Первые годы царствованія импер. Екатерины II отмѣчены небывалымъ приливомъ въ Парижъ русскихъ путешественниковъ.

Съ 1762 г. во всѣхъ проявленіяхъ парижской жизни русскіе принимаютъ замѣтное и характерное участіе. Начнемъ съ парижскаго міра искусства и науки…

Чтобы понять положеніе русскихъ путешественниковъ въ этой средѣ, надо вспомнить, какъ говорилъ Дидро, что Екатерина II была «не только императрицей Всероссійской, но также и особенно императрицей всѣхъ философовъ и артистовъ». Ея обычнаго корреспондента и агента въ Парижѣ кн. Дм. Александр. Голицына Вольтеръ называлъ «надеждой всѣхъ добродѣтельныхъ и несчастныхъ»… Черезъ его посредство выдавались многочисленныя единовременныя пособія артистамъ и философамъ… оплачивались пенсіи… Черезъ его посредство въ 1762 году императрица купила библіотеку Дидро, очень нуждавшагося въ эту эпоху, за 65 тысячъ ливровъ, поставивъ условіемъ, чтобы Дидро оставался хранителемъ этой библіотеки до самой своей смерти… Гриммъ, бывшій главнымъ освѣдомителемъ императрицы въ вопросахъ искусства, по собственному признанію получилъ отъ нея въ разное время болѣе 500.000 рублей…

Примѣру императрицы слѣдовали и ея подданные; Ив. Ив. Шуваловъ (основатель Московск. Ун-та и Петерб. Академіи Художествъ) содержалъ на свой счетъ цѣлый рядъ молодыхъ артистовъ не только русскихъ, но и французовъ.

Кн. Дм. Ал. Голицынъ издалъ на свой счетъ «Человѣка» Гельвеціуса, гр. Ал. Сер. Строгановъ тратилъ болѣе 100.000 ливровъ въ годъ на покупку картинъ и монетъ (къ концу жизни его нумизматическое собраніе достигло 60.000 экземпляровъ).

Интересно, до чего эти люди проникалисъ духомъ французской литературы,. Въ 1773 году гр. Андр. Петр. Шуваловъ (ученикъ Лягарпа), послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ пребыванія въ Парижѣ, написалъ и издалъ анонимно «Эпитръ а Нинонъ», причемъ серьезная парижская критика приписала авторство этой вещи Вольтеру… Фернэйскому философу пришлось написать письмо, въ которомъ онъ въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ возстановляетъ авторство Шувалова… Въ 1759 году Вольтеръ вступилъ въ переписку съ Бор. Мих. Салтыковымъ, жившемъ въ Парижѣ. Въ эту эпоху философъ писалъ «Исторію Петра Великаго» и просилъ Салтыкова дать ему свѣдѣнія о русской сектѣ «боскольниковъ»… Въ томъ же году Салтыковъ поѣхалъ въ Фернэ и пробылъ тамъ нѣсколько лѣтъ. Его письма оттуда Ив. Ив. Шувалову — подробнѣйшіе отчеты о малѣйшихъ дѣйствіяхъ и словахъ Вольтера…

Фернэ былъ вообще Меккой русскихъ «философовъ». Послѣ или до посѣщенія Парижа считалось необходимымъ заѣхать въ Фернэ. Въ 60-е и 70 е годы столѣтія въ Фернэ перебывали: кн. Д. А. Голицынъ, И. И. Шуваловъ съ женой, гр. М. И. Воронцовъ, гр. А. С. Строгановъ съ женой, гр. А. П. Шуваловъ, гр. Головкинъ… Вольтеръ писалъ Екатеринѣ: «Я продолжаю быть въ восторгѣ отъ любезности вашихъ подданныхъ; я нахожу столько же привлекательности въ ихъ умѣ, сколько достоинствъ въ ихъ сердцѣ»… Въ 1772 году Фернэ посѣтила кн. Дашкова, побывавъ до этого въ Парижѣ, куда она ѣздила, какъ говорила сама «только для того, чтобы поговорить съ Дидро».

Послѣ ея отъѣзда Вольтеръ писалъ своимъ друзьямъ: «Она не похожа на вашихъ парижскихъ дамъ… Я увидѣлъ передъ собой томириссу, говорящую по-французски!»

Разумѣется, не всѣ русскіе были таковы; особенно въ этотъ вѣкъ, когда легкомысліе считалось неразлучной спутницей философіи. Многіе, отдавъ дань въ тѣни фернэйскихъ аллей престарѣлому богу Разума, затѣмъ спѣшили въ Парижъ къ его нервной и блестящей жизни, гдѣ поклонялись уже совсѣмъ другимъ богамъ и особенно богинямъ… въ родѣ знаменитой Гимардъ, выступавшей на сценѣ Оперы, блестящей мадемуазелль Клэронъ, на сценѣ Французскаго театра, или мадамъ Фаваръ, очаровывавшей современниковъ въ «арлекинадахъ» и «гривуазадзхъ» Итальянской Комедіи…. Объ увлеченіяхъ русскихъ театраловъ той эпохи свидѣтельствуютъ «секретныя записки» Бошомона, гдѣ подъ 1762 годомъ значится: «При Клэронъ всегда состоитъ какой-нибудь русскій, который за свою преданность награждается поцѣлуемъ руки»…

На присутствіе русскихъ въ Парижѣ, какъ знатныхъ и богаіыхъ иностранцевъ, указываютъ названія нѣсколькихъ дорогихъ магазиновъ около Палэ-Руаяля (тогдашняго моднаго центра), какъ напримѣръ, «У русской Императрицы» или «Галантный Скифъ», а также названія деревянной колоннады долго прикрывавшей входъ въ сады Палэ-Руаяля: «Колоннады Татаръ».

Анналы веселящагося и свѣтскаго Парижа пестрятъ русскими именами: то это гр. Кириллъ Разумовскій (малороссійскій гетманъ); то кн. Григорій Орловъ, пріѣхавшій въ Парижъ съ молодой женой во время свадебнаго путешествія; то гр. Бутурлинъ, нашъ новый посолъ въ Испаніи, проѣздомъ въ Мадридъ, или въ 1774 году два молодыхъ гр. Румянцевыхъ, Николай и Сергѣй, осматриваютъ достопримѣчательностм столицы подъ руководствомъ своего воспитателя Гримма. Въ 1778 году пріѣхалъ въ Парижъ Фонвизинъ. Авторъ «Недоросля» отнесся очень строго къ легкомыслію парижской жизни; а относительно русскихъ парижанъ въ своихъ письмахъ съ прискорбіемъ замѣчаетъ, что нашелъ среди нихъ только двухъ «настоящихъ» философовъ…

Вращаясь въ вихрѣ развлеченій и удовольствій французской столицы, нѣкоторые наши соотечественники теряли всякую мѣру. Траты ихъ стали притчей во языцѣхъ: алмазы въ 30 и 40 тысячъ ливровъ — подарки знаменитымъ актрисамъ; заказы на сотни тысячъ ливровъ въ мастерскихъ знаменитыхъ художниковъ и скульпторовъ, а также у модныхъ мастеровъ дорогой мебели и фарфора; обѣды на сотни кувертовъ.

Такое приложеніе русскаго размаха къ французскимъ условіямъ для нѣкоторыхъ кончалось весьма печально. Такъ, Алексѣй Пушкинъ совершенно погрязъ въ веселящемся Парижѣ. Растративъ до послѣдней копейки всѣ свои весьма значительныя средства, онъ въ концѣ концовъ былъ засаженъ кредиторами въ Форъ л-Эвекъ, откуда русскій посланникъ гр. Чернышевъ его съ трудомъ высвободилъ и отправилъ въ Россію. Въ Форъ л-Эвекъ же провелъ нѣсколько мѣсяцевъ, въ дни своей бурной молодости, гр. П. С. Салтыковъ, будущій фельдмаршалъ, за долги и безчисленныя дуэли. Въ 1767 году немало нашумѣлъ въ Парижѣ гр. Петръ Биронъ (младшій сынъ герцога Бирона), проживавшей въ Отель д-Эспань съ итальянской танцовщицей Пучинелли и цѣлой свитой приживальщиковъ. За невѣроятно шумное поведеніе и долги этотъ послѣдователь и другъ Казановы «получилъ почести Бастиліи», откуда его выпустили только послѣ того, какъ герцогъ Биронъ удовлетворилъ кредиторовъ…

Разумѣется, эти случаи были исключеніемъ. Какъ ни преувеличены были траты русскихъ баръ въ тогдашнемъ Парижѣ, но несомнѣнно, что онѣ послужили на пользу русскому искусству, такъ какъ въ значительной степени шли на покупку художественныхъ произведеній, иногда прямо на поддержку художниковъ, особенно русскихъ, которыхъ въ Парижѣ тогда было немало. Можно сказать, что большинство русскихъ скульпторовъ, архитекторовъ, граверовъ и живописцевъ (кромѣ портретистовъ) той эпохи прошли черезъ парижскія мастерскія и жили столько же на субсидіи правительства, сколько на пожертвованія частныхъ меценатовъ.

Послѣ предварительной подготовки въ Петербургской Академіи Художествъ ихъ обыкновенно посылали въ Парижъ для довершенія «выучки» на два года, а иногда и дольше. (П. Лосенко прожилъ четыре года, а Фед. Гордѣевъ пять лѣтъ въ Парижѣ.) Къ сожалѣнію, выборъ мастерскихъ, въ которыхъ обучались русскіе ученики, не всегда былъ удаченъ и не всегда соотвѣтствовалъ характеру дарованій учащихся. Такъ, Лосенко, написавшій въ 1757 году въ Петербургѣ жанровую картину «Въ мастерской живописца», вещь, которая несомнѣнно является однимъ изъ шедевровъ бытовой живописи ХѴIII-го вѣка, послѣ двухлѣтней выучки въ «классическомъ» ателье Ресту, въ Парижѣ, уже писалъ только бездушныя и холодныя композиціи въ родѣ «Владимиръ передъ Рогнѣдой», гдѣ Владимиръ Святой въ шляпѣ съ перьями галантно жестикулируетъ по всѣмъ правиламъ театральной мимики. Къ счастью, не всѣ выученники были столь неудачны.

Въ 1767 году пріѣхалъ въ Парижъ, послѣ предварительной подготовки въ Петербургѣ у проф. Жилэ, Федотъ Шубинъ. Этотъ крестьянскій мальчикъ, пришедшій въ Петербургъ пѣшкомъ, съ обозомъ трески, сразу обратилъ на себя вниманіе французскихъ профессоровъ своими необыкновенными способностями; учился онъ въ мастерской скульптора Пигаля… Въ 1770 году Королевская Академія просила императрицу Екатерину, черезъ посредство Фальконета, оставить его въ Парижѣ еще на два года, а въ 1772 году Н. А. Демидовъ проѣздомъ въ Парижѣ увезъ его съ собой въ Италію довершать образованіе. Согласно преданію, онъ жилъ въ мансардѣ у бакалейщика на улицѣ Вьей дю Тампль и лѣпилъ бюсты съ шестнадцатилѣтней дочери своего хозяина, которая снисходительно соглашалась позировать одному изъ замѣчательнѣйшихъ пластическихъ геніевъ эпохи… Кромѣ Шубина, учились въ Парижѣ скульптурѣ Щедринъ, Гордѣевъ и въ концѣ вѣка Соколовъ и Козловскій. Изъ русскихъ архитекторовъ учился у Де-Вилли В. А. Баженовъ (авторъ плановъ Инженернаго Замка), а въ 1789 году Алек. Никиф. Воронихинъ (будущій строитель Казанскаго Собора въ Петербургѣ). Будучи крѣпостнымъ гр. А. С. Строганова, онъ былъ посланъ послѣднимъ, вмѣстѣ съ его сыномъ, гр. П. А. Строгановымъ, учиться въ Парижъ. Съ 1782 по 1786 годъ учился у арх. Шальгрена Андрей Дм. Захаровъ (будущій строитель Адмиралтейства въ Петербургѣ, корифей Русскаго Ампира).

