В октябрѣ 1941 г., за полтора мѣсяца до занятія Ростова нѣмцами, разразилась первая паника. Управляющій технической конторой Новэнергосила Петрохин, безрадостный, туберкулезный субъект лѣт 35-ти, вернувшись от властей, созвал общее собраніе и срывающимся голосом объявил, что враг у ворог, бойцам народнаго ополченія, т. е. всѣм мужчинам, немедленно выходить на улицу строиться. Когда огорошенные канцеляристы еще топтались по коридору, Петрухин успѣл забѣжать к себѣ в кабинет и отдать мнѣ «послѣднія распоряженія»:
— Товарищ Феничкин, вы, как больной, остаетесь, назначаю вас своим замѣстителем. Вот вам печать, ключи, чековыя книжки… кажется, все, — поспѣшно вывернул он свои карманы. — В случаѣ непосредственной опасности архивы и цѣнности сжечь, постройки взорвать. Вы за все отвѣтственны…
— Позвольте, как же…
Но Петрохин был уже на улицѣ, пытался там выстроить в боевой порядок свою небоевую рать. У ратников замѣтно дрожали подколѣнья, в строй никак не укладывались. Отчаянно нервничавшій Петрохин, наконец, плюнул, побѣжал, не оглядываясь, один, за ним в отдаленіи двинулись толпой ратники и поволокли по мостовой знамя.
Все это было хорошо видно из окна кабинета. За моей спиной собралась женская половина управленія, слышались охи и всхлипыванія. Прежде всего я досрочно отпустил всѣх по домам, защелкнул замки и затѣм ушел сам. На улицѣ было пустынно, вдали гремѣло. Какая чудесная музыка! В послѣдній раз я ее слышал лѣт 20-ть назад!
— Трепещите каналіи, час возмездія близок! — думал я, прислушиваясь к артиллерійскому рокоту. — На помощь к нам спѣшит старушка-Европа!
К ночи затихло и, когда к утру ничего не случилось, пришлось снова итти на службу. К моему удивленію, я увидѣл у дверей Конторы вчерашних ополченцев. Оказывается, часть из них уже сбѣжала по дорогѣ, другая была Петрохиным приведена в казарму. Ночью через окошко удалось бѣжать и этим. Один Петрохин исчез безслѣдно. Днем, к моей большой радости, вернулся из командировки главный инженер Козлов, человѣк рѣшительный и храбрый.
— Что у вас здесь происходило? — спрашивал он, хмурясь. — Гдѣ Петрохин?
Я кратко сбрисовал ситуацію и передал ему печать и прочія учрежденскія реликвіи.
— Немедленно строчите Главку донос! — предложил мнѣ Козлов. — Больше я этого мерзавца к управленію не допущу!
Потом мы, вооружившись портфелями, двинулись в центр на рекогносцировку. В большом зданіи Горкома ВКП(б), на Таганрогском проспектѣ, было пусто, хоть шаром покати, двери всѣ отперты, на столах и по полу разбросана всякая дрянь.
— Называется авангард, защитники отечества! — презрительно проговорил Козлов. — Что ж, давайте грабить! К чему, напримѣр, лежать здѣсь блокноту? Эх, слѣдовало бы пиш-машинку…
Уже покидая зданіе, Козлов в сердцах сильно двинул ногой пріоткрытую дверь в какую-то комнату. Дверь громоподобно хлопнула, отлетѣла назад и неожиданно открыла нашему взору сидящаго в глубинѣ за столом толстаго субъекта. Как мы потом узнали, это был третій секретарь Горкома Юдин, единственный представитель партіи, оставшійся в городѣ. Его машина была спрятана во дворѣ и находилась в полной готовности к драпу.
— Что за хулиганство! — стремительно выскочил нам навстрѣчу Юдин, рѣшив, должно быть, что пробил уже его час.
— Мы, конечно, извиняемся, думали, что и вас нѣт дома, — проговорил Козлов, плюхая свой раздутый портфель на стол. — Наш управляющій, Петрохин, вчера сбѣжал. Я главный инженер Новэнергосилы, только что вернулся из командировки из Докшукино, гдѣ мы на заводѣ СКЖД производим работы по установкѣ двух дизелей 600 и 400 лошадиных сил и паромашины типа…
— К чорту с вашими дурацкими дизелями! — взревѣл Юдин. — Шляетесь здѣсь, хлопаете дверьми, как умалишенные! Что вам от меня нужно?!
