружавшей его эмигрантской среды, можетъ служить разсказываемый имъ случай о томъ, какъ одинъ представитель учащейся молодежи обратился къ Лаврову за совѣтомъ: слѣдуетъ ли продолжать студенческія волненіе, грозившія закрытіемъ университета. Лавровъ совѣтовлъ «бунтовть» и не бояться того, что временно закроютъ или даже уничтожатъ «два-три университета»: все равно-де науки въ нихъ нѣтъ, и молодежь тамъ не просвѣщается, а «затупляется». Тихомировъ былъ возмущенъ, совѣтовалъ письмо Лаврова сжечь, а самимъ учиться и дорожить университетами.

Отойдя отъ революціи, Тихомировъ ощутилъ духовную пустоту и величайшее уныніе. Если бы не семья, то, судя по настроеніямъ его, можно было бы ожидать самаго худшаго. Если Тихомировъ испыталъ, какъ онъ самъ выражается, «новое рожденіе», то этимъ онъ въ значительной мѣрѣ обязанъ своему маленькому сыну Сашѣ. Черезъ него онъ пришелъ къ церкви и затѣмъ какъ-то сразу, какимъ-то однимъ толчкомъ, кристаллизовавшимъ давніе внутренніе процессы, — къ преклоненію предъ почвенной самодержавно-монархической Россіей.

Долго не рѣшался Тихомировъ пойти въ церковь. «Помню, когда я первый разъ, послѣ многихъ лЬтъ пошелъ въ русскую церковь на рю Дарю. Я давно туда тянулся. Проходя мимо и видя сквозь переулокъ эти золотыя маковки, этотъ знакомый абрисъ — такъ и хотѣлось зайти. Но я боялся и стыдился. Я — отверженецъ, я — врагъ своего народа; — какъ я пойду сюда, въ посольскую церковь? Мнѣ все казалось, что меня тамъ узнаютъ. Вдругъ скажутъ: «Зачѣмъ здѣсь ты? Твое ли мѣсто?..» Но вотъ однажды, уже лѣтомъ 1888 года, я-таки поборолъ себя или, можетъ быть, правильнѣе меня побороло это желаніе, взялъ Сашу, и мы отправились…»

Верхняя церковь была закрыта, но Тихомирова проводили въ подземную церковь. «Не могу выразить, что я почувствовалъ въ этой ночи, освѣщенный множествомъ теплящихся свѣчей и лампадекъ. Образа искрились своей позолотой. Дьяконъ читалъ ектинію. Когда раздалось пѣніе молитвъ, мнѣ стало страшно — я думалъ, что у меня разорвется сердце. Скажу прямо: съ дѣтства я не плакалъ и не умѣю плакать, и презираю его и не вѣрю плачу… Но у меня спазмы охватили горло, — мнѣ хотѣлось упасть и рыдать отъ горя и счастья, отъ стыда за свое блужданіе, отъ восторга видѣть себя въ церкви. Я не знаю отчего, но я даже подумалъ на секунду: «Господи, если у меня лопнетъ сердце, что же будетъ съ мальчикомъ?»

Въ другомъ отрывкѣ Тихомировъ подробно описываетъ свою совершенно уединенную жизнь въ Ле Ранси, гдѣ онъ жилъ въ обществѣ жены и маленькаго сына, поправлявшагося отъ тяжелой, въ сущности безнадежной болѣзни, отъ которой онъ чудомъ спасся. Онъ болѣзненно мечталъ о Россіи, о чарахъ ея историческаго величія, проникался трепетомъ любви къ ней. «Я люблю и степь, и болото, и горы, люблю бородатаго мужика, люблю базаръ, кучу арбузовъ, запахъ дегтя и баранокъ». Вспоминалъ онъ русскій храмъ и эти воспоминанія будили въ душѣ «что-то странное, мистическое, чего именно я не зналъ». Постепенно онъ обращался къ Богу и то, что сынъ его Саша, больной и слабый, все время «жилъ именно подъ Богомъ», сообщало всѣмъ его переживаніямъ какую-то мистическую таинственность. Онъ началъ читать Евангеліе и постепенно взялъ за привычку вести со святой нескончаемый разговоръ. «Лежу я на своей кровати, одинъ. Все тихо. Только вѣтеръ воетъ въ окна, да дождь шелеститъ со всѣхъ сторонъ. Лежу и думаю, думаю… Обо всемъ, — и что правда, и что мнѣ дѣлать, и что ѣсть. Вѣдь и это вопросъ, хотя и не возвышенный, но очень жгучій. Голова мутится. Беру Евангеліе, развертываю: глядь, прямо отвѣтъ на мысль. Но отвѣтъ неудобный. Думаешь: да какъ же — вѣдь вотъ какія возраженія противъ этого. Откроешь — снова отвѣтъ и такъ дальше. Ну, иной разъ прямо-таки разговоръ долгій, серьезный. Я отъ себя говорилъ, Евангеліе отъ себя».