Въ эту же эпоху драматическому искусству обучался у трагика Лекена, Французской Комедіи, Дмитріевскій.

Жили русскіе ученики обычно въ дешевыхъ обержахъ или нанимали комнаты у фруктовщиковъ, мясниковъ и бакалейщиковъ. Такъ же, какъ и богатые русскіе путешественники, они иногда погрязали среди парижскаго разгула. Такъ, очень талантливый молодой граверъ Берсеневъ, окончательно разстроивъ свое здоровье всякими излишествами, умеръ въ «Венусбургѣ» Палэ-Руаяля… А про Павла Соколова нашъ посланникъ бар. Симолинъ писалъ въ 1790 году: «Соколовъ пришелъ въ крайнюю нужду изъ-за своей страсти къ игрѣ и пьянству. Онъ продалъ свою одежду и все, что у него было, такъ что пришлось ему купить самое необходимое… Чтобы избѣжать полиціи, я отправилъ его въ Руанъ, гдѣ онъ сядетъ на корабль, отплывающій въ Гамбургъ». Вернувшись въ Россію, этотъ «блудный сынъ», однако, остепенился и даже впослѣдствіи получилъ нѣкоторую извѣстность въ области декоративной скульптуры (его рѣзцу принадлежитъ знаменитая «Молочница», — фонтанъ въ паркѣ Царскосельскаго дворца).

Русская колонія въ Парижѣ между тѣмъ все разрасталась, о чемъ свидѣтельствуетъ уже въ 1762 году освященіе новой болѣе обширной церкви въ русскомъ посольствѣ — Отель Ришелье. (Старая церковь въ томъ же зданіи была закрыта въ 1760 году послѣ смерти русскаго посланника гр. Бестужева.) Разрѣшеніе на открытіе новой церкви было испрошено княземъ Д. А. Голицынымъ у французскаго премьеръ-министра герцога Де Шуазель, который, давъ согласіе, поставилъ, однако, условіемъ, чтобы «въ церковь ходили одни русскіе». При церкви состоялъ причтъ (часто въ своихъ проповѣдяхъ обличавшій соблазны парижской жизни) и хоръ пѣвчихъ, содержавшійся на счетъ посольства. Вскорѣ и эта церковь стала недостаточно велика для русской колоніи (въ 70 и 80 годы число русскихъ въ Парижѣ увеличилось нѣсколькими партіями подмастерьевъ, присланныхъ на «выучку» въ различныя мастерскія, «мебельнаго, фарфорнаго, часового, золотарнаго и разнаго иного дѣла»)…

Постоянному увеличенію русской колоніи способствовали политическія и коммерческія сношенія, сильно улучшившіяся послѣ смерти Людовика ХѴ въ 1774 году и приведшія къ договору 1787 года. Въ бытовомъ же отношеніи немалую роль сыграло долгое и блестящее посольство кн. Ив. Серг. Барятинскаго (съ 1772 по 1784 г.) и особенно пріѣздъ въ Парижъ въ 1782 г. вел. кн. Павла Петровича и вел. кн. Маріи Феодоровны подъ именемъ графовъ Сѣверныхъ, въ сопровожденіи цѣлой свиты.

Относительно этого пріѣзда баронесса Оберкирхъ пишетъ въ своихъ запискахъ: «Тонкій умъ вел. князя Павла, красота и любезность вел. княгини, а также широкая благотворительность, которую они оба оказывали бѣднымъ Парижа,привлекли къ нимъ всѣ сердца»

Къ концу стараго режима, многіе русскіе жили въ Парижѣ почти безвыѣздно. Изъ этихъ парижскихъ старожиловъ назовемъ прежде всего гр. А. С. Строганова, который считался главой русскихъ философовъ «вольтерьянцевъ» и послѣ смерти Вольтера предсѣдательствовалъ въ масонской ложѣ «Девяти Сестеръ» совмѣстно съ Франклиномъ. Сына его гр. Павла Ал. воспитывалъ будущій членъ Конвента Роммъ, за сумму въ 55 тысячъ ливровъ обязавшійся привить ему «философскія воззрѣнія»… Въ 1789 году Роммъ вернулся съ гр. Павломъ Строгановымъ въ Парижъ, послѣ путешествія по Россіи, къ самому взятію Бастиліи и поспѣшилъ записать своего питомца въ Клубъ Якобинцевъ… гдѣ этотъ наслѣдникъ многомилліоннаго состоянія и будущій другъ Александра I-го въ одной изъ своихъ рѣчей заявилъ что «счастливѣйшей минутой его жизни будетъ, когда онъ увидитъ Россію воскрешенную такой же революціей!»

Къ типу «философовъ» той эпохи относится также гр. Головкинъ, сынъ нашего посла въ Берлинѣ. Онъ провѣрялъ систему «философскаго воспитанія», со строгой вегетаріанской діетой и частыми холодными обливаніями, на своихъ дѣтяхъ… Курьезной фигурой того же времени является «вольтерьянецъ» Каржавинъ, богатѣйшій московскій купецъ, который не крестилъ своихъ дѣтей, считая, что единственное для нихъ важное, это — чтобы они «господина Вольтера уважали»… Къ этой же группѣ можно отнести Зиновьева, друга и послѣдователя Де Сенъ Мартена (основателя «Иллюминатства») и перваго русскаго среди «добродѣтельныхъ рыцарей»…

Послѣ 1789 года русская колонія въ Парижѣ начинаетъ быстро рѣдѣть, хотя дипломатическія сношенія еще не порваны и русскій посланникъ бар. Симолинъ продолжаетъ жить на 3, рю Басъ дю Рампаръ. Одинъ за другимъ парижскіе старожилы и кончившіе курсъ ученики уѣзжаютъ изъ столицы и новые имъ на смѣну не являются…

Можно сказать, что къ 1793 году русскіе не принимаютъ больше никакого участія въ парижской жизни. А между тѣмъ, если не прямо съ русскими, то съ русскимъ именемъ связано одно изъ самыхъ трагичныхъ событій этого періода французской революціи. Произошло оно лѣтомъ 1791 года. Въ ночь съ 20-го на 21-ое іюня черезъ Сенъ-Мартенскія ворота изъ Парижа выѣхала тяжелая дорожная карета, запряженная шестеркой лошадей. Въ паспортѣ, которымъ были снабжены путешественники, значилось: «предъявительница сего подданная Е. В. Императрицы Всероссійской, Екатерины II, баронесса Анна-Христіанна Корфъ, рожденная Штегельманъ, путешествуетъ въ сопровожденіи»… дальше шли имена слугъ.

Мнимая подданная Екатерины II, баронесса Анна Корфъ и ея свита, были не кто иные, какъ французская королевская семья, состоявшая изъ короля Людовика ХѴI, королевы Маріи Антуанетты, мадамъ Елизабетъ (сестры короля), дофина, и тринадцатилѣтней мадамъ Ройяль, рѣшившихъ вмѣстѣ съ нѣкоторыми приближенными удалиться изъ Франціи «отъ преслѣдованія тѣхъ, которые прежде назывались ихъ подданными»… Какъ извѣстно, это путешествіе кончилось трагическимъ арестомъ въ Вареннѣ и возвращеніемъ арестованной королевской семьи въ Парижъ. Русскій паспортъ, которымъ была снабжена королевская семья во время бѣгства, былъ добытъ главнымъ организаторомъ всего предпріятія, графомъ А. Ферзеномъ у его пріятельницы баронессы Анны Корфъ, рожд. Штегельманъ (вдовы бар. Ф. Корфа, адъютанта фельдмаршала Миниха, убитаго подъ Бендерами въ 1770 году). Она постоянно жила въ Парижѣ вмѣстѣ со своей матерью м-мъ Штегельманъ (отецъ баронессы Н. фонъ Штегельманъ былъ извѣстный петербургскій банкиръ). Кромѣ паспорта, эти двѣ русскія дамы дали Ферзену на покупку дормеза, лошадей и др. расходы 250 тысячъ ливровъ, т. е. всю свою наличность.

За двѣ недѣли до бѣгства королевской семьи баронесса Корфъ писала русскому посланнику въ Парижѣ Симолину: «Я въ отчаяніи… Вчера, сжигая нѣсколько ненужныхъ старыхъ бумагъ, я нечаянно бросила къ огонь паспортъ, который вы имѣли любезность мнѣ выдать. Мнѣ, право, очень совѣстно просить васъ исправить послѣдствія моего легкомыслія»…

Между тѣмъ, послѣ ареста королевской семьи въ Вареннѣ событія начали чередоваться съ невѣроятной быстротой и 21-го января 1793 года король Людовикъ ХѴI былъ казненъ. Когда извѣстіе о казни короля достигло Россіи, Екатерина II порвала всѣ дипломатическія, торговыя и иныя сношенія съ Франціей. Русскій посланникъ былъ отозванъ и немногимъ русскимъ еще проживашимъ въ Парижѣ было приказано покинуть предѣлы республики.

Л. Толстой-Милославскій.
Возрожденіе, № 2415, 12 января 1932.

Views: 28

Шумъ, крики, бурлящій котелъ — люди возбужденные, размахивающіе руками, прерывающіе другъ друга, крики слѣва: «вы не республиканцы», «вы реакціонеры», справа: «вы знаменуете банкротство», «вы служите врагамъ Франціи», часто съ обѣихъ сторонъ совсѣмъ уже откровенная брань… Ораторъ на трибунѣ, дѣланно улыбающійся, ожидающій, пока позволятъ ему продолжать рѣчь и, сверху, нагнувшійся надъ нимъ предсѣдатель, звонящій, стучащій и самъ кричащій — чтобы другіе умолкли, надѣвающій, наконецъ, цилиндръ — что означаетъ перерывъ.

А послѣ перерыва — тотъ же словесный бой и тѣ-же крики и снова по всякому поводу — атака оппозиціи на правительство.

Такъ было во французской палатѣ и при картелѣ, когда падалъ франкъ, и при Пуанкарэ, когда франкъ былъ спасенъ, такъ было и непосредственно передъ войной, бываетъ такъ и сейчасъ, въ дни, когда нахлынулъ наконецъ и на Францію міровой экономическій кризисъ.

***

Самыя бурныя, самыя сенсаціонныя засѣданія французской палаты такъ похожи одно на другое, что не оставляютъ слѣда въ памяти того, кто сотни разъ смотрѣлъ сверху, съ трибунъ на этотъ бурлящій котелъ, видѣлъ такъ часто этихъ кричащихъ, возбужденныхъ людей, что научился и съ лица и со спины узнавать каждаго депутата, слышалъ тысячи и тысячи разъ тотъ же рѣзкій, безпокойный звонокъ предсѣдателя и тѣ же крики — «откуда деньги?», «вы не патріотъ», «вы врагъ демократіи», всѣ эти, потерявшіе всякій смыслъ, никого уже неоскорбляющіе выкрики-штампы, серіями изготовленные для удобствъ гг. членовъ палаты — всѣхъ убѣжденій.

Паденіе кабинета зрѣлище въ своемъ родѣ патетическое. Но столько падало кабинетовъ въ послѣдніе годы, что не припомнить уже, какъ это было въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ.

Но въ общемъ бывало почти всегда одно и то же. Правительственное большинство постепенно таяло, правительство становилось все менѣе самоувѣренно. И вотъ, наступалъ день, въ который вожаки оппозиціи рѣшили дать ему бой. Въ этотъ день все бывало полно въ палатѣ, и пріѣзжали туда, какъ на спектакль — финалъ котораго никому неизвѣстенъ.