Нужно же нам было узнать, как дальше быть, что дѣлать? Эвакуироваться ли или продолжать работу? Далеко ли нѣмцы, почему возникла паника? На всѣ эти вопросы Юдин не пожелал нам отвѣтить, сам, псвидимому, ничего не знал. Он постарался нас поскорѣй выпроводить, посовѣтовав дѣйствовать так, как будто ничего не случилось, в случаѣ опасности мы, мол, будем своевременно извѣщены.
— Чорта с два, жди! Кабинет его наверху, а он, сукин сын, сидит у выхода! — сказал мнѣ на улицѣ Козлов; в конторѣ он авторитетно заявил, что от Горкома мы получили всѣ необходимыя полномочія и директивы.
Когда мнѣ сейчас приходится читать описанія военнаго времени в том духѣ, что был какой-то стратегическій план, нѣкая цѣлеустремленность, что были талантливые полководцы и доблестные комиссары, то все это мнѣ кажется исключительно неправдоподобным. С моей невысокой колокольни, вокруг которой разворачивалась часть кровавых событій, ничего похожаго не было видно, ни малѣйшаго слѣда. В первую половину войны все потонуло в хаосѣ, власть и командованіе корчились в параличѣ; народ, войска вышли из повиновенія, стали небоеспособными; даже такіе оплоты диктатуры, как НКВД и ВКП(б), прозябали в страхѣ и бездѣйствіи.
В началѣ декабря авангарды германцев подошли вплотную к Ростову, заняли Таганрог, Матвѣев-Курган, село Чалтырь, что в 20-ти километрах. На этот раз в воздухѣ всерьез запахло жареным. В иносказательной смыслѣ и буквально. Из всѣх городских труб повалили вдруг клубы желтаго дыма. Многочисленныя канцеляріи разных управленій, предпріятій, застѣнков разложили большіе костры. Жгли домовыя книжки, воинскіе документы, доносы сексотов, картотеки, анкеты, телефонныя книжки, портреты вождей, стѣнныя газеты, архивныя дѣла — труды многотысячной бюрократіи за десятки лѣт. Вся письменная паутина, святое святых режима, тоннами отправлялась в огонь и частично сильной тягой доменных печей выносилась наружу. По улицам порхала обуглившаяся бумага, на головы граждан сыпалась с неба, словно при изверженіи вулкана, сѣра и пепел. Горѣла, вывѣтривалась сама совѣтская власть!
Город кишѣл дезертирами. Иной братишка до того осмѣлѣл, что хлопал по плечу солдата, принесшаго ему повѣстку и говорил:
— Скажи военкому, что меня не застал, сижу, мол, на чердакѣ или давай, если хочешь, распишусь, — и лѣвой рукой царапал: «Иван Сердечкин выбыл, — Анна Сердечкина». Солдат, ухмыляясь, уходил, часто тоже прятаться на чердак.
В обширном подворьѣ вблизи нашего управленія остановился обоз, до сотни подвод. Везли патроны и снаряды на фронт. Дни проходили, а обоз все не трогался, якобы ждали приказа. Прождали до прихода нѣмцев. Наканунѣ вступленія устроили собраніе, на котором комиссар, заглядывая в лица солдатам, спрашивал:
— Как же, хлопцы, не выдадите?!
— Не выдадим! — хором отвѣчали хлопцы. — Ты, всѣ знают, парень правильный!
Командир же части, почесывая затылок, думая вслух:
— А я так что, полагаю, что совѣтки, конечно… (слѣдовали «раскаты»), у нас всѣх в селезенках давно сидят, но опять же нѣмцы… (тѣ же «раскаты»). Не лежит и к ним у меня душа. Так что я, ребята, способнѣй считаю податься куда в сторону.
— Крой, дядя Ваня, веселѣй! Пырхай в свѣт! — кричали обозники. — Пусть тѣ, кто до нѣмцев не охочи, тоже идут с тобой!
Каждый поступая по своим убѣжденіям и склонностям. Полная демократія!
Доселѣ пустыя лавки наполнились давно забытыми продуктами: на прилавки грудами выкидывались колбасныя издѣлія, рыба, сало, сладости; распродавались и промтовары, можно было увидѣть даже такой уникум, невидаль со времен побѣдоносной революціи, как новые мужскіе брюки! Нашлась, правда, и горсть энтузіастов: одновременно по Дону поплыло постное масло, по стокам — забурчало красное вино.
Чекисты сняли формы и превратились въ гіен-невидимок, та же метаморфоза вскорѣ произошла и с милицейскими.