Въ одну изъ такихъ минутъ мистическаго состоянія Тихомирову попался такой отвѣтъ: «И избавилъ его отъ всѣхъ скорбей его и даровалъ мудрость ему и благоволеніе Царя Египетскаго Фараона» и т. д. (Дѣянія 7-10). Этотъ отвѣтъ упорно попадался ему на глаза, и онъ началъ постепенно настойчиво задумываться: о комъ же идетъ рѣчь? Сначала онъ думалъ «не Клемансо ли?», который относился къ нему благожелательно. Думалъ въ переносномъ смыслѣ и о разныхъ другихъ выдающихся лицахъ, съ нимъ сталкивающихся: «не мой ли это царь египетскій?» Наконецъ, у него мелькнуло въ мозгу: «Да не Государь ли это? Не на Россію ли ему Богъ указываетъ?»

Такъ родилась мысль о возвращеніи на родину, объ обращеніи къ Государю съ ходатайствомъ о прощеніи.

Тихомировъ вошелъ въ связь съ представителями власти въ Парижѣ. Его знаменитая брошюра была уже опубликована, и его встрѣтили сочувственно. Онъ написалъ прошеніе Государю, написалъ письмо Плевэ, написалъ письмо Дурново. Всѣ эти письма воспроизведены въ составѣ его записей. Когда получено было прощеніе, онъ двинулся въ Россію, а за нимъ и его жена съ сыномъ. Вначалѣ онъ поселился въ Новороссійскѣ, а затѣмъ ему было разрѣшено переѣхать въ Москву. Постепенно онъ становится близкимъ сотрудникомъ «Московскихъ Вѣдомостей» и однимъ изъ главныхъ выразителей русскихъ охранительныхъ настроеній.

Жизнь его очень трудна и въ Россіи, и часто уныніе охватываетъ его и тутъ. Не только ему трудно матеріально, но не чувствуется въ его записяхъ ни душевнаго спокойствія, ни внутренняго удовлетворенія. Большимъ ударомъ была для него смерть Константина Леонтьева, на общеніе съ которымъ онъ очень расчитывалъ и отъ котораго онъ многому хотѣлъ научиться. Познакомился онъ и съ Побѣдоносцевымъ, но, какъ извѣстно, этотъ сухой и безнадежный пессимистъ не могъ никому дать утѣшенія. Въ одномъ отрывкѣ дневника Тихомирова чувствуется величайшая горечь по поводу того, какъ Побѣдоносцевъ отнесся къ той полемикѣ, которая возникла по поводу статей Тихомирова о духовенствѣ и обществѣ. Для Побѣдоносцева это было «дѣло конченное», о которомъ потолковали, а теперь лучше всего молчать.

Лозунгъ «молчать» въ такой мѣрѣ опредѣлялъ политику правительства того времени, что даже «Московскія Вѣдомости» получили примѣрно въ это время второе предостереженіе, и Тихомировъ скорбно задумывался надъ тѣмъ, что ему, пожалуй, негдѣ будетъ печататься.

*) Воспоминанія Льва Тихомирова. М. 1927.

Кириллъ Зайцевъ.
Возрожденіе, № 786, 28 іюля 1927.

Views: 25

Трудно намъ, старикамъ, привыкать къ новымъ понятіямъ.

Въ особенности къ тѣмъ, которыя сохранили старое обозначеніе, а содержаніе получили совершенно иное.

Кто не помнитъ, напримѣръ, того жуткаго мистическаго чувства, которое возникало у насъ при торжественномъ словѣ «творчество»?

Скажутъ, бывало: «артистъ творитъ… готовится къ выступленію въ «Отелло».

И сразу страшно становилось.

Такъ и представлялось благоговѣйному взору:

Безумно вдохновенный взглядъ. Блѣдное лицо. Всклокоченные волосы. Полное забвеніе обѣда, завтрака, чая. Вокругъ артиста витаютъ музы. Алоллонъ незримо присутствуетъ, усѣвшись въ углу. Діонисъ вакхически суетится вокругъ, придерживая на себѣ виноградныя гроздья. Конь Пегасъ стоитъ тутъ же рядомъ, бьетъ копытами въ полъ, ржетъ и фыркаетъ, гордясь могучимъ сѣдокомъ.

И хотя артистъ, изучая роль, одиноко заперся въ комнатѣ, но широкая публика хорошо знаетъ, что это не одиночество, а общеніе съ изысканнымъ миѳологическимъ обществомъ. Не квартира холостяка, а цѣлый, такъ сказать, бульваръ Монпарнассъ.

Что подразумѣваетъ публика подъ словомъ «творчество» въ нынѣшнее кинематографическое время, опредѣлить уже не такъ легко. Вотъ передо мной выдержки изъ статьи, помѣщенной въ берлинскомъ журналѣ «Литерарише Вельтъ».

Статья принадлежитъ перу современной знаменитости — Чарли Чаплину и подробно разъясняетъ восторженнымъ читателямъ, въ чемъ «тайна моего, Чаплина, творчества».

Творчество, дѣйствительно, совершенно новаго типа. Старикамъ непонятное.