Стучалось такъ, что обсужденію подлежалъ вопросъ самый второстепенный, ничего какъ будто общаго съ «большой» политикой не имѣющій, но часто именно по второстепеннымъ вопросамъ особенно уязвимо правительство. И забѣгаютъ по кулуарамъ эмиссары министровъ, стараясь склонить на свою сторону колеблющихся и, съ обратной цѣлью, забѣгаютъ по кулуарамъ эмиссары вожаковъ оппозиціи. А затѣмъ, когда начнется обсужденіе этого второстепеннаго, но опаснаго для правительства вопроса, (предыдущія пренія рѣшительно никого въ такихъ случаяхъ не интересуютъ), вожаки оппозиціи одинъ за другимъ будутъ подыматься на трибуну и во всевозможныхъ козняхъ изобличать прямо противъ трибуны сидящихъ членовъ правительства, хотя всѣ они съ ними на «ты», а нѣкоторые, весьма возможно, еще наканунѣ съ ними обѣдали. И по молчаливому одобренію наиболѣе близко сидящей къ оппозиціи части правительственнаго большинства, знатоки парламентскихъ дѣлъ поймутъ, что положеніе правительства безнадежно. А затѣмъ поднимется на трибуну премьеръ и примется въ свою очередь изобличать во всевозможныхъ козняхъ вожаковъ оппозиціи, послѣ чего повернется въ сторону своего большинства и заявитъ подъ бѣшеные аплодисменты, что глубоко убѣжденъ въ его мудрости и, конечно, вѣритъ, что оно и на сей разъ пойметъ, кто — подлинные защитники интересовъ страны. Сказавъ это и сдѣлавъ короткую паузу, премьеръ поставитъ вопросъ о довѣріи. А когда вернется онъ на свое мѣсто, члены правительства сочтутъ своимъ долгомъ каждый сочувственно пожать ему руку.

И потянутся длинныя минуты — пока будетъ идти подсчетъ голосовъ. И затѣмъ, по виду, съ которымъ вернутся въ залъ члены правительства и вожаки оппозиціи, знатоки парламентскихъ дѣлъ поймутъ, что правительство уже не существуетъ. Когда же будетъ объявленъ результатъ голосованія, премьеръ съ дѣланно равнодушнымъ видомъ подымется съ мѣста, захвативъ подъ мышку портфель, и двинется къ выходу, сопутствуемый гуськомъ слѣдующими за нимъ членами павшаго кабинета. Тѣ, кто голосовали за правительство, будутъ провожать это шествіе рукоплесканіями, а, кто противъ — почему-то криками «да здравствуетъ республика»* Впрочемъ, «да здравствуетъ республика» кричатъ обычно и сторонники кабинета.

А утромъ вы прочтете въ газетахъ, что президентъ республики приступилъ къ консультаціямъ…

***

«Этотъ строй неспособенъ спасти страну» — такъ заявляли противники парламентаризма въ началѣ и въ концѣ войны, такъ заявляли они, когда падалъ франкъ, такъ снова заявляютъ они теперь, по мѣрѣ того, какъ ухудшается экономическое положеніе. И однако не оправдались до сихъ поръ ихъ опасенія.

До войны правительства ставили вопросъ о довѣріи чуть ли не изо дня въ день — такъ полагается при специфическомъ «чистомъ парламентаризмѣ» — и рѣдки были кабинеты просуществовавшіе болѣе года. Въ годы войны, на общихъ собраніяхъ перестали рѣшаться судьбы правительствъ. А въ концѣ войны лѣвая палата безпрекословно признала диктатуру Клемансо, какъ признала впослѣдствіи, во имя спасенія франка, столь же лѣвая палата, диктатуру Пуанкарэ. Но послѣ ухода Пуанкарэ снова засыпались кабинеты.

Процедура остается той же, но процедурой этой пользуются лишь тогда, когда одинъ кабинетъ можно замѣнять другимъ безъ ущерба для страны. А въ грозные дни забываютъ о возможностяхъ подкапыванія подъ правительство, которыя даются извилистымъ парламентскимъ уставомъ.

Французскій парламентъ сумѣлъ въ нужныя минуты быть на высотѣ положенія, потому что было въ немъ то, что отсутствовало въ итальянскомъ парламентѣ — до фашистской революціи: гибкость, чувство мѣры и чувство государственности. Въ нужныя минуты депутаты и сенаторы умѣли фактически отказываться отъ «чистаго парламентаризма», сохраняя, однако, неизмѣнно возможность вернуться къ нему — лишь только пройдетъ опасность. Такимъ образомъ, они подчинялись сильной власти, продолжая давать избирателямъ благотворную, оправдывающую представительный строй иллюзію, что именно народъ, а не какой-либо классъ или группа людей вѣдаетъ судьбами страны.

***

Такъ ли въ наши дни не отличенъ французскій парламентъ отъ французскаго парламента дней довоенныхъ?

«Вы не республиканецъ», «вы врагъ демократіи» — крики тѣ же, однако не всѣ крики.

Вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ не было внесено во французскую палату ни одного запроса о «козняхъ клерикаловъ» — и это явленіе совершенно исключительное.

Да, процедура та же и шумъ тотъ же, и внѣшній безпорядокъ засѣданій. Но внѣшне и внутренне измѣнился «стиль» франузскаго парламентарія. Исчезаютъ бородатые, взлохмоченные радикалы, для которыхъ величайшее зло — священникъ; величайшее событіе въ міровой исторіи — французская революція; величайшее достиженіе ума — свободомысліе. Ихъ замѣняютъ внѣшне болѣе элегантные молодые, дѣлового склада ума политики. Современные радикалы нападаютъ на Тардье и Лаваля, какъ нападали ихъ предшественники на Мелина и Рибо, но уже не за недостаточно рьяное истребленіе клерикальнаго духа и не во имя якобы попранныхъ правъ человѣка и гражданина, но — за кажущуюся имъ неспособность Лаваля и Тардье разрѣшить достаточно смѣло насущныя соціальныя проблемы.

Эрріо, котораго прочатъ въ премьеры, старается уже не подчеркивать сентиментальнаго своего якобинства. Леонъ Блюмъ направляетъ извилистыя свои логическія построенія противъ правительства, которое «разоряетъ финансы страны»…

Пьеръ Лаваль, Тардье, Фланденъ — парламентскіе вожди новаго типа, наслѣдники либеральной традиціи, умѣющіе сочетать ее съ государственной и соціальной необходимостью. Этого типа политиковъ не оказалось въ свое время въ Италіи — отъ чего и былъ неизбѣженъ и необходимъ для спасенія страны приходъ къ власти фашизма. И именно такого типа политики, нынѣ, подъ угрозой хитлеровской побѣды, начинаютъ преобладать на верхахъ власти въ Германіи. Франція оказалась счастливѣе. Благодѣтельный синтезъ созрѣваетъ въ ней не подъ непосредственной угрозой — до появленія движенія, стремящагося свести человѣческую личность къ нулю. Волевое начало, чувство мѣры, государственности начинаютъ направлять по-новому французскую политику. Брюнингъ и Гинденбургъ въ Германіи, мѣрами исключительнаго характера, установили сильную власть, чтобы бороться съ демагогіей. Во Франціи возможность сильной власти таится въ политической зрѣлости общественнаго мнѣнія, въ гибкости политическаго аппарата.

Вотъ почему, какой бы ни былъ исходъ предстоящихъ выборовъ, можно предсказывать, что Франція пройдетъ черезъ кризисъ съ сравнительнымъ минимумомъ потрясеній, что въ нужную минуту, если только угроза станетъ очевидной, она сумѣетъ выдѣлить такую власть, которая сохранивъ старую либеральную традицію, и оставшись вѣрной парламентскому, правовѣрно-демократическому строю, будетъ фактически править диктаторски.

Левъ Любимовъ.
Возрожденіе, № 2114, 11 января 1932.

Views: 25

Приведенныя въ нашей газетѣ впечатлѣнія французскаго журналиста, присутствовавшаго на собраніи, гдѣ говорилъ Адольфъ Хитлеръ, подтверждаютъ все то, что сообщалось и раньше о характерѣ этихъ собраній и объ устанавливающихся на нихъ «взаимоотношеніяхъ» между ораторомъ и его слушателями. Хитлеръ вызываетъ восторги и экстазы. Лица его слушателей свѣтятся, изъ глазъ ихъ текутъ слезы. Рѣчи «вождя» встрѣчаются съ самыми бурными привѣтствіями, и разумѣется, въ моментъ окончанія своей бурной рѣчи Адольфъ Хитлеръ можетъ «вести за собой толпы»!

***

Во всемъ этомъ есть очень большая странность. Хитлеръ можетъ вести за собой толпы… Но куда, собственно, желаетъ онъ ихъ вести, и почему эти толпы встрѣчаютъ его руководительство съ такимъ необычайнымъ восторгомъ? Вѣдь никакого рая на землѣ своимъ слушателямъ Адольфъ Хитлеръ не обѣщаетъ! Онъ вообще не сулитъ имъ ничего особенно пріятнаго. Онъ больше говоритъ о жертвенности, о долгѣ, о моральной обязанности, о политической дисциплинѣ. Почему всѣ эти вещи вызываютъ у нѣмецкихъ слушателей такой бурный восторгъ? Дѣлаютъ ли эти слушатели сами логическій выводъ изъ суровыхъ въ общемъ призывовъ Хитлера въ томъ смыслѣ, что эти суровые призывы должны быть услышаны и исполнены, послѣ чего все будетъ очень хорошо для германскаго отечества и для нѣмецкаго человѣка.

***

Мнѣ кажется, дѣло здѣсь все таки не въ логическомъ убѣжденіи поклонниковъ Хитлера. Они прельщены и увлечены не столько цѣлью, которая ставится довольно неопредѣленно гдѣ-то въ отдаленіи, сколько процессомъ движенія къ этой цѣли. Необходимымъ условіемъ движенія Хитлеръ ставить моральное обновленіе нѣмецкаго человѣка. Онъ говоритъ даже о томъ, что нѣмецкій народъ долженъ какъ бы вновь родиться и получить изъ рукъ «вождя» нѣкое новое политическое и соціальное крещеніе. Вотъ тутъ, очевидно, и заключается причина хитлеровскаго вліянія. Нѣмецкія толпы обуяны моральнымъ порывомъ, охвачены жаждой духовнаго обновленія. Получается нѣчто вродѣ мистическаго порыва «нео-баптистовъ», такъ неудачно называющихъ себя націоналъ-соціалистами. Проповѣдникъ увлекаетъ толпы этимъ призывомъ сбросить съ себя «ветхія одежды» грѣшнаго капиталистическаго міра, гдѣ преобладаетъ власть денегъ надъ національнымъ идеализмомъ и надъ идеализмомъ соціальнымъ.

***

Разумѣется, отъ всего этого довольно далеко до пониманія политическаго смысла гитлеровской партіи! Этимъ смысломъ вѣроятно заняты другія лица. На основѣ бурнаго моральнаго порыва растетъ нѣкоторое народное движеніе. Адольфъ Хитлеръ является сейчасъ посредникомъ между созданнымъ имъ народнымъ движеніемъ и между кругами, руководящими нѣмецкимъ государствомъ. Задачей этихъ круговъ является направить потокъ «хитлеровщины» въ нѣкоторое опредѣленное политическое русло и раздробить далѣе этотъ потокъ такъ, чтобы силою его вертѣлись мельницы, работающія на «пользу и на славу» Германіи. Въ нѣмецкихъ правящихъ кругахъ, въ особенности въ военныхъ кругахъ имѣются еще большіе запасы энергіи и практическаго ума, которые и будутъ примѣнены къ разрѣшенію этой національной задачи.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2426, 23 января 1932.

Views: 27

Одинъ изъ редакторовъ «Пари Миди», Габріэль Перре, избралъ для своей докторской диссертаціи не совсѣмъ обычную тему. Онъ представилъ въ Сорбонну работу о «Пррисхожденіи краснаго флага во Франціи». Сейчасъ эта работа вышла въ печатномъ видѣ.