Смутно, радостно было на душѣ, словно пали пудовыя оковы, с непривычки, однако, и чудно: не идешь, а скользишь над землей!
Мы в управленіи также усиленно жгли бумагу и паковали. Козлову с большим трудом удалось раздобыть нѣсколько вагоноп с накладной на Орджоникидзе. Вагоны стояли на станціи Нахичевань, наш сохранившійся еще грузовичок три дня усиленно курсировал, вывозил оборудованіе и матеріалы из мастерских. Народ постепенно исчезал, в канун прихода нѣмцев в конторѣ находился лишь я с главбухом Тимофеем Гавриловичем. Козлов грузил на станціи, хотѣл еще раз вернуться и захватить оставшуюся канцелярскую труху.
Через разбитое окно доносилась артиллерійская канонада, временами прорывались пулеметныя очереди. По улицам пробѣгали рѣдкіе прохожіе, нѣкоторые волокли тяжелые пріемники. На перекресткѣ стояла жерлом на запад неизвѣстно откуда взявшаяся трехдюймовка. Тимофей Гаврилович, увидя эту пушку, засуетился, стал собираться домой. Через час, не дождавшись Козлова, ушел и я.
Ночью было свѣтло и дымно, полыхали пожары. Большевики подожгли тород во многих мѣстах, горѣли также по Садовой красавцы дома с кинотеатром «Колизей». По улицам стало оживленнѣй, чѣм днем. Непрерывно перебѣгали, прижимаясь к стѣнам, какія-то сѣрыя тѣни, временами громко стуча по мостовой сапогами, шли толпы тяжело груженных людей, молча и сосредоточенно куда-то спѣшили. К утру людская передвижка закончилась, развернулся во всю ширь грабеж магазинов и складов.
Наша улица больше всего была заинтересована запасами колбасной фабрики Мясокомбината. В предутренней дымкѣ у ворот фабрики гудѣла возбужденная толпа.
— Чего ждем, граждане?! Все нѣмцам достанется! — слышались нетерпѣливые голоса.
— Говорят минировано, взрывать будут!
— Какое там, взрыватели давно удрали!
— Попили нашей крови гады! Довольно! — старинныи лозунгом взвизгнула вдруг брюхатая бабка в грязной кожухѣ. Сопливый ребенок, котораго она держала за руку, стал вырываться и кричать.
— Нюфтит ковбаску малое. Исть хотит! — посочувствовала заросшая личность с сизым носом. — Навались дружнѣй, ребята, здѣсь вход без доклада!
Желѣзныя ворота ходуном заходили под натиском толпы. В это время что-то тяжело, с глубоким раскатом, ухнуло; кругом зазвякали стекла. Добытчики в паникѣ кинулись вразсыпную, прятаться в подворотни. Гдѣ-то в облаках слышался шум мотора.
— Сверху нѣмец пудельнул! По женшинам бьет проклятый!
— Наши Ироды фабрику подорвали, — кричали другіе. Вскорѣ выяснилось, что взлетѣл на воздух один из флигелей тюрьмы, засыпая невывезенных политических. Народ стал снова возвращаться к воротам. Открылось оконце проходной и из него выглянула знакомая личность.
— Глянь, глянь, дядя Паша уже там! Распоряжается! — послышались обрадованные голоса. — Дядя Паша, впускай поскорѣй!
— Сейчас замок обстрикаем, пудовый висит! — сообщила личность и скрылась.
Грабили долго, с остервенѣніем. До того увлеклись, что просмотрѣли появленіе врагов. Сѣро-зеленая фигура нѣмца возникла на углу незамѣтно и естественно, словно она, вмѣстѣ с корявой
акаціей, вѣчно находилась там.
— Нѣмец!!! — первым замѣтил пришельца рябой мальчишка, тянувшій телячью ногу, большую, чѣм он сам.
— Ишь?! Ты чего брешешь, стервец?! — зашикали на него взрослые, но сомнѣнія быть не могло: по Пушкинской показались еще нѣмцы на мотоциклах. Новая эпоха началась. Фабрику, впрочем, дограбили; уже при нѣмцах.
Прошло два дня. В городѣ не было ни воды, ни свѣта — большевики подорвали станціи. Чтобы спасти в домѣ центральное отопленіе, нужно было ведрами таскать воду издалека и на крышѣ вливать через воронку в отводную трубку. Занятіе тяжелое у, скучное.