«Въ моемъ комизмѣ нѣтъ ничего таинственнаго» — пишетъ Чарли о своей бамбуковой палкѣ и о брюкахъ штопоромъ. «Мысль о палкѣ является просто счастливой находкой». Что же касается штановъ, то они хотя и не находка, но «являются синтезомъ тѣхъ англичанъ, которыхъ я имѣлъ возможность наблюдать въ Лондонѣ».

«Знаніе природы человѣка, — продолжаетъ далѣе Чаплинъ, — лежитъ въ основѣ моего творчества. Именно поэтому имѣютъ такой шумный успѣхъ фильмы, въ которыхъ полисменъ падаетъ въ водосточную трубу или натыкается на мусорный ящикъ». Кромѣ того, «нужно помнить, что люди обычно довольны, когда непріятность постигаетъ богатыхъ людей». Поэтому «особый успѣхъ имѣетъ моя фильма съ мороженымъ. Я роняю ложечку съ мороженымъ: она черезъ мои брюки скользитъ на полъ, потомъ падаетъ съ балкона внизъ, прямо на голую спину богатой дамы; дама начинаетъ кричать и прыгать. А среди публики два взрыва смѣха: одинъ — отъ моего затруднительнаго положенія, другой — отъ положенія дамы».

Читая эту серьезную статью, помѣщенную въ серьезномъ журналѣ, все время чувствуешь себя странно, встрѣчая слова «творчество», «синтезъ», «анализъ», «художественное изображеніе типа».

Сказали бы намъ этакъ лѣтъ тридцать назадъ на урокѣ словесности, что паденіе полицейскаго въ водосточную трубу есть художественное изображеніе типа.

Или что мороженое на голой спинѣ дамы поддается анализу, а брюки штопоромъ — синтезу.

Вотъ нагорѣло бы преподавателю отъ директора, а директору отъ попечителя округа!

Въ настоящее время, однако, такія художества, какъ выступленія Чаплина, становятся классической основой театральнаго творчества.

Артистъ теперь тоже творитъ, но творитъ совсѣмъ по другому: бьетъ доской по головѣ партнера для углубленія анализа; соединяетъ палки съ брюками въ творческомъ синтезѣ; вдохновляется въ водосточной трубѣ, возносится къ идеалу у сорнаго ящика.

А вся обстановка творчества тоже совершенно другая:

Вмѣсто музъ витаютъ вокругъ этуали. [1] Вмѣсто Феба-Аполлона — прожекторъ «Юпитеръ». Вмѣсто Діониса — содержатель бистро. Вмѣсто Пегаса — автомобиль въ десять лошадиныхъ силъ.

И видя все это, чувствуешь себя такимъ несчастнымъ, такимъ наивнымъ со своей отсталостью. Ощущаешь такую ненужность всего того, что когда-то училъ, когда-то впиталъ въ себя.

Нѣтъ, тысячу разъ правъ геніальный Мейерхольдъ, утверждавшій въ своей студіи передъ революціей, что каждому артисту обязательно нужно быть цирковымъ акробатомъ.

— Идите учиться къ клоунамъ въ циркъ! — звалъ онъ учениковъ и ученицъ, готовившихся къ постановкѣ «Царя Эдипа».

И тогда это казалось немного забавно. А теперь — ничего.

Такъ какъ для нынѣшней публики, дѣйствительно, циркъ есть вещь. А прочее все — гиль.

[1] Étoiles — кинозвѣзды (фр.).

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 860, 10 октября 1927.

Views: 29

Русская мемуарная литература обогатилась новымъ необыкновенно интереснымъ и значительнымъ документомъ. Центрархивомъ опубликованъ дневникъ Е. А. Перетца, бывшаго государственнымъ секретаремъ въ моментъ смерти Александра II и пережившаго при Александрѣ III смѣну направленія, въ результатѣ которой и самъ Перетцъ, принадлежавшій къ благороднѣйшимъ представителямъ русской либеральной бюрократіи, долженъ былъ уйти съ своего поста. Въ этомъ дневникѣ, въ частности, дается отчетливое и мѣстами чрезвычайно обстоятельное описаніе исторіи такъ называемой «конституціи Лорисъ-Меликова». Е. А. Перетцъ, по порученію Великаго Князя Константина Николаевича, еще въ 1880 году составилъ проектъ реформы Государственнаго Совѣта, въ смыслѣ призыва туда представителей дворянства и земства. Встревоженный тѣмъ, что Лорисъ-Меликовъ, призвавъ къ себѣ редакторовъ повременныхъ изданій, объявилъ имъ, чтобы они оставили всякія мечтанія о конституціи и хотя бы о совѣщательной «Земской Думѣ», Перетцъ обратился къ графу съ вопросомъ, не означаетъ ли это необходимость сдать и его проектъ въ архивъ.

«Отчего же, — отвѣчалъ съ живостью Лорисъ, — я возставалъ противъ конституціонныхъ стремленій, у насъ теперь невозможныхъ, но въ то же время я вполнѣ раздѣляю мысль о необходимости выслушивать мнѣнія толковыхъ и практичныхъ людей».