Многіе-ли революціонеры и соціалисты знаютъ, что уже задолго до французской революціи красный флагъ былъ «знаменемъ порядка», которымъ пользовались королевская полиція и войска. Красное знамя развертывалось, когда населенію объявляли о введеніи осаднаго положенія. Красный флагъ былъ послѣднимъ предостереженіемъ для толпы, не желающей расходиться, когда по ней собирались стрѣлять. Билъ барабань, взвивалось красное знамя, минута молчанія, — толпа могла еще бѣжать, затѣмъ команда «пли!» и залпъ.

Революція 1789 года рѣшила вырвать этотъ флагъ изъ рукъ монархіи и передать его народу. Въ 1792 году красный флагъ развевается уже на парижскихъ улицахъ, какъ знамя санкюлотовъ. Съ краснымъ флагомъ въ рукахъ парижскія толпы въ августѣ 1792 года привѣтствовали разгромъ Тюильри. Такъ длилось пока не утвердилъ своей власти Наполеонъ. Онъ ненавидѣлъ красный флагъ и строжайшимъ образомъ запретилъ его употребленіе.

Въ 1832 году красный флагъ вновь взвился на улицахъ Парижа. Хоронили ген. Ламарка, извѣстнаго своими республиканскими убѣжденіями. Съ 1848 года въ исторіи краснаго флага начинается новая эпоха. Его объявляютъ своимъ символомъ соціалисты и городской пролетаріатъ.

Парижская Коммуна 1871 года на нѣсколько недѣль провозгласила красный флагъ своимъ офиціальнымъ символомъ, а въ 1918 году онъ перекочевалъ въ Москву.

Возрожденіе, № 2428, 25 января 1932.

Views: 27

За послѣдніе мѣсяцы въ партіи наростаетъ глубокій переломъ. Какъ часто бываетъ, происходящіе при этомъ важныя явленія никакъ не отражаются на внѣшней шумихѣ партійной жизни, развѣ что сообщаютъ ей нѣсколько большую нервозность. Эти невидные внѣшне, подкожные процессы заслуживаюсь самаго пристальнаго нашего вниманія. Но прежде, чѣмъ обратиться къ нимъ, разберемся сначала въ шелухѣ офиціальной партійной возни, чтобы она не мѣшала намъ при дальнѣйшемъ анализѣ того, что въ жизни партіи существенно.

Внѣшне жизнь партіи заполнена «историческимъ письмомъ» тов. Сталина, которое оказалось очень удобной базой и для сведенія личныхъ счетовъ, и для «развернутой» травли кое-какихъ интеллигентныхъ элементовъ партіи, и для многаго другого.

Исторія появленія на свѣтъ Божій этого письма столь же проста, сколь и поучительна.

Дѣло въ томъ, что до послѣдняго времени офиціальная большевицкая теорія признавала только двѣ эпохи въ дѣлѣ развитія «ученія о пролетарской революціи»: эпоху марксизма и эпоху ленинизма. По всѣмъ признакамъ пора уже, и очень пора, вступить этому ученію въ новый періодъ, который, какъ читатель, конечно, прекрасно понимаетъ, не можетъ не быть эпохой «сталинизма».

Мы это очень хорошо понимаемъ; но нельзя того же сказать о группѣ руководящихъ совѣтскихъ историковъ, которые обнаружили удивительную косность и несообразительность, продолжая изъ мѣсяца въ мѣсяцъ все ту же однообразную печатную жвачку о ленинизмѣ, и явно задерживая офиціальное объявленіе новаго періода въ міровой исторіи.

Тов. Сталинъ долго терпѣлъ и ожидалъ, что соотвѣтствующіе «человѣки» сами сообразятъ все, что нужно, насчетъ «сталинизма». Увы, они оказались туги на подъемъ. Правда, тов. Сталинъ сдѣлалъ и самъ нѣкоторую ошибку, отпустивъ одного изъ своихъ секретарей, нѣкоего Каннера, въ ВСНХ спасать черный металлъ. Каннеръ былъ бойкій молодой человѣкъ, довольно малограмотный, но съ большимъ нюхомъ, и очень удачно справлялся съ подобнаго рода сомнительными дѣлами, гдѣ требовалась ловкость рукъ, а самому тов. Сталину выступать было неудобно. Недавно Каннеръ отправился въ ВСНХ замѣстителемъ начальника главнаго управленія черной металлургіи (кстати сказать, я сталкивался съ нимъ изо дня въ день въ теченіе многихъ лътъ и могу поклясться, что я мало встрѣчалъ людей, болѣе невинныхъ въ черной металлургіи и во всѣхъ прочихъ).

Коротко говоря, тов. Сталину пришлось дѣйствовать самому. Онъ написалъ рѣзкое письмо, направленное противъ фальсификаторовъ исторіи партіи. Персонально въ немъ подвергся уничтоженію какой-то незначительный Слуцкій, но въ письмѣ внушительно намекалось, что отъ грубыхъ ошибокъ въ исторіи партіи несвободенъ и тов. Ярославскій.

Здѣсь мы должны немножко пройти за кулисы большевицкаго театра.

Въ послѣдніе годы разработка вопросовъ большевицкой теоріи почти цѣликомъ сосредоточилась въ рукахъ группы молодняка изъ института красной профессуры. Въ то время, какъ «старая гвардія» была по горло занята практической работой, «икаписты», всецѣло посвятившіе свое время теоріи, почти монополизировали идеологическую работу партіи. Тутъ были всякіе бойкіе юноши, не очень «обремененные образованіемъ».

Институтомъ руководилъ (и руководитъ) почти выжившій изъ ума Покровскій, не пользующійся въ партіи никакимъ вѣсомъ («даже не кандидатъ въ члены ЦК»), и все это сборище молодыхъ карьеристовъ, естественно, обнаруживало неизмѣнное тяготѣніе къ какой-нибудь политической фигурѣ. Сначала этой фигурой былъ Троцкій — когда онъ былъ еще не гнуснымъ ренегатомъ и агентомъ буржуазной контръ-революціи, а членомъ Политбюро и любимымъ вождемъ красной арміи. Онъ и самъ сильно заигрывалъ съ молодежью. Тогда онъ, какъ извѣстно, призывалъ «грызть молодыми зубами гранитъ науки» и выдвинулъ тезисъ о революціонной первосортности партійнаго молодняка по сравненію съ бюрократически «переродившимися» аппаратчиками.

Когда Троцкій сошелъ со сцены, ИКП *) былъ подвергнутъ разгрому и отданъ въ ленъ Бухарину. Живой и неглупый Бухаринъ пришелся институтскимъ молодымъ людямъ по вкусу, тѣмъ болѣе, что онъ былъ явнымъ кандидатомъ въ лидеры партіи. Да и молодые люди при Бухаринѣ пошли въ гору, захвативъ цѣлый рядъ важныхъ позицій — и важнѣйшіе органы печати, и быстро расплодившіеся «комм. университеты» и кафедры «соціальныхъ наукъ» въ Вузахъ. Одинъ изъ юныхъ Слѣпковыхъ редактировалъ важнѣйшій журналъ партіи «Большевикъ», одинъ изъ юныхъ Марецкихъ былъ фактическимъ редакторомъ «Правды». Аппаратчики относились къ этой публикѣ презрительно и называли ихъ собирательно: — «стецкіе-марецкіе»; но въ то же время и нѣсколько ихъ побаивались.

Затѣмъ Бухаринъ, на котораго поставили эти юноши, тоже погибъ. Институтъ подвергся второй чисткѣ, и все болѣе и менѣе способное было вычищено изъ него окончательно и безповоротно. Правда, многіе смѣнили вѣхи, но ихъ держали за изгородью и въ огородъ не пускали. Въ ИКП началась засилье публики совсѣмъ небольшого калибра. Затѣмъ оказалось такъ, что тяготѣть этой публикѣ было не къ кому, и она оказалась предоставленной самой себѣ.

Началось нѣчто невообразимо печальное.

Философы продолжали заниматься старой, какъ свѣтъ, грызней между туповатымъ любителемъ гегелевской діалектики Деборинымъ и нѣсколько болѣе живой Аксельродъ (Ортодоксъ), которая въ цѣнности Гегеля сомнѣвалась, но имѣла несчастье быть чуть ли не меньшевичкой. Въ концѣ концовъ, она была обвинена въ «механизмѣ» и съѣдена. Но когда возсѣлъ на философскій престолъ Деборинъ, у него оказалась тьма завистниковъ; немедленно донесли кому надо о его симпатіяхъ къ «уклонистамъ», и Деборинъ также скончался во цвѣтѣ лѣтъ. Послѣ этого совершенно ничего, кромѣ грызни еще болѣе низкой пробы, въ марксистской философіи не осталось.

Не менѣе печально обстояло дѣло и у экономистовъ, гдѣ Рубина съѣли, какъ меньшевика и вредителя, и гдѣ тоже не было ни одной живой души. Еще хуже у естественниковъ, гдѣ раньше вертѣлъ всѣмъ Тимирязевъ (сынъ покойнаго профессора), но потомъ также былъ изобличенъ въ разныхъ уклонахъ.

Сравнительно благополучно, хотя еще болѣе безыдейно, шли дѣла у историковъ. Тутъ никакихъ исканій не было, публика подобралась на рѣдкость не предпріимчивая. Въ теченіе ряда лѣтъ они мирно работали ножницами, настригая нужныя цитаты; сначала изъ Ленина и Троцкаго; потомъ изъ Ленина и Зиновьева; потомъ изъ Ленина и Бухарина; наконецъ, изъ Ленина и Сталина.

И вдругъ оказалось, что именно у этихъ травоядныхъ историковъ есть вождь и лидеръ, и имя ему — Ярославскій.

Случилось это событіе такъ. Когда Зиновьевъ былъ въ силѣ и славѣ своей, написанная имъ «Исторія ВКП» была офиціальнымъ курсомъ исторіи партіи. Когда онъ палъ, Сталинъ поручилъ написать новую, противозиновьевскую исторію извѣстному своимъ трудолюбіемъ и склонностью къ рукодѣлію Ярославскому (Бухаринъ въ это время съ жаромъ занимался коминтерномъ и былъ слишкомъ занятъ).

Ярославскій посидѣлъ нужное время и новая «Исторія ВКП» была сдѣлана.

Самъ Ярославскій — мужчина трусливый, туповатый. Любимое его занятіе въ дни отдыха — раскрашиваніе картинокъ. Создавать новую школу въ исторіи онъ не собирался, но фактъ появленія его книги, одобренной ЦК, сдѣлалъ его въ партіи авторитетомъ по исторической части. Тогда началось самое житейское тяготѣніе къ нему юношей изъ историческаго отдѣленія ИКП. Эти юноши правильно расчитали, что сработать ножницами очередную книгу нетрудно, важнѣе предохранить себя отъ всякихъ непріятностей и уклоновъ, добавивъ къ этой книгѣ: «подъ редакціей тов. Ярославскаго». Послѣ этого — «на ко-сь, выкуси».

Юноши получали авторскій гонораръ (за изреченія Ленина). Ярославскій — редакторскій. Вскорѣ Ярославскому это занятіе (полученіе гонорара) такъ понравилось, что почти всѣ новые труды по исторіи партіи стали выходить подъ его редакціей. При этомъ онъ ихъ, разумѣется, обычно не читалъ, и вообще очень мало ими интересовался.

Такъ и поживало это достойное болото историковъ во главѣ съ признаннымъ лидеромъ — тов. Ярославскимъ; беззаботно порхали они по цитатамъ, срывая гонорары, и не замѣчая, что тов. Сталинъ давно смотритъ на нихъ насупленнымъ взоромъ и нетерпѣливо ждетъ, когда же начнется «сталинизмъ».

Въ 1927 году я говорилъ этимъ юношамъ: «Не понимаю, о чемъ вы думаете? Почему никто не напишетъ теоретическаго изслѣдованія о сталинизмѣ?» — «О чемъ?» переспрашивали они. — «Ну это ты ужъ слишкомъ хватилъ. Циникъ».