С крыши был видѣн сосѣдній дом и его внутренній двор. В этом дворѣ пьяные хулиганы ломились во всѣ двери, орали:
— Здѣсь попрятались комиссары! Открывай, паразиты!
В руках у новѣйших «фашистов» была красная наволочка с уже награбленный имуществом. Терроризированные жильцы не показывались, отсиживались за запорами. Нѣмецкіе солдаты случайно проходили по улицѣ. Агроном 3-кій открыл окно и разсказал им, что происходит во дворѣ. Солдаты сорвали с плеч автоматы и побѣжали вокруг дома к калиткѣ. Через минуту двое из хулиганов лежали неподвижно на землѣ, третьему удалось бѣжать.
— Все! — проговорил юрисконсульт Горсовѣта Тимченко, расплескивая драгоцѣнную воду по крышѣ. — Знаете, я давно излечен жизнью от мягкотѣлости, но это все же… слишком просто!
Убитые, прикрытые красной наволочкой, весь день пролежали во дворѣ, ночью трупы исчезли.
В нашем районѣ было подозрительно мало нѣмцев. Мы с Тимченко рѣшили сдѣлать вылазку, посмотрѣть, что дѣлается вокруг. Игорь Владимірович принарядился, взял в руку палку с серебряный набалдашником: — Надо выглядѣть прилично, пришли вѣдь европейцы! — пояснил он и направился в Нахичевань, провѣдать свою сестру. Я же пошел по Садовой вниз к Таганрогскому проспекту.
Вечером Тимченко зашел к нам подѣлиться новостями. Онѣ были потрясающими. В Нахичевань он прошел без приключеній, но к новому дому спеціалистов его не пропустили. Подворье было оцѣплено солдатами, там происходило что-то зловѣщее. Игорь Владимірович обратился к часовому, но тот грубо на него накричал. Перепуганный забѣжал он в сосѣдній двор, здѣсь возлѣ забора стояло нѣсколько женщин и подростков и смотрѣли в щели. Одна из домохозяек ему разсказала, что час назад какой-то негодяй выстрѣлил с чердака и подбил нѣмца на улицѣ. Вскорѣ примчалось два грузовика, полные солдат, сейчас идет экзекуція. Всѣх жильцов дома спеціалистов подряд выводят и разстрѣливают у помойной ямы.
— Уже человѣк двадцать хлопнули! Ой, еще ведут! — в каком-то патологическом восторгѣ воскликнула хозяйка, припадая снова к щели.
Внѣ себя бросился Игорь Владимірович бѣжать на улицу, на площади ему удалось задержать легковой автомобиль с офицерами и умолить их поѣхать с ним пресѣчь безпримѣрную бойню. Чудом спасенную сестру свою и двух ея дѣтей он не рѣшился бросить и привел на свою квартиру. По дорогѣ им пришлось еще пережить артиллерійскій обстрѣл засѣвших в Батайскѣ большевиков.
— Что же это такое?! — в совершенном отчаяніи спрашивал Игорь Владимірович. — Мы всѣ ждали нѣмцев, как спасителей, в каждой семьѣ кто-нибудь убит, в заточеніи. Приходят же вандалы с запада и злодѣйствуют похуже наших.
— Не спѣшите, Игорь Владимірович, с выводами, — довольно кисло возразил я. — Штурмовыя части всегда состоят из головорѣзов. Я тоже видѣл во время прогулки по городу много страшнаго,
обстрѣл же «наших» заставил меня прыгать, как зайца, двоить и троить! Надо погодить!
На югѣ наступленіе нѣмцев докатилось к Азовскому морю и выдохлось. Лишь слабая отбѣжка с гребня главной волны хлестанула по инерціи дальше — к Дону. Удержать Ростов и окончательно перерѣзать совѣтскія коммуникаціи у нѣмцев, повидимому, не хватило сил. При первом нажимѣ германское командованіе оттянуло свои части к Таганрогу, на зимнія квартиры.
Для ростовчан временная оккупація была тяжелым испытаніем. Еще и сегодня во мнѣ свѣжо то чувство безвыходности и тоски, которое меня охватило, когда ранним утром я снова увидѣл в скверѣ красную конницу; увидѣл скуластыя лица, сѣрыя солдатскія шинели, пузатых крестьянских коней. Свое, родное!
Я вынес братишкам ѣды. Рослый бородач в буденновкѣ обрадовался:
— Горяченькое! премного вас, гражданки, благодарим. Эх, не догадались прихватить еще газетки на цыгарки! — пожалѣл он и, внимательно меня осмотрѣв, вдруг весело подмигнул одним глазом:
— Не ждали, небось, уже нас, папаша?! Товарищей-то! Черти в полѣ вѣтры крутят, германец-то оказался с…!