Такъ записываетъ Перетцъ 21 октября 1880 г., а 13 января онъ, со словъ Сольскаго, отмѣчаетъ, что Лорисъ, послѣ разговоровъ съ Великимъ Княземъ Константиномъ Николаевичемъ, совѣтывался съ нимъ, Сольскимъ, о томъ, какъ лучше организовать призывъ въ Государственный Совѣтъ гласныхъ отъ земствъ и городовъ. Въ виду того, что противъ проекта B. К. Константина Николаевича высказывался Цесаревичъ, Лорисъ отказывался отъ созданія постояннаго учрежденія при Государственномъ Совѣтѣ и имѣлъ въ виду создать лишь редакціонную комиссію изъ депутатовъ для предварительнаго разсмотрѣнія тѣхъ законодательныхъ предположеній, которыя явятся результатомъ организованныхъ Лорисомъ сенаторскихъ ревизій. Согласно отмѣткѣ Перетца 28 февраля, подобный проектъ былъ одобренъ совѣщаніемъ подъ предсѣдательствомъ Валуева. Государь прочелъ журналъ совѣщанія, сдѣлалъ нѣсколько частныхъ замѣтокъ, далъ свое предварительное согласіе, но, по важности дѣла, предложилъ обсудить его въ совѣтѣ министровъ.

«Какъ жаль, тамъ будетъ, вѣроятно, оппозиція со стороны Побѣдоносцева, — замѣтилъ B. К. Константинъ Николаевичъ, узнавъ объ этомъ, въ присутствіи Цесаревича».

«Что же за бѣда, — возразилъ Цесаревичъ, — тѣмъ лучше. Разные взгляды могутъ только способствовать разъясненію вопроса».

Такъ скрестили шпаги предъ этимъ, казалось бы, рѣшительнымъ моментомъ, царственные лидеры двухъ борющихся направленій.

Перваго марта произошло покушеніе. Обстановка радикально измѣнилась. Случилось то, подъ угрозой чего жили и Лорисъ-Меликовъ («Раздайся снова какой-нибудь злополучный выстрѣла — и я пропалъ, а со мною пропала и система моя. Отъ новыхъ вѣяній мы перейдемъ опять чуть ли не къ инквизиціи», записываетъ 15 декабря слова Лориса Перетцъ) и самъ Государь. Когда въ день покушенія Лорисъ, докладывая письмо Валуева, «клонившееся къ реакціи», ставилъ вопросъ объ отставкѣ, Государь отвѣтилъ, что питаетъ къ нему довѣріе и проситъ не оставлять — «пока мы живы»!..

Смѣна направленія произошла не сразу. Александръ III не пустилъ Лорисъ-Меликова въ отставку и даже категорически не высказался противъ одобреннаго въ принципѣ его отцомъ проекта созыва депутатовъ. 8 марта, въ 2 ч. дня, состоялось историческое засѣданіе совѣта министровъ, на которомъ вопросъ объ учрежденіи редакціонной комиссіи былъ подвергнутъ обсужденію. (*) Кромѣ министровъ, участвовали предсѣдатели департаментовъ Государственнаго Совѣта, Великіе Князья Владимиръ Александровичъ, Константинъ Николаевичъ и Михаилъ Николаевичъ, завѣдующій дѣлами совѣта министровъ Н. П. Мансуровъ и самъ Перетцъ, какъ государственный секретарь. Всего въ засѣданіи участвовало 25 человѣкъ. Совѣщаніе было открыто Государемъ, который, подтвердивъ, что проектъ въ общихъ чертахъ былъ одобренъ покойнымъ Александромъ II, и что имъ сдѣланы были лишь «нѣкоторыя замѣтки относительно частностей», каковыя замѣтки и предстоитъ теперь обсудить, вмѣстѣ съ тѣмъ предложилъ участвующимъ высказываться откровенно.

«Предваряю васъ, что вопросъ не слѣдуетъ считать предрѣшеннымъ, такъ какъ и покойный Батюшка хотѣлъ, прежде окончательнаго утвержденія проекта, созвать для разсмотрѣнія его совѣтъ министровъ».

Первымъ высказался графъ Лорисъ-Меликовъ. Онъ прочелъ записку и проектъ публикаціи въ «Правительственномъ Вѣстникѣ». Существо проекта заключалось въ томъ, чтобы тѣ законопроекты, которые будутъ составлены на основаніи матеріаловъ сенаторскихъ ревизій, были разсмотрѣны особой редакціонной комиссіей, въ которой, кромѣ должностныхъ лицъ, отъ правительственныхъ вѣдомствъ, участвовали бы представители Земства (по два отъ каждой губерніи) и городовъ (по одному отъ каждаго губернскаго города и два отъ столицъ). Комиссія должна подраздѣляться на отдѣлы для первоначальнаго обсужденія отдѣльныхъ проектовь, а затѣмъ соединиться въ общее собраніе, подъ предсѣдательствомъ лица, назначеннаго Государемъ Императоромъ. Выработанные проекты должны вноситься въ Государственный Совѣтъ, права котораго остаются неизмѣнными.