Можетъ быть, тогда это было издѣвательствомъ, но въ 1931 году они не могли не замѣтить, что какая-то нахальная бестія въ «Правдѣ» изъ номера въ номеръ въ отдѣлѣ партійной жизни склоняетъ «сталинизмъ». Они прикрывались ручкой («ну, онъ свой хлѣбъ кушаетъ, а насъ необходимость не заставляетъ») и робко поглядывали на Ярославскаго. А вождь отечественнаго атеизма раскрашивалъ картинки.

Такъ никто изъ нихъ и не возвѣстилъ о новой эпохѣ, открытой геніальными трудами тов. Сталина. Можетъ быть, потому еще ни у кого не хватало духу это сдѣлать, что всѣ они близко знакомы съ цекистской кухней, и всѣ они прекрасно знали, что три четверти тощаго собранія сочиненій Сталина воздвигнуты на кровавомъ поту и жестокой писчей мозоли сталинскаго секретаря Товстухи.

Такъ или иначе, новая эпоха не наступала и вконецъ заждавшійся Сталинъ гнѣвно окрикнулъ всю публику. Тогда началась суматоха. Новый періодъ міровой исторіи (сталинизмъ) пришелъ сразу и безъ задержекъ. Курсы исторіи были спѣшно пересмотрѣны. Заодно забѣгала всякая мелкая тварь во всѣхъ Вапп-ахъ, Мапп-ахъ и Лапп-ахъ, и началось энергичное сведеніе счетовъ въ литературѣ. А затѣмъ это перекинулось и рѣшительно во всѣ остальныя отрасли жизни, и уже можно въ газетѣ «За Индустріализацію» читать такую аргументацію автора, защищающаго тезисъ о возможности зимней бетонной кладки: «въ утвержденіи тов. Иванова о необходимости отеплѣнія при зимней клддкѣ явно сквозитъ буржуазный гнилой либерализмъ, по сути дѣла являющійся ничѣмъ инымъ, какъ троцкизмомъ, который, какъ вскрылъ съ изумительной глубиной анализа въ своемъ историческомъ письмѣ тов. Сталинъ, является передовымъ отрядомъ контръ-революціи».

Все зто, можетъ быть, не безынтересно съ точки зрѣнія зоологіи безпозвоночныхъ, но не имѣетъ отношенія къ тому, что въ жизни партіи дѣйствительно важно.

Вотъ о важномъ мы въ слѣдующій разъ и поговоримъ.

*) И.К.П. — институтъ красной профессуры.

Борисъ Бажановъ.
Возрожденіе, № 2419, 16 января 1932.

Views: 30

Способы лѣченія

Тяжкая болѣзнь, переживаемая капиталистическимъ хозяйствомъ, естественно, толкаетъ хозяйственныхъ дѣятелей и стороннихъ наблюдателей на поиски рецептовъ. Рецептовъ за послѣдніе годы предложено множество. Ихъ можно раздѣлить на три группы: 1) капиталистическіе, 2) соціалистическіе и 3) анти-капиталистическіе.

Капиталистическіе рецепты

Среди капиталистическихъ рецептовъ естественнѣе всѣхъ слѣдующій: отмѣнить всѣ помѣхи, возникшія за послѣднія десятилѣтія въ работѣ автоматическаго возстановительнаго механизма, и положиться на его дѣйствіе. Рецептъ этотъ, чаще всего выдвигаемый во Франціи, а также положенный въ основу меморандума германскихъ промышленниковъ, — вѣрный, но едва ли осуществимый. Я еще вернусь къ нему въ другой связи.

Съ именемъ виднаго экономиста Касселя связанъ рецептъ, сводящійся въ болѣе равномѣрному, нежели нынѣ, распредѣленію золота, что позволило бы странамъ, его лишеннымъ, выпустить достаточное количество банкнотъ и надъ ними надстроить необходимую систему кредита. Лѣкарство это, въ полезности котораго вообще можно сомнѣваться, страдаетъ въ частности двумя крупными пороками. Во-первыхъ, золото, предоставленное однѣми странами (Франціей и С.А.С.Ш.) въ кредитъ другимъ (другого способа перераспредѣленія нѣтъ!) оказалось бы покрытіемъ какъ для банкнотъ отдавшихъ его странъ (ибо золото заграницей осталось бы на балансахъ ихъ эмиссіоныхъ банковъ), такъ и для банкнотъ получившихъ ихъ государствъ; это въ корнѣ нарушило бы реализмъ, присущій системѣ золотой валюты и составляющій ея силу. Во-вторыхъ, нынѣшнее распредѣленіе золота не случайно; оно покоится на работѣ опредѣленныхъ экономическихъ силъ, которая не пріостановилась бы отъ перераспредѣленія, и черезъ сравнительно короткое время золото вернулось бы на прежнія мѣста, только обременивъ расчетные балансы облагодѣтельствованныхъ имъ было странъ процентами по займамъ.

Моденъ въ настоящее время интернаціональный рецептъ. Нужно, чтобы всѣ страны между собой договорились, распредѣлили между собою на естественныхъ основаніяхъ экономическія функціи и сняли или во всякомъ случаѣ сильно понизили существующія таможенныя преграды. Но этотъ рецептъ выгоденъ только ведущимъ странамъ и невыгоденъ отставшимъ; ибо, грубо говоря, онъ сводится къ раздѣленію странъ на индустріальныя, перерабатывающія доставляемое остальными сырье и снабжающія ихъ фабрикатами, и аграрныя (или добывающія сырье изъ нѣдръ земли), играющія въ хозяйственномъ процессѣ скорѣе пассивную роль. Между тѣмъ, хозяйственное развитіе послѣвоеннаго времени идетъ подъ флагомъ бунта отсталыхъ странъ, настойчиво проявляемой воли быть не только аграрными, но хотя бы отчасти индустріальными. Интернаціональный планъ поэтому едва ли осуществимъ.

Одно время, скорѣе до кризиса, нежели за его время, было распространено увлеченіе рецептомъ, который, по имени своего изобрѣтателя, носитъ наименованіе фордизма. Въ С.А.С.Ш. этотъ рецептъ широко примѣнялся въ теченіе послѣдняго, кончившагося осенью 1929 года, періода «просперити», и нѣкоторые увлекающіеся американскіе экономисты построили было даже теорію, будто бы въ С.А.С.Ш. воцаряется новый, отличный отъ капитализма, лишенный его недостатковъ строй. Въ основѣ этого строя лежитъ политика высокой заработной платы, гарантирующая высокую покупательную способность населенія и открывающая возможность каждому рабочему и служащему, на свои сбереженія, покупать цѣнныя бумаги и становится тоже предпринимателемъ. Въ результатѣ, американскій строй будто бы преодолѣваетъ антагонизмъ между капиталомъ и трудомъ, постепенно дѣлая всѣхъ пролетаріевъ одновременно капиталистами, участниками въ прибыли, приносимой совокупностью предпріятій.

О фордизмѣ теперь говорятъ очень мало. Ибо онъ оказался возможнымъ только на почвѣ гигантской кредитной инфляціи, приведшей къ краху 1929 года, съ котораго начался міровой кризисъ.

Переходное мѣсто между капиталистическими и анти-капиталистическими рецептами занимаетъ идея планированія. Въ американской литературѣ этотъ вопросъ сталъ прямо моднымъ. Наиболѣе развитое ученіе принадлежитъ профессору Лорвину, развившему его на амстердамскомъ соціально-экономическомъ конгрессѣ.

По словамъ Лорвина, если мы хотимъ, чтобы ростъ предложенія сталъ регулярнымъ и планомѣрнымъ, то и прибыль должны сдѣлать соціально-регулируемой, превратить въ «справедливую прибыль»; одновременно рыночная цѣна должна стать «соціальной цѣной», регулируемой въ плановомъ порядкѣ. Если мы хотимъ, чтобы спросъ измѣнялся регулярно и планомѣрно, необходимо въ плановомъ порядкѣ его стабилизовать путемъ введенія годовой заработной платы, т. е. установленія на годъ впередъ ея уровня. Необходимо также поставить подъ контроль вложеніе капиталовъ и для этого регулировать выпускъ на биржѣ капитальныхъ эмиссій.

Система Лорвина даетъ въ нѣкоторыхъ направленіяхъ удачную намѣтку; но мысли его не продуманы до конца и могутъ бытъ разбиты указаніемъ на внутреннюю противорѣчивость сохраненія рынка съ одновременной стабилизаціей элементовъ цѣнообразованія — заработной платы и прибыли.

Соціалистическіе рецепты

Соціалистическіе рецепты слишкомъ хорошо извѣстны, чтобы на нихъ стоило долго останавливаться. Организаціонная идея соціализма — отмѣна свободы хозяйничанья и, соотвѣтственно, упраздненіе носителя этой свободы, предпринимателя. Правда, наученные горькимъ опытомъ Россіи, соціалисты Германіи и Австріи согласны нынѣ не вполнѣ упразднить частную собственность на орудія производства и, слѣдовательно, фигуру предпринимателя и категорію прибыли; они готовы, по крайней мѣрѣ, на переходный періодъ, сохранить все это примѣнительно къ крестьянской землѣ и ремесленнымъ предпріятіямъ. Но капиталистически-организованное хозяйство, все равно въ области земледѣлія или промышленности, упраздняется при ихъ рецептахъ безповоротно и замѣняется или единымъ по существу государственнымъ хозяйствомъ (такъ полагалось по ортодоксальному марксизму до провѣрки его опытомъ Ленина), или системой коллективныхъ хозяйствъ (такъ выходить, напримѣръ, по ученію синдикализма, выраженному въ лозунгѣ: «фабрики рабочимъ»).

Опытъ Ленина, какъ извѣстно, заставилъ задуматься многихъ, прежде ярыхъ, сторонниковъ соціализма. Онъ привелъ вѣдь къ тому, что въ попавшей подъ соціалистическій экспериментъ странѣ промышленная жизнь остановилась почти вовсе. Противники соціализма сдѣлали выводъ: всякое соціалистическое хозяйство ведетъ къ пріостановкѣ производительнаго процесса.

Продѣлываемый нынѣ въ Россіи второй соціалистическій опытъ заставляетъ нѣсколько иначе формулировать тезисъ. Въ настоящее время въ Россіи всѣ фабричные станки въ ходу, ходъ ихъ даже форсированный, грозящій преждевременнымъ изнашиваніемъ. Одновременно усиленно сооружаются новыя производственныя предпріятія. Иными словами, то обѣщаніе, которое заключалось въ соціалистическомъ догматѣ, сдержано: овеществленная техника, реальный капиталъ страны, использованъ полностью.

Но тутъ получилось нѣчто, смутно предчувствовавшееся анти-соціалистически настроенными теоретиками задолго до русскаго опыта, но только теперь проступившее съ полной ясностью: усиленный ходѣ машинъ подъ соціалистическимъ руководствомъ безплоденъ, не даетъ экономическихъ результатовъ, не повышаеть степени удовлетворенности человѣческихъ потребностей: производимыя цѣнности или поглощаются внутри производящей системы, или оказываются почти вовсе негодными.

Вмѣстѣ съ частной иниціативой изъ хозяйства испарился духъ. Хозяйство свелось къ бѣгу мертвыхъ машинъ, безполезному для живыхъ людей. И у безпристрастныхъ наблюдателей ясно ощущеніе, что дѣло — не въ плохомъ исполненіи, а въ самой системѣ. Соціалистическій рецептъ, испробованный на опытѣ, оказался гибельнымъ.

Анти-капиталистическіе рецепты

Для послѣвоеннаго времени характерно появленіе новыхъ настроеній, въ равной мѣрѣ враждебныхъ капитализму и соціализму. Новое теченіе считаетъ себя законнымъ наслѣдникомъ капитализма и съ нѣкоторой долей условности иногда называетъ себя анти-капиталистическимъ.