Надо было как-то снова вживаться, прятать в воду концы от «любимой». К счастью, сама «любимая» вернулась с променажа в довольно-таки разстроенных чувствах, и у нея хватило ума не быть слишком придирчивой. Арестов и разстрѣлов за связь с врагами было сравнительно мало, дезертиров не преслѣдовали, просто снова брали на учет, как военнообязанных. По всѣм учрежденским закутам закипѣла работа по возстановленію «документаціи», по подсчету проторей и убытков от врагов и собственных патріотов.
Примчался и наш главинж Козлов. Оказывается, ои в день занятія города нѣмцами, на зарѣ, чуть ли не послѣдним форсировал мост через Дон. Двое суток околачивался в Батайскѣ, потом перебрался подальше — в Сальск. Там отсиживались и всѣ ростовскія власти.
— Мы с товарищей Юдиным первой машиной прибыли в город, — разсказывал он, выставляя себя тероем и воротилой. — Нашей организаціи выпала почетная задача возстановить энергохозяйство области в кратчайшій срок… Мнѣ партія поручила, в Сальскѣ мы намѣтили план… — так и сыпал Козлов. Человѣком он был безпартійным, но арапом, как выяснилось, — первостепенным!
Все наше имущество, предусмотрительно вывезенное Козловым в Нахичевань, там и погибло. Однако постепенно все же кое-как подлатались, начали работать. Совѣтскій сапог гнилой и поганый, но привычный, сам полѣз на ногу. Оказалось, что даже такая глупость, как засѣданіе мѣсткома послѣ длительнаго перерыва и встрѣчи с нѣмцами может успокаивающе дѣйствовать на нервы:
Слушали: О выпускѣ очередного номера стѣнгазеты «По загривку».
Постановили: Возобновить выпуск газеты к первому мая 1942 года. Поручить тов. Феничкину написать передовую.
Писал я вечером статью и думал: — Проклятые! В огнѣ не горят и в водѣ не тонут! Окончил же статью так: «…и под водительством великаго нашего вождя тов. Сталина мы выгоним всѣх фашистских убійц и захватчиков! К новым побѣдам, товарищи!»
Семь мѣсяцев сидѣл нѣмец в Таганрогѣ тихій и неподвижный, как уснувшая мышь. Вначалѣ даже его самолеты рѣдко показывались над городскими крышами. Этим временем в окрестностях Ростова кипѣла работа: копали противотанковые рвы. В зимнюю студь и в весеннюю непогодь было вырыто, главный образом руками домохозяек и стариков, семь заградительных поясов — 3 метра глубиной, 5 — шириной и длиной километров двадцать. Без всякой механизаціи: киркой и лопатой! — Теперь, самодовольно говорило начальство, пусть «он» только сунется! Таганрог от нас в 60-ти километрах, помножьте-ка на 10! Шестьсот километров — это то разстояніе, на которое мы отодвинули нѣмцев!
Математика эта была, быть может, не без остроумія, но с одним дефектом: когда спал весенній разлив, путь к Ростову со стороны Донских займищ оказался свободный.
Спокойно проходила весна, и начальство для вящшей безопасности рѣшило оттѣснить фашистов еще на сотню километров. Восьмым противотанковым рвом! На этот раз поступили с хитрецой : не ловили на улицах проходящих граждан, как бездомных собак, не мобилизовали совершенно обезсилѣвших за зиму хозяіек, а каждому предпріятію и учрежденію вручили под расписку заданіе в метрах и сроках. Устраивайся, как знаешь, не выполнишь же… пеняй на себя. До этого можно было еще всякими правдами и неправдами уклоняться от гробокопанія, в восьмом же раундѣ пришлось принять участіе. К счастью, зимнія, лютыя времена были позади. Объявили по обычаю воскресный субботник и всей учрежденской семьей с красными полотнищами и лопатами на плечах зарей двинулись за город.
Долго шли среди весенних цвѣтущих кустов — лѣсозащитными полосами, потом полями, топтали отличные в том году огороды. Справа и слѣва от нашего участка копошился уже народ, калѣчил
землю. Занялись и мы тѣм же.