Когда Лорисъ кончилъ, Государь обратился къ сидѣвшему рядомъ съ нимъ гр. С. Г. Строганову. Тотъ высказался рѣшительно противъ.

«Мѣра эта вредна потому, что съ принятіемъ ея власть перейдетъ изъ рукъ самодержавнаго монарха, который теперь для Россіи безусловно необходимъ, въ руки разныхъ шалопаевъ, думающихъ не о пользѣ общей, а только о своей личной выгодѣ…» «Путь этотъ ведетъ прямо къ конституціи, которой я не желаю ни для васъ, ни для Россіи».

«Я тоже опасаюсь, — подхватилъ Государь, — что это первый шагъ къ конституціи», и затѣмъ далъ слово Валуеву, который высказался въ совершенно другомъ духѣ, полемизируя со Строгановымъ.

«Предполагаемая мѣра очень далека отъ конституціи». Она имѣетъ цѣлью справляться съ мнѣніями и взглядами мѣстныхъ людей, а это необходимо при необъятности Имперіи. «Вамъ, Государь, небезызвѣстно, что я давнишній авторъ, могу сказать, — ветеранъ разсматриваемаго предположенія». Оно было сдѣлано Валуевымъ въ 1863 году, затѣмъ въ 1866 году и, наконецъ, въ прошломъ году Валуевъ представилъ Государю соотвѣтственную записку. Валуевъ постоянно держался одного и того же взгляда на этотъ вопросъ и не измѣняетъ его и теперь. «Напротивъ, я нахожу, что при настоящихъ обстоятельствахъ, предлагаемая намъ мѣра оказывается въ особенности настоятельной и необходимой». Валуева поддержалъ гр. Д. А. Милютинъ, высказавшійся за безотлагательное положительное разрѣшеніе вопроса.

«Покойный Государь, по вступленіи на престолъ, предпринялъ цѣлый рядъ великихъ дѣлъ. Начатыя имъ преобразованія должны были обновить весь строй нашего отечества. Къ несчастью, выстрѣлъ Каракозова остановилъ исполненіе многимъ благихъ предначертаній великодушнаго монарха. Кромѣ святого дѣла освобожденія крестьянъ… всѣ остальныя преобразованія исполнялись вяло, съ недовѣріемъ къ пользѣ ихъ… Въ Россіи все затормозилось, почти замерзло, повсюду стало развиваться глубокое неудовольствіе… Въ самое послѣднее только время общество ожило, всѣмъ стало легче дышать, дѣйствія правительства стали напоминать первые лучшіе годы минувшаго царствованія…» Когда Милютинъ упомянулъ о томъ, что слухъ о новыхъ мѣропріятіяхъ дошелъ до заграницы, Государь прервалъ его указаніемъ на письмо Вильгельма къ Александру II съ мольбой — «не давать Россіи конституціи».

«Ваше Величество, не о конституціи идетъ у насъ теперь рѣчь. Нѣтъ ея и тѣни», возразилъ Милютинъ. Важно участіе въ обсужденіи людей жизни.

Послѣ выступленія министра почтъ и телеграфовъ Л. С. Макова противъ проекта, слово взялъ министръ финансовъ А. А. Абаза, съ необыкновенной горячностью его защищавшій.

«Тронъ не можетъ опираться исключительно на милліонъ штыковъ и армію чиновниковъ».

Наконецъ, послѣ разъясненія Лорисъ-Меликова, который особенно подчеркивалъ, что предлагаемыя мѣры ни въ какой мѣрѣ не должны ослабить энергіи для борьбы со злодѣями, а имѣютъ въ виду привлечь на сторону правительства благомыслящихъ людей, и указывалъ на срочность, ибо «черезъ три мѣсяца нынѣшнія, въ сущности, весьма скромныя, предположенія окажутся, по всей вѣроятности, уже запоздалыми», выступило главное дѣйствующее лицо новой эпохи, — К. П. Побѣдоносцевъ. «Блѣдный, какъ полотно, и, очевидно, взволнованный», онъ заявилъ, что онъ не только «въ смущеніи», но и «въ отчаяніи». «Finis Russiae!» [1] «Проектъ дышетъ фальшью. Здѣсь говорятъ объ экспертахъ. Эксперты вызывались и въ прежнія времена, но не такъ, какъ предлагается теперь. Нѣтъ, въ Россіи хотятъ ввести конституцію, и если не сразу, то по крайней мѣрѣ, сдѣлать къ ней первый шагъ… А что такое конституція? Отвѣтъ на этотъ вопросъ даетъ намъ Западная Европа. Конституціи, тамъ существующія, суть орудіе всякой неправды, орудіе всякихъ интригъ…» Пустые болтуны испортили высокія предначертанія покойнаго Государя. Послѣ освобожденія крестьянъ, имъ не дали надлежащей власти… Открыты повсюду кабаки. Открыты земскія и городскія общественныя учрежденія, въ которыхъ не занимаются дѣйствительнымъ дѣломъ, и гдѣ орудуютъ люди негодные, безнравственные. Потомъ открылись новыя судебныя учрежденія — новыя говорильни, благодаря которымъ, самыя ужасныя преступленія остаются безнаказанными. Дали, наконецъ, свободу печати, этой самой ужасной говорильнѣ, которая во всѣ концы необъятной русской земли разноситъ хулу на власть, сѣетъ раздоръ, разжигаетъ страсти. А теперь предлагаютъ учредить Верховную говорильню, когда «въ Петропавловскомъ Соборѣ не погребенъ еще прахъ благодушнаго русскаго Царя, который среди бѣлаго дня растерзанъ русскими же людьми». Въ этомъ преступленіи всѣ виновны. «На насъ всѣхъ лежитъ клеймо несмываемаго позора, павшаго на русскую землю, всѣ мы должны каяться…» «Сущая правда, всѣ мы виноваты, — подтвердилъ Государь, — я первый обвиняю себя». — Въ такое ужасное время нужно думать не объ учрежденіи говорильни, кончилъ Побѣдоносцевъ, нужно дѣйствовать.