Анти-капитализмъ выступаетъ пока въ двухъ главныхъ варіантахъ — въ уже осуществленномъ итальянскомъ фашизмѣ и въ полномъ самоувѣренности германскомъ націоналъ-соціализмѣ. Примыкаютъ къ нимъ и нѣкоторыя молодыя русскія зарубежныя теченія, которыя, въ виду отсутствія среды для нормальнаго развитія, дали пока слишкомъ неопредѣленные наброски, чтобы съ ними стоило считаться.

Фашистскій рецептъ исходитъ изъ предположенія,что въ корнѣ современнаго кризиса, который почитается при этомъ кризисомъ капитализма, лежитъ классовый антагонизмъ. Преодолѣніе этого антагонизма и полагается во главу угла. Для этой цѣли принудительно организуются обѣ стороны — предприниматели и рабочіе, и затѣмъ такъ же принудительно сводятся въ объединяющія ихъ корпорацій.

Но паритетныя организаціи, какъ извѣстно, лишь въ рѣдкихъ случаяхъ приходятъ къ рѣшеніямъ, если въ ихъ составѣ нѣть безпристрастныхъ арбитровъ. И такимъ арбитромъ, по фашистскому рецепту, становится государство, или на практикѣ, господствующая партія. Недаромъ система корпорацій завершается спеціальнымъ министерствомъ, а предпринимательскія и въ особенности рабочія организаціи насквозь проникнуты назначенными отъ партіи элементами, выдвинутыми на первыя мѣста.

Въ результатѣ фашистскій рецептъ сводится къ широкому государственному, партійно-бюрократическому регулированію хозяйственной жизни, доходящему до начальственнаго установленія уровня заработной платы, запрета стачекъ, но и массовыхъ увольненій, концессіонной системы открытія торговыхъ и промышленныхъ предпріятій, начальственнаго установленія посѣвного плана и т. д.

Въ своемъ реальномъ осуществленіи фашизмъ, по словамъ одного изъ наиболѣе тонкихъ наблюдателей, представляетъ широко развитой государственный соціализмъ, въ которомъ съ большимъ мастерствомъ сохранены, въ качествѣ строительнаго матеріала, частно-собственническіе элементы.

Фашистскій рецептъ имѣетъ то достоинство, что онъ уже осуществленъ на практикѣ; противъ него можетъ быть высказанъ тотъ рѣшающій аргументъ, что его примѣненіе не предотвратило распространенія на Италію мірового кризиса, притомъ въ достаточно тяжкой формѣ и въ приблизительно тѣхъ же проявленіяхъ, какъ въ странахъ, продолжающіхся придерживаться капитализма. Это показываетъ, что фашистскій діагнозъ болѣзни не вѣренъ или, по крайней мѣрѣ, неполонъ, и что средства лѣченія, фашизмомъ предлагаемыя, во всякомъ случаѣ недостаточны.

Много труднѣе судить о націоналъ-соціалистическомъ рецептѣ. Германскіе націоналъ-соціалисты избѣгаютъ выставленія достаточно подробной, могущей ихъ связать экономической программы. Но, насколько можно судить, въ нее входятъ: 1) заимствованная оть большевиковъ временъ НЭП-а идея «командныхъ высотъ» или націонализаціи ведущихъ хозяйственныхъ предпріятій, съ сохраненіемъ рядомъ сѣ ними и въ ихѣ орбитѣ среднихъ и мелкихъ предпріятій; 2) идея внутренней колонизаціи на земляхъ, расчищенныхъ силами молодежи, призванной въ порядкѣ трудовой повинности; эти земли предназначаются для принятія части рабочаго населенія, ставшей избыточной за крушеніемъ надеждъ на дальнѣйшее развитіе мірового хозяйства; 3) неясная идея новой валюты, обезпеченной реальными имуществами и потому растяжимой по мірѣ созданія новыхъ имуществъ, и, въ дополненіе, также неясная мысль о націонализаціи кредита.

Изъ этихъ идей вторая приноровлена къ специфически германскимъ условіямъ и потому отпадаетъ при разсмотрѣніи вопроса о кризисѣ въ общей формѣ. Первая покоится просто на увѣренности, что если активные, притомъ чисто арійскіе элементы начнутъ хозяйничать, все пойдетъ хорошо. Третья идея несомнѣнно ближе подходитъ къ корню вопроса, но націоналъ-соціалистическій анализъ крайне поверхностенъ потому рецепты оказываются лишь новыми варіантами тѣхъ, которые выдвигались въ прежнія времена по поводу кризисовъ и неизмѣнно проваливались на практикѣ.

***

Результаты бѣглаго обзора предлагаемыхъ рецептовъ оказываются въ достаточной мѣрѣ печальными. Въ значительной мѣрѣ это происходить въ виду смѣшенія двухъ вопросовъ — о кризисѣ системы вообще и о данномъ кризисѣ въ частности. Попытку расчленить вопросы и дать на нихъ предварительные отвѣты я сдѣлаю въ слѣдующей статьѣ.

Н. С. Тимашёвъ.
Возрожденіе, № 2421, 18 января 1932.

Views: 25

«Пари Миди». (Габріель Перрэ). «Вотъ наконецъ появляется «онъ» въ концѣ зала. Въ сопровожденіи своего штаба и своихъ тѣлохранителей, онъ подвигается впередъ. Слѣва, справа, спереди, сзади, восторженныя привѣтствія сливаются въ оглушительный гулъ. Поднимаются вверхъ руки въ знакъ привѣтствія. Люди въ залѣ нервно смѣются или плачутъ. Это экстазъ… А «онъ» идетъ, не спѣша, торжественной походкой. Иногда легкая улыбка пробѣгаеть по его лицу. Онъ останавливается вдругъ и медленно поднимаетъ правую руку въ отвѣтъ на всеобщее привѣтствіе… Въ глубинѣ залы раздается ритмическій звукъ шаговъ…Это идутъ въ ногу, отбивая тактъ, отряды ударныхъ группъ, несущіе свои знамена, иногда обвитыя чернымъ крепомъ. Знамена ставятся вокругъ трибуны, занимаемой вождемъ, образуя почетную ограду. Наступаетъ молчаніе. Вотъ Хитлеръ начинаетъ говорить. Голосъ его звучитъ глухо, безъ оттѣнковъ. Ораторъ не дѣлаетъ никакихъ жестовъ. Похоже на то, что онъ читаетъ урокъ. Но потомъ поднимаются его руки, голосъ звучитъ громче, руки протягиваются впередъ и вновь скрещиваются на груди. Ораторъ приближается къ самому существу своего сюжета. «Нѣмецкаго народа не существуетъ. Необходимо создать этотъ народъ внутри насъ самихъ и прежде всего необходимо бороться противъ марксизма, противъ большевизма»… И когда Хитлеръ произноситъ слово марксизмъ, оно звучитъ, какъ рокотъ барабана. Оно гремитъ, какъ пѣнящійся горный лотокъ. Кулаки оратора сжимаются, бьютъ направо, налѣво, жестикуляція его становится отчаянной, пальцы его разжимаются и вновь сжимаются тѣмъ движеніемъ, какъ если бы онъ хотѣлъ задушить своего врага… Я гляжу вокругъ. Всѣ лица свѣтятся какимъ-то нездѣшнимъ экстазомъ. Слухъ ловитъ каждое слово. Въ глазахъ женщинъ видны слезы восторга и умиленія… Я ухожу, но издалека оборачиваюсь еще разъ. Издалека маленькая черная фигурка Хитлера кажется жестикулирующей маріонеткой. И однако, мистическая вѣра здѣсь преодолѣваетъ все, что могло бы казаться смѣшнымъ. Да. Германія не умерла…»

Сотрудникъ французской газеты хочетъ очевидно сказать, что не умерла та историческая Германія, которая всегда откликалась на мистическій призывъ проповѣдниковъ соціальнаго блага. Сила Хитлера — это очевидно сила не столько политическаго, сколько нѣкотораго моральнаго по побужденіямъ почина.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2425, 22 января 1932.

Views: 24

За послѣдніе мѣсяцы въ парижскихъ кинематографахъ замѣчается крайнее раздраженіе и неудовольствіе публики.

— Послѣ каждой пьесы начинается шиканье и бурный свистъ, иногда даже оглушительный…

Публика возмущена исключительно бездарнымъ выборомъ пьесъ. Администраторы кинематографовъ, какъ будто нарочно, намѣчаютъ къ постановкѣ самыя безтолковыя, самыя безсодержательныя и даже глупыя вещи.

Признаться сказали, и я, со своей стороны, какъ любитель кинематографа, тоже всегда принимаю участіе въ этомъ общемъ свистѣ:

— Какъ же, въ самомъ дѣлѣ, дать понять владѣльцамъ кинематографовъ, что нельзя издѣваться надъ публикой и питать ее сплошной пошлостью и сплошнымъ убожествомъ?

Я не знаю, чѣмъ объяснить этотъ упадокъ парижскихъ «синема», но, какъ кажется, это результатъ покровительственной системы и запрета или полузапрета американскаго производства.

Право, иногда смотришь «картину» и думаешь:

— Для кого это приготовлено? На какихъ болвановъ это расчитано? И какъ можно было тратить деньги (и не малыя деньги) на производство такого убожества, и вообще на такую анафемскую бездарь?

Сплошь и рядомъ дѣло доходитъ до того, что образованные зрители не могутъ своими словами передать содержаніе «картины». Думаю, что и гг. «кинеасты», сочинявшіе и воспроизводившіе эту глупую пошлость, тоже не могли бы объяснить, что такое они «накрутили».

А между тѣмъ, Парижъ каждый вечеръ тратить милліоны франковъ на это «удовольствіе». Думается, впрочемъ, судя по шиканью и свисткамъ, что эта стрижка терпѣливой публики продлится не долго. Уже и сейчасъ многіе любители «даютъ себѣ клятву» ходить только на бульвары, гдѣ цѣны дороже, но къ публикѣ относятся все-таки съ нѣкоторымъ уваженіемъ.

***

Въ нынѣшнемъ номерѣ «Возрожденія» читатели найдутъ извѣстіе, что и геръ Хитлеръ очень бы хотѣлъ отдѣлить отъ Россіи Малороссію и образовать изъ нея крупное самостоятельное государство.

Причина — геръ Хитлеръ не хотѣлъ бы видѣть большую и мощную Россію. — Онъ предпочитаетъ Россію маленькую и безсильную…

Такимъ образомъ, приходится отмѣтить появленіе еще одного претендента если не на захватъ, то во всякомъ случаѣ на рѣшеніе будущей судьбы русскаго народа.

Сколько же, однако, всего такихъ претендентовъ на Малороссію?

Габсбургъ («Василій Вышиванный») мечталъ объ украинской коронѣ.

Скоропадскій мечталъ и мечтаетъ о наслѣдственной «булавѣ» гетмана.

Польша мечтаетъ о Кіевѣ и выходѣ къ Черному морю черезъ Малороссію.

Италія Муссолини мечтаетъ объ «украинской колоніи».

Англія мечтаетъ объ ослабленіи Россіи.

И кромѣ того, гетманъ Остряниця, гетманъ Печериця, «морской министръ Украины» Левицкій, австрійскій офицеръ Коновалецъ и пр. и пр. — всѣ мечтаютъ, всѣ рѣшаютъ, всѣ предопредѣляютъ.

И замѣчательно: никто, никогда и нигдѣ даже не поинтересовался узнать: а что думаетъ на этотъ счетъ украинскій народъ и что думаетъ Россія?

О судьбѣ Украины гг. претенденты постановили «заочное рѣшеніе»:

— Считать самостоятельной!

Но, конечно, даже дураки хорошо понимаютъ, что иноземные друзья Украины хлопочутъ только о себѣ:

— Самостоятельную Украину будетъ много легче проглотить.

Александръ Яблоновскій.
Возрожденіе, № 2422, 19 января 1932.