Рѣчь Побѣдоносцева произвела на всѣхъ и особенно на Государя весьма сильное впечатлѣніе. Съ возраженіями выступилъ Абаза, заявивъ, что если Константинъ Петровичъ правъ, то «всѣхъ насъ, принимавшихъ участіе въ преобразованіяхъ прошлаго — скажу смѣло — великаго царствованія», нужно уволить. Абаза вновь подтвердилъ свое прежнее мнѣніе. Его поддержалъ Д. М. Сольскій, подчеркнувшій, что, по его мнѣнію, разногласія происходятъ отъ недоразумѣній, такъ какъ для борьбы съ соціализмомъ нужно, прежде всего, имѣть хорошую полицію, которой у насъ нѣтъ, а о конституціи вообще никто не думаетъ. Революціи боялись, когда освобождали крестьянъ, когда вводили земскія учрежденія. Эти опасенія оказались несправедливыми… Самъ Побѣдоносцевъ не отвергаетъ пользы соображенія важныхъ законодательныхъ мѣръ при участіи людей практическихъ… Въ его рѣчи мрачная критика, но нѣтъ конкретныхъ предположеній.

Не останавливаясь на изложеніи дальнѣйшихъ преній, отмѣчу только выступленіе B. К. Константина Николаевича, который подчеркнулъ, что онъ независимо отъ П. А. Валуева, поднялъ разсматриваемый вопросъ въ 1866 году, и что если бы въ данный моментъ не было предложено соотвѣтственнаго проекта министромъ внутреннихъ дѣлъ, то онъ самъ бы возобновилъ свое предложеніе. Онъ не возражаетъ противъ новаго разсмотрѣнія проекта: «нужно нѣсколько разъ отмѣрить наши предположенія, но въ концѣ концовъ, нужно ихъ отрѣзать». Съ этимъ мнѣніемъ согласился и B. К. Владимиръ Александровичъ. Государь подхватилъ эту мысль. Предсѣдательствовать въ комиссіи для новаго разсмотрѣна Проекта Государь предложилъ гр. Строганову, но тотъ отказался. Составъ комиссіи остался неразрѣшеннымъ.

Сторонники проекта были въ общемъ довольны ходомъ дѣла, отнюдь не считая его проиграннымъ. Предсѣдателемъ комиссіи былъ вскорѣ назначенъ B. К. Владимиръ Александровичъ, котораго не считали врагомъ проекта.

Дальнѣйшимъ этапомъ развертывающихся событій было совѣщаніе въ Гатчинѣ 21 апрѣля. Засѣданіе происходило по иниціативѣ Лориса и Абазы, которые считали необходимымъ установить единство дѣйствій среди министровъ, образуя какъ бы кабинетъ, составленный изъ людей приблизительно одного и того же направленія. Государь отнесся къ этому сочувственно и созвалъ совѣщаніе, весьма немногочисленное, въ которое, между прочимъ, не были приглашены ни предсѣдатель кабинета министровъ Валуевъ, ни предсѣдатель Государственнаго Совѣта B. К. Константинъ Николаевичъ. Первымъ говорилъ Побѣдоносцевъ «въ обычномъ плаксивомъ тонѣ своемъ», сводя все къ отсутствію нравственности. Рѣчь его была эффектна, но безъ прежней увѣренности. Лорисъ-Меликовъ и Абаза защищали свое предложеніе и въ общемъ, какъ имъ казалось, побѣдили. Было признало необходимымъ главнѣйшіе вопросы передать въ совѣщаніе нѣкоторыхъ министровъ подъ предсѣдательствомъ B. К. Владимира Александровича. Побѣдоносцевъ не возражалъ. Лорисъ и Абаза (со словъ котораго Перетцъ описываетъ засѣданіе) считали, что наступило ихъ полное торжество. «Побѣдоносцевъ уничтоженъ и стертъ въ порошокъ», — сказалъ Абаза.