Views: 25

— Будете ли вы встрѣчать старый Новый Годъ? — Такъ, кажется, спрашиваютъ и до сей поры въ Парижѣ. Но послѣдній разъ, когда я такъ спросилъ, это было ровно десять лѣтъ тому назадъ и это было въ Москвѣ.

На мой вопросъ Н. отозвалась вопросомъ:

— Опять у вашихъ профессоровъ?

— Да, какъ и въ тотъ разъ.

Н. задумалась.

— Водка была очень хорошая, — сказала она.

— Водка? — я засмѣялся. — Вы, кажется, не такая ужъ ея любительница.

— Нѣтъ, просто я вспомнила. Мнѣ было очень холодно тогда и неуютно. А послѣ водки сдѣлалось хорошо. Я вѣдь тогда все никакъ не могла придти въ себя послѣ Сибири, послѣ болѣзни…

Мы условились. Но кажется за день до Новаго Года Н. заявила мнѣ, что не можетъ.

— Я занята, — сказала она. — Мы съ Лизой и съ Л. выступаемъ въ Таганскомъ народномъ домѣ. Танцуемъ Скрябина, ей-Богу.

— Что за вздоръ, — разсердился я. — Танцовать Скрябина, да еще въ Таганскомъ народномъ домѣ! Зачѣмъ вамъ все это нужно?

— Паекъ обѣщали, — замѣтила Н. довольно кротко.

— Воображаю, какіе архаровцы тамъ будутъ смотрѣть на ваши танцы! Это что-нибудь большевицкое, культпросвѣтъ? Для чего они это устраиваютъ, значитъ, потихоньку все-таки и сами празднуютъ старый Новый Годъ!

— Не все ли равно? Я вѣдь вамъ разсказывала, что Л. геніально придумываетъ такія вещи. Это какая-то совсѣмъ новая штука, не танецъ собственно, а рядъ движеній. Впрочемъ, вы не «антиресуетесь».

— Да, дѣйствительно, не интересуюсь. И не понимаю, вообще, какъ можно танцевать Скрябина, особенно въ большевицкія времена, на Таганкѣ…

Мы слегка поссорились, но потомъ все-таки рѣшили встрѣтиться. Я долженъ былъ заѣхать за Н. въ Таганскій народный домъ къ половинѣ двѣнадцатаго. Мы успѣли бы еще попасть къ В.

Когда я вышелъ въ тотъ новогодній вечеръ на улицу, валилъ сильный снѣгъ. То не была мятель. Вѣтра не было, по землѣ не мело. Снѣгъ падалъ тихо и густо, очень крупными хлопьями, такъ, какъ бываетъ рѣдко. Переулокъ нашъ весь уже завалило ровной бѣлой скатертью. Прохожіе перекликались, ступая глубоко въ сугробы, но всѣмъ было весело. Отлично дышалось въ этотъ мягкій зимній вечеръ, такой, какой могъ бы выдаться на Масляной, но какимъ-то чудомъ выдался вдругъ наканунѣ Новаго Года.

Я вышелъ на Арбатъ. Улицу тоже совсѣмъ завалило снѣгомъ, и трамваи перестали ходить. Здѣсь тоже слышался веселый говоръ, смѣхъ.. Такихъ легкихъ мгновеній немного было въ тѣ времена!

И извозчикъ, котораго я нанялъ, чему-то радовался. — Хо, хо, — приговаривалъ онъ, — вотъ навалило-то… Что дѣлается!

— А въ Таганку доѣдемъ?

— Отчего не доѣхать. Доѣдемъ.

Задумавшись, я не доглядѣлъ, какъ онъ меня везетъ. Мы проѣхали Пречистенскій бульваръ и спустились на набережную Москва-Рѣки.

— Постой, куда же ты меня везешь?

— Какъ куда? На Таганскую площадь, вы сказали. Черезъ Кремль надо-бы ѣхать, да по Варваркѣ. Тамъ большевики не пропускаютъ.

Дорога по набережной была прямая, это вѣрно, но эти мѣста никогда въ Москвѣ не были особенно оживленными, а въ тѣ годы казались они совсѣмъ заброшенными.

— Да вѣдь мы съ тобой въ снѣгу завязнемъ!

— Не завязнемъ, баринъ.

— Или ограбятъ насъ тутъ съ тобой…

— Не ограбятъ. Воръ сюда въ такую погоду не заберется.

Это было резонно. Мы, дѣйствительно, не встрѣтили ни одной живой души. Ѣзды тутъ никакой не было. Извозчикъ, какъ всякій русскій человѣкъ, который видитъ, что промахнулся, дѣлался все радостнѣе и разговорчивѣе. Лошадь шла шагомъ по брюхо въ снѣгу, санки того и гляди могли перевернуться.

— Ничего, ничего. Теперь тутъ маленько осталось, а тамъ дальше дорога гладкая.

Я его не бранилъ, впрочемъ! Въ навигаціи этой было что-то пріятное. Не Москва, а деревня. Мнѣ вспомнилось, какъ когда-то въ имѣньицѣ у родныхъ въ Костромской губерніи я шелъ въ Новый Годъ на лыжахъ по снѣгу выше воротъ усадьбы…

Стало, дѣйствительно, глаже, Кремлевская стѣна слѣва давно кончилась. Извозчикъ повернулся ко мнѣ.

— Проѣхали. А вѣдь я думалъ — не проѣдемъ! Нельзя тутъ ѣздить. Это какая же ѣзда…

— Поздно спохватился, дѣдушка.

Я разглядѣлъ его теперь, онъ былъ, оказывается старый-престарый. Онъ тоже меня какъ будто разсматривалъ, и маленькіе его глазки улыбались.

— Снѣгъ-то потише сталъ. Теперь до Таганки рукой подать, вонъ Яузскій мостъ. Гляди-ка, — удивился онъ, — часы идутъ, большевики не испортили!

На одинокихъ и странныхъ въ этомъ мѣстѣ уличныхъ часахъ обѣ стрѣлки сошлись на двѣнадцати.

— Новый Годъ — огорчился я. — Эхъ, ты, дѣдушка, опоздалъ я изъ-за тебя!

Извозчикъ помолчалъ нѣкоторое время и вдругъ снова повернулся ко мнѣ.

— Примѣта такая. Дорога, значитъ, вамъ выходитъ. Поѣдете далеко.

— Куда же я поѣду?

— За границу поѣдете.

Боже, какъ угадалъ онъ завѣтную мою мечту! Волненіе меня охватило…

— Я бы самъ за границу поѣхалъ, — продолжалъ извозчикъ. — Посмотрѣлъ бы, какъ люди живутъ. А тутъ — какая жизнь! Ну, мнѣ хоть помирать пора, а вамъ-то рано, баринъ…

Онъ долго еще философствовалъ. Я не отвѣчалъ ему и все думалъ объ одномъ. А можетъ быть, правда, разъ есть такая примѣта… Я не замѣтилъ, какъ мы остановились у Таганскаго народнаго дома.

— А водочки у васъ съ собой нѣту? — ласково спросилъ извозчикъ.

— Нѣту, мой милый. Далъ бы тебѢ съ удовольствіемъ. Вотъ, возьми на чаекъ, можетъ найдешь гдѣ.

— Да что, самогонъ ихній, — старикъ даже плюнулъ съ презрѣніемъ. — Ну, простите, баринъ.

Съ отвращеніемъ послѣ снѣжнаго воздуха вошелъ я въ нѣкоторую неподметенную, накуренную, непровѣтренную, кисло пахнущую залу. То не былъ театръ. За столами сидѣли, очевидно, важныя персоны революціонной Таганки съ семействами и гостями, приглашенными посмотрѣть на культурно-просвѣтительное зрѣлище. Трактирные чайники, трактирныя чашки на столахъ свидѣтельствовали какъ будто о чаепитіи. Но слишкомъ потныя и красныя лица, слишкомъ мутные взоры, слишкомъ безпомощно повисшія косматыя головы въ ближайшихъ рядахъ напомнили мнѣ сказанное старымъ извозчикомъ слово «самогонъ»…

На эстрадѣ, совсѣмъ близко отъ той двери, въ которую я вошелъ, блистая обнаженными руками и спинами, задрапированныя яркими цвѣтными тряпками, обѣ стройныя, серьезныя, немного даже торжественныя, двигались медленно, переходя отъ одной искусственной и неудобной позы къ другой, Н. и ея Лиза. Блѣдный молодой человѣкъ съ измученнымъ лицомъ извлекалъ изъ разбитаго піанино тонкія, серебристыя, причудливо разсыпанныя нотки. Можно было смѣяться, можно было и плакать, глядя на это! Внезапно, на глуховатомъ ударѣ, музыка прервалась. Лиза и Н. вскинули руки и замерли въ очень трудныхъ и странныхъ позиціяхъ. Потомъ пришли въ человѣческое состояніе и спокойно удалились за занавѣсъ. Молодой человѣкъ поднялся изъ-за піанино. Никто въ залѣ не обратилъ на все это ни малѣйшаго вниманія. Никто не обращалъ вниманія и на меня. Сообразивъ, что маленькая дверь рядомъ съ эстрадой ведетъ за сцену, я проскользнулъ въ нее. Въ эту минуту въ залѣ кто-то дико захлопалъ въ ладоши и заоралъ совершенно пьянымъ и плачущимъ голосомъ — «браво, честное слово, браво».

Н. и ея подруга замерли выжидательно у перилъ ведущей отъ сцены лѣсенки. — Можетъ быть, вызовутъ?.. — Вы опоздали и ничего не видѣли. Насъ тутъ два раза вызывали. — Боже мой, Боже мой, вотъ оно «вѣчно театральное»…

Я торопилъ Н., было вѣдь уже около часу.

— Почему это вы въ платочкѣ? Чтобы соблюсти стиль Таганскаго народнаго дома?

— Вовсе нѣтъ, отъ снѣга. Лиза тоже въ платкѣ. Подержите, пожалуйста, мою картонку, тамъ мой костюмъ.

Странная вещь были въ Россіи эти плоскія желтыя деревянныя коробки, называвшіяся почему-то картонками. Лиза въ платкѣ и Н. съ уныло поднятымъ воротникомъ, съ узелкомъ въ рукахъ, тоже вышли на улицу.

— Прощай, Лиза. Мнѣ даже неловко. Она такъ, а я на извозчикѣ, точно важная артистка.

— Подумаешь, важная вещь извозчикъ! Не тащить же мнѣ вашу картонку черезъ всю Москву. И кромѣ того, поздно.

— А, можетъ быть, неловко такъ поздно?

— Я вамъ забылъ сказать, что мы ѣдемъ не къ В., а къ Г. Такъ насъ просила В. Они будутъ встрѣчать Новый Годъ у Г.

— Но вѣдь я тѣхъ совсѣмъ не знаю.

— Я тоже не очень знаю. Не все ли вамъ равно? Тоже «профессора», какъ вы выражаетесь. Очень близко отъ васъ, на Никитской, въ Шереметевскомъ переулкѣ.

— Вотъ это хорошо.

По дорогѣ Н. разсказывала мнѣ опять, какъ талантлива Лиза, какъ изобрѣтателенъ и музыкаленъ Л. и какъ изъ всего этого можетъ выйти что-то очень замѣчательное.

— У бѣднаго Л. видъ неудачника. Кто-нибудь другой воспользуется его выдумками. — Кажется, впослѣдствіи такъ и вышло.

Я разсказалъ Н. о часахъ и о словахъ старика извозчика. Она приняла это совершенно серьезно.

— Я убѣждена, что вы въ этомъ году уѣдете, — сказала она.

— Ну что же, остается выпить за это пожеланіе водки!

Но водки намъ выпить не удалось. Мы попали къ Г. слишкомъ поздно. Гости успѣли приналечь на напитки и водку всю выпили. Кромѣ того, успѣли произойти среди гостей и среди хозяевъ какія-то драмы. Самъ Г. куда-то исчезъ. Жена его встрѣтила насъ съ опрокинутымъ лицомъ. Она, впрочемъ, быстро оправилась и повела Н. къ столу.

— Какой окорокъ, — удивилась Н. — Мнѣ сразу захотѣлось ѣсть.

Пока ее потчивали, я пошелъ искать В. Толкнувъ одну дверь, я увидѣлъ его сидящимъ почему-то на столѣ. Онъ мнѣ обрадовался и немедленно досталъ изъ-подъ стола бутылку.

— Почему ты такъ тихо говоришь! — спросилъ я его. В. не отвѣтилъ, но рыданія послышались изъ другой комнаты. Кого-то тамъ успокаивали. В. прислушался, потомъ сказалъ:

— Давай окончимъ, наконецъ, эту бутылку. Это коньякъ.

— Кавказскій, навѣрное.

— Нѣтъ, кажется, эстонскій.

— Да развѣ бываетъ эстонскій!

— Ну, вѣротяно, изъ какихъ-нибудь ягодъ.

— А гдѣ же гости?

— Не знаю, многіе ушли.

Мы молча выпили по стаканчику.

— Н. здѣсь? — спросилъ В.

— Да, здѣсь. Ее угощаютъ. Не будутъ, надѣюсь, заставлять ее танцовать.

В. махнулъ рукой. Онъ взялъ въ руки бутылку и чистый стаканъ. — Я пойду поздороваюсь съ ней.

— Ты знаешь, о чемъ я все время думаю. Уѣхать, уѣхать…

Не выпуская изъ рукъ бутылки и стакана, В. обнялъ меня…

Такъ прошли еще два или три часа этой новогодней ночи. Въ столовой вокругъ окорока понемногу собрались всѣ. Къ эстонскому коньяку прибавились крымскій портвейнъ и кавказская Бургонь. Появился Г., пришла заплаканная и напудренная жена В. Всѣ сидѣли чинно, разговаривали дружно. Внезапно, вращая глазами и аккомпанируя себѣ на рояли, запѣлъ что-то вполголоса Сережа Ш.

А потомъ надо было уходить. Мы вышли съ Н. изъ подъѣзда въ снѣжный переулокъ и вздохнули блаженно. Было очень тихо, очень тепло, снѣгъ пересталъ идти и лежалъ на всемъ глубокими чистыми пластами. Москва была спящая и заколдованная.

На углу Большой Никитской я остановилъ Н.

— Вы слышите?

— Что это такое?

— Оттепель на Новый Годъ!

— Это бываетъ послѣ такого снѣга.

Мы еще стояли и слушали, какъ вдругъ гдѣ-то рядомъ ударилъ колоколъ.

— Въ Никитскомъ монастырѣ [1] звонятъ, — сказала Н. — Къ утренѣ. Перейдемъ на ту сторону.

Изъ привратницкой въ аркѣ воротъ вышла монахиня и побрела черезъ снѣжный дворъ къ храму. Тамъ виднѣлся огонекъ лампадки.

— Зайдемъ на минутку въ церковь — предложила Н.

— Ужъ очень по-московски!

— Что жъ тутъ плохого? Вѣдь мы не пьяные же какіе. И это вѣдь мой монастырь. Съ нами рядомъ. Я всегда забѣгала по дорогѣ въ гимназію.

— Но куда мнѣ дѣть вашу картонку? Всюду снѣгъ. А такъ неловко идти въ церковь.

Н. взглянула на меня, усмѣхнулась. Слегка косые сѣроватые глаза, скулы, можетъ быть, немного слишкомъ замѣтныя, лукавый ротъ, черный платочекъ…

— Да вы сами похожи на монахиню!

— Что-же, — вздохнула Н., — ужъ очень я русская, вы знаете. Слишкомъ ужъ даже русская! Ни капельки нѣтъ во мнѣ ничего другого. Однимъ словомъ, простой народъ… Подождите меня здѣсь, я скоро.

Я стоялъ въ воротахъ Никитскаго монастыря и думалъ о чемъ-то сонно и успокоительно, какъ будто подъ снѣгомъ.

Когда Н. возвратилась, я хотѣлъ пошутить. Но она была серьезна.

— А вѣдь я и не поздравила васъ. Съ Новымъ Годомъ. Дай Богъ… И чтобы вы уѣхали!

Это исполнилось. То былъ мой послѣдній Новый Годъ въ Москвѣ.

[1] Уничтоженъ большевиками въ концѣ 1920-хъ.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2417, 14 января 1932.

Views: 35

Всѣмъ, ѣдущимъ изъ Парижа въ Югославію или обратно, не безполезно знать, что у нихъ будетъ пересадка на австрійской станціи Шварцахъ.

Такъ какъ пересадка эта предстояла намъ ночью, въ 4 часа, то, конечно, я предварительно подготовилъ къ этому событію всю кондукторскую бригаду поѣзда, объяснивъ, насколько мнѣ спѣшно нужно въ Парижъ и насколько сильно пострадаетъ русская эмиграція во Франціи, если я просплю Шварцахъ и попаду въ Мюнхенъ.

До Великой войны я свято вѣрилъ въ аккуратность нѣмцевъ и въ точное соблюденіе даннаго ими честнаго слова. Но мы знаемъ, какъ изуродовала народные характеры война.

Румыны бросили играть на скрипкѣ, занявшись большою политикой, греки боятся голыхъ классическихъ ногъ, турки содрали съ головъ фески, французы стали меланхоличными, русскіе — подвижными англичане — многословными.

Ясно, что коренная перемѣна должна была произойти и въ нѣмцахъ, тѣмъ болѣе, что съ измѣненіемъ контура границъ государства всегда измѣняется и его психологія.

— Поставь-ка, Ваня, будильникъ — посовѣтовалъ я, раскрывая одинъ изъ своихъ чемодановъ. — Въ эпоху всеобщаго расцвѣта демократизма намъ лучше всего разсчитывать на свои собственныя скромныя аристократическія силы.

И можетъ быть, такое общее сужденіе было слишкомъ сурово. Но что дѣлать, когда русскому бѣженцу уже восемь лѣтъ совершенно не на кого положиться на земномъ шарѣ?

На что благожелательно относится къ намъ Лига Націй… А и то, когда Нансенъ получилъ въ Совѣтской Россіи концессію, вѣдь намъ ничего не перепало отъ этого полярнаго филантропа!

Кондукторъ-австріецъ, конечно, опоздалъ. Вѣрнѣе, не опоздалъ, а спокойно сообщилъ о прибытіи на Шварцахъ только тогда, когда поѣздъ уже остановился, а мы, открывъ всѣ окна корридора, начали ураганный обстрѣлъ станціи своими вещами. Будильникъ, молодчина, оказался аккуратнѣе и точнѣе всякаго нѣмца. Поставленный на полъ, онъ за часъ до прибытія лихо залился буро-малиновымъ звономъ. А такъ какъ у него есть дурная привычка вертѣться и бѣгать, пока звонъ продолжается, то вышло даже слишкомъ торжественно. Вынырнувъ изъ-подъ скамьи, онъ кинулся въ сосѣднее купэ къ какому-то почтенному нѣмцу, быстро поднялъ его на ноги, пострекоталъ надъ ухомъ испуганно бросившейся бѣжать старой тирольки и, выдержавъ неожиданную бoрьбу съ фоксъ-терьеромъ, запрятаннымъ старухой въ корзину съ бѣльемъ — съ побѣднымъ призывомъ прошелся взадъ и впередъ по всему корридору.

— Пора соединятья съ Германіей? — воскликнулъ спросонья, протирая глаза, мой сосѣдъ швабъ. И сконфузился.

***

Когда-то, лѣтъ пятнадцать назадъ, я проѣзжалъ этотъ путь — Зальцбургъ, Иннсбрукъ, Буксъ, Цюрихъ… не было co мною тогда пустой коробки отъ Блигкена и Робинсона, чайника, металлической кружки, и въ карманѣ неопредѣленнаго документа, обидно начинающагося словами: «le présent certificat n’est pas»…

Былъ тогда я гражданиномъ Россійской Имперіи, на меня безъ всякаго соболѣзнованія смотрѣла встрѣчная нѣмецкая старуха, не качалъ головой, вздыхая, долговязый спортсмэнъ, влюбленный въ свои лыжи и въ снѣжную наклонную плоскость.

Съ Россіей вѣжливо разговаривали не только короли и министры, даже дежурныя буфетчицы на глухихъ пересадочныхъ станціяхъ и тѣ съ подобострастнымъ любопытствомъ подавали кофе: «bitte schön»!

Жалость даже къ личной неудачѣ иногда оскорбляетъ. А тутъ — майнъ герръ съ птичьимъ перомъ на головѣ жалѣетъ сто милліоновъ людей… сто милліоновъ!

Дуракъ.

Что осталось такимъ же, какъ раньше, — зелено-голубой Иннъ, дымящіяся пургой скалы у неба. Тотъ же черный сосновый лѣсъ, съ просѣдью снѣга въ волосахъ, тѣ же гримасы голаго камня, улыбка и ужасъ, застывшіе нѣкогда въ ожиданіи завоеваній революціи земной коры.

Толпы бѣлыхъ гигантовъ, ярко-синее небо, голубая рѣка. И лиловые провалы ущелій… Не измѣнилось ничего! Только лыжи новыя у тѣхъ, что безпечно скользятъ тамъ, вверху, да люди, должно быть, другіе. И развѣ можно намъ бояться за нашу Россію?

Какая-то случайная дрянь царапаетъ русскій снѣгъ, скачетъ въ восторгѣ… А мы испугались: погибла земля!

***

— Вы русскіе?

— Да.

Это съ нами послѣ Букса начинаетъ бесѣду какой-то жизнерадостный швейцарецъ, ѣдущій въ Цюрихъ. Лицо круглое, розовое, налитое. Навѣрно или купецъ или мелкій политическій дѣятель.

— Ну, что же: когда у васъ большевизмъ кончится?

— Трудно сказать, мсье.

— Удивляюсь! такая громадная страна и терпитъ насиліе со стороны какой-то кучки каналій.

Этотъ аргументъ – самый вѣскій въ устахъ иностранцевъ. На всякое другое замѣчаніе легко отвѣтить съ достоинствомъ. Но, дѣйствительно, почему такая большая страна терпитъ насиліе со стороны такой небольшой кучки каналій, я самъ часто недоумѣваю. Конечно, терроръ, сыскъ, шпіонажъ. Да. Но терроръ противъ арміи!.. Это какъ-то неубѣдительно: бѣдненькіе несчастненькіе солдатики… Политкомы ихъ обижаютъ, власть оскорбляеть, а они, беззащитные, терпятъ и терпять…

— Вы не знаете что такое коммунистическая организація, мсье, — защищая достоинство черезчуръ терпѣливаго народа, говорю, наконецъ, я. — Эта компанія умѣеть пользоваться всѣми средствами для сохраненія власти.

— Да, да, отлично знаю. Но все—таки, этихъ людей не такъ уже много въ Россіи.

— Зато они въ центрахъ, мсье. И весь аппаратъ въ ихъ рукахъ. А населеніе, сами знаете, разбросано, неорганизовано, безоружно.

— Ну такъ что-жъ, что разбросано? Вотъ, здѣсь, въ нашей Швейцаріи… Горы тоже разъединяютъ населеніе. Вѣрно? А между тѣмъ, Вильгельмъ Телль у насъ былъ!

Онъ встаетъ, вздыхаетъ, снимаетъ съ полки чемоданъ. Поѣздъ подходить къ Цюриху.

— Вы навѣрно не знаете, съ кѣмъ разговаривали, мсье, — послѣ ухода добродушнаго пассажира говорилъ мнѣ съ улыбкой молчаливо сидѣвшій до сихъ поръ въ углу молодой швейцарецъ.

— Да, не знаю, конечно…

— Это цюрихскій домовладѣлецъ… Штейнбергъ. По національности еврей.

— Что вы сказали?

— Еврей.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 247, 4 февраля 1926.

Views: 14