На самомъ дѣлѣ, оказалось иначе. На идеѣ «единства управленія» погибли и Лорисъ-Меликовъ и Абаза! Единство управленія состоялось — но подъ знакомъ вліянія Побѣдоносцева. 29 апрѣля Перетцъ заноситъ въ свой дневникъ: «Особенное и неожиданное совершилось. Распубликованъ манифестъ, заявляющій о твердомъ намѣреніи Государя охранить самодержавіе. Манифестъ, очевидно, написанъ Побѣдоносцевымъ… Манифестъ дышетъ, отчасти, вызовомъ, угрозой, а въ то же время не содержитъ въ себѣ ничего утѣшительнаго ни для образованныхъ классовъ, ни для простого народа. Въ обществѣ онъ произвелъ удручающее впечатлѣніе. Лорисъ и Абаза узнали объ этомъ громовомъ ударѣ только вчера вечеромъ на совѣщаніи, куда Набоковъ привезъ корректуру манифеста». Лорисъ и Абаза подали въ отставку. За ними вскорѣ ушелъ Милютинъ. Еще раньше быль рѣшенъ и постепенно былъ вынужденъ уходъ B. К. Константина Николаевича. Объ этомъ не лишенномъ драматизма эпизодѣ подробно повѣствуетъ Перетцъ, приводя документальную переписку, связанную съ этой отставкой. Великій Князь не хотѣлъ уходить, онъ требовалъ, чтобы его уволили, считая себя неразрывно связаннымъ съ дѣломъ флота, коего онъ былъ генералъ-адмираломъ и съ дѣломъ Государственнаго Совѣта. Онъ считалъ, что оставаясь на своемъ посту, онъ исполняетъ завѣты своего Отца и державнаго Брата. Однако Государь не могъ выносить Великаго Князя, считая его — не безъ основанія! — вдохновителемъ той линіи политики, которая для него была отвратна, и оставался непоколебимъ. Великому Князю пришлось уйти. Его лебединой пѣсней было засѣданіе Государственнаго Совѣта, въ которомъ разсматривалось — трогательная случайность судьбы! — послѣднее звено той великой реформы, которая была въ значительной мѣрѣ дѣломъ энергіи Великаго Князя. Обсуждался вопросъ о переводѣ крестьянъ на обязательный выкупъ. Великій Князь произнесъ рѣчь, въ которой прекрасно, по утвержденію Перетца, разъяснилъ вопросъ. Затѣмъ докладывалъ дѣло министръ финансовъ Абаза. Когда онъ привелъ слова Государя Александра II: «Изъ всего, что помогли мнѣ совершить, крестьянскую реформу я считаю самымъ важнымъ дѣломъ всего моего царствованія» — «Великій Князь склонилъ голову къ столу, закрылъ себѣ лицо руками и зарыдалъ. Всѣ смолкли; минута была торжественная и трогательная…»

Когда Великій Князь узналъ объ уходѣ Лориса, Абазы и о предстоящемъ уходѣ Милютина, онъ сказалъ:

— Au moins je m’en vais en bonne compagnie. [2]

Мѣсто Лориса занялъ Игнатьевъ, человѣкъ, котораго Перетцъ рисуетъ въ своихъ запискахъ съ чрезвычайно невыгодной стороны, какъ человѣка необыкновенно способнаго, но лживаго и безсовѣстнаго карьериста. Любопытно, что когда узнали о назначеніи Игнатьева, то и Лорисъ и многіе изъ его лагеря считали, что Игнатьевъ пойдетъ по пути Лориса и, быть можетъ, даже дальше его! Нѣкоторыя дѣйствія Игнатьева такъ толковалъ первое время и Перетцъ. Нужно сказать, что въ конечномъ итогѣ, эти сужденія оправдались! 20 мая Перетцъ отмѣчаетъ слѣдующее: Игнатьевъ «выкинулъ такую штуку, которой никто не ожидалъ. Расчитывая на безусловное довѣріе у Государя, онъ представилъ Его Величеству записку о необходимости созвать къ предстоящему коронованію Земскій Соборъ. Несмотря на то, что Игнатъевъ просилъ о сохраненіи этого предположенія въ совершенной тайнѣ, Государь передалъ записку Игнатьева Побѣдоносцеву, который, разумѣется, былъ возмущенъ и упросилъ Его Величество созвать совѣщаніе для обсужденія этой записки». Не зналъ ничего объ Игнатьевскихъ предположеніяхъ и новый предсѣдатель Государственнаго Совѣта B. К. Михаилъ Николаевичъ. Узнавъ объ нихъ онъ сказалъ Перетцу, что, «по всей вѣроятности, цѣль Игнатьева — противодѣйствіе анархистамъ, которые больше всего опасаются либеральныхъ правительственныхъ мѣръ и въ восторгѣ отъ всякой крутой мѣры, возбуждающей недовольство». Записка Игнатьева была разсмотрѣна 6 мая въ совѣщаніи, въ которомъ участвовали, кромѣ Игнатьева, Островскій, Рейтернъ, Деляновъ и Побѣдоносцевъ. «Игнатьевъ защищался плохо и лгалъ безъ зазрѣній совѣсти. Государь, видимо, былъ имъ недоволенъ». Черезъ нѣсколько дней Игнатьевъ былъ уволенъ и преемникомъ ему назначенъ гр. Д. А. Толстой. Этимъ кончилась исторія «Лорисъ-Меликовской конституціи».

Новый курсъ принялъ окончательныя формы. Вскорѣ долженъ былъ покинуть свой постъ и Перетцъ, несмотря на все уваженіе, которое къ нему питалъ B. К. Михаилъ Николаевичъ. Когда Перетцъ, со свойственнымъ ему тактомъ, самъ возбудилъ вопросъ объ увольненіи, Государь сказалъ: «Я знаю, что онъ человѣкъ умный, честный, опытный, однимъ словомъ, совершенно на своемъ мѣстѣ. Но если Перетцъ самъ возбуждаетъ вопросъ, то я долженъ сказать по совѣсти, что удерживать его не буду. Онъ напоминаетъ мнѣ такое время, которое мнѣ несимпатично. Они съ дядей Костей, при покойномъ Государѣ, хозяйничали въ Государственномъ Совѣтѣ и вели дѣла не такъ, какъ бы желалъ я…» Перетцъ былъ назначенъ членомъ Государственнаго Совѣта.

Я, конечно, далеко не исчерпалъ цѣннѣйшаго матеріала, заключеннаго въ «Дневникѣ» Перетца. Каждый, интересующійся русской исторіей XIX в., его долженъ прочесть. Какъ живой, встаетъ въ этихъ запискахъ плѣнительный обликъ Великаго Князя Константина Николаевича… Зловѣщей тѣнью проходитъ фигура К. П. Побѣдоносцева на фонѣ многочисленной галлереи государственныхъ дѣятелей, дѣйствія и слова которыхъ четко и явственно обозначены въ правдивыхъ лѣтописныхъ замѣткахъ государственнаго секретаря. Особый интересъ представляетъ «Дневникъ» для спеціалистовъ государственнаго права, давая драгоцѣнный матеріалъ для сужденія о той своеобразной охранѣ законности — не субъективныхъ правъ отдѣльныхъ гражданъ, а прежде всего объективнаго порядка прохожденія закона и исполненія его, — которая характерна для царской Россіи и вошла въ традицію, главнымъ образомъ, начиная съ Николая I. Какъ убѣжденный законникъ, Перетцъ защищалъ права Государственнаго Совѣта, какъ учрежденія законосовѣщательнаго, и отмѣчалъ въ своихъ запискахъ рядъ эпизодовъ, которые необыкновенно живо рисуютъ нормальный ходъ и перебои нашей государственной машины подъ угломъ зрѣнія охраны законности.

Въ заключеніе — одинъ штрихъ. Всѣ сторонники «конституціи Лорисъ-Меликова» искренно считали, что проектируемая ими мѣра не только не есть конституція, но и не есть шагъ къ ней, въ чемъ, и, конечно, совершенно справедливо, былъ убѣжденъ Побѣдоносцевъ. Изъ всѣхъ многочисленныхъ лицъ, о которыхъ пишетъ Перетцъ, иного мнѣнія былъ лишь гр. Шуваловъ, убѣжденный конституціоналистъ. По поводу засѣданія 8 марта, онъ опредѣленно заявилъ, что совѣщательное собраніе не принесетъ пользы и что нужно учредить двѣ палаты и предоставить имъ голосъ рѣшительный. Если же этого сдѣлать нельзя, то нужно положить такое основаніе, изъ котораго могло бы потомъ развиться настоящее представительство. Поэтому ему болѣе нравился прежній Валуевскій проектъ. А когда, черезъ того же Шувалова, Бисмаркъ нѣсколько позже пытался повліять на Царя въ смыслѣ необходимости «зажать ротъ всѣмъ крикунамъ, мечтающимъ о конституціи», Шуваловъ категорически отказался быть посредникомъ. Бисмаркъ, кстати сказать, ужасно обидѣлся и сказалъ присутствующей при этомъ своей женѣ:

— Tu entends, Bismark n’est plus rien. [3]

Впрочемъ, Бисмаркъ сумѣлъ, считаетъ Перетцъ, довести свое мнѣніе до Государя другимъ путемъ — черезъ германскаго императора. Во всякомъ случаѣ, замѣчаетъ Перетцъ, — паденію Лориса рукоплескали въ Берлинѣ.

(*) Сужденія засѣданія 8 марта записаны Перетцомъ подъ свѣжимъ впечатлѣіемъ, почти дословно — «фотографически». Въ сокращенномъ изложеніи, эта запись, какъ протоколъ засѣданія якобы Государственнаго Совѣта, была опубликована въ январской книжкѣ журнала «Былое» за 1906 г. Полностью этотъ отрывокъ дневника раньше напечатанъ въ «Красномъ Архивѣ», т. 8. (Прим. автора.)

[1] «Конецъ Россіи!» (лат.).

[2] «По меньшей мѣрѣ, я ухожу въ хорошей компаніи» (фр.).

[3] «Слышишь, Бисмарка нынче ни въ грошъ не ставятъ» (фр.).

Кириллъ Зайцевъ.
Возрожденіе, № 765, 7 іюля 1927.

Views: 30