К обѣденному перерыву прибыли на машинах разные городскіе «торги», привезли лакомства: булочки из ячменной муки, пирожки из собачинки, повидло — смѣсь, так называемое «крысиные хвостики» и другое. Довольный, непривычный к такому баловству народ живописными группами разлегся по буграм закусывать, нѣжиться на солнцѣ. В небѣ все время упорно жужжала нѣмецкая пчела.
— Пудельнул бы сейчас вниз одну, другую, — вот поднялась бы суматоха! — возмечтал рядом какой-то полушутник, полудурак.
— Нѣт, этот всегда в полдень прилетает фотографировать, никогда не бьет! — разъяснил древній старичок, видимо, противотанковых работ завсегдатай.
— Интересно все же, почему не бьет?! — не унимался полушутник. — Вѣдь, если бы, скажем, при таком сборѣ народа бомбочку…
— Типун вам на язык, Иван Ильич! Сидите, каркаете… — запротестовали дамы. Факт, однако, оставался фактом: за полгода производства работ нѣмцы не сбросили ни одной бомбы. Не из-за гнилого гуманизма, конечно, а не желая мѣшать, навѣрно, безумной разтратѣ народных сил.
Послѣ обѣда работать стало тяжеловато, к вечеру же, когда ров углубился, и совсѣм невмоготу. Наш бригадир и новый управляющій, нѣкій Ардов, недавно присланный Главком взамѣн Петрохина, показывая образцы геройства: сам копал, сам таскал, подбадривал нас шуточками. Был он рослый, плечистый человѣк, еще не старый, но совершенно лысый, с широким шрамом на лицѣ. Вѣроятно, у него был поврежден какой-то лицевой нерв, так как улыбалась лишь половина его физіономіи, другая всегда была серьезна.
Бѣдныя барышни — машинистки и чертежницы, подгорѣвшія, распухшія, уединились в жидкую тѣнь придорожных ракит, там онѣ без чувств распластались на дернѣ. Мужчины тоже частенько стали присаживаться, покуривать. Во время одной из таких незаконных пауз к нам подошел Ардов.
— Еще не выполнена и половина двневного заданія, что же я доложу Обкому?! — с упреком в голосѣ, но вмѣстѣ с тѣм ласково, проговорил он. — Неужели, товарищи, вы хотите еще раз увидѣть нѣмцев в родном городѣ?!
Пришлось снова браться за лопаты, на дѣлѣ доказывать, что видѣть нѣмцев мы не хотим.
— Выслуживается сволота, — ворчал прораб Мицкевич, с ожесточеніем швыряя через плечо землю высоко на бруствер. — С каким бы я удовольствіем закопал здѣсь эту новую чуму, вмѣстѣ со Сталиным, Гитлером, Муссолини, всѣми партійцами и прочими негодяями!
Марія Васильевна, наша пожилая протоколистка, которой Ардов, стремясь к совершенству форм, поручил замазывать глиной всѣ царапины на откосах рва, — с трудом выпрямилась:
— Володя, что вы такое ужасное проектируете? — спросила она, тыльной стороной руки приглаживая сѣдые волосы. — Для вашей братской могилы не хватит рва и нам придется копать еще один!
Въ соотвѣтствіи со свѣтлой идеей, что враг уже далеко оттѣснен, в Ростов во время великаго противостоянія непрерывно возвращались эвакуированные заводы, поврежденные, спѣшно возстанав-
ливались, строились даже новые. Контора Новэнергосила была завалена заказами. Козлов цѣлыми днями рыскал по учрежденіям — добывая рабочих, деньги, матеріалы и засекреченную ѣду, на одной пайкѣ можно было пропасть с голода. Однажды он принес полкило сахарина в порошкѣ. Приторная радость эта была в тиши распредѣлена среди избранных. Однако любимцев начальства можно было легко выявить, стоило только к такому подойти и лизнуть.
Спасаться становилось все труднѣй, шли безконечныя мобилизаціи, забирали даже одноногих, чему я сам был свидѣтелей в военкоматѣ. — В танкѣ, гдѣ так тѣсно, тебѣ с одной ногой будет удобнѣй, — вполнѣ серьезно сказал комиссар молодому калѣкѣ, бывшему танкисту…
Надо было запасаться бронями. Вначалѣ дѣйствовали простыя, выставленныя наркоматами; потом персональныя и, наконец, — чрезвычайныя за подписью чуть ли не самого Наркома Обороны. Раздобыть такой «бумажец» было уже затруднительно.
Вскорѣ какому-то полководцу пришла мысль, что хорошо бы, наряду с защитными поясами, внутренній город превратить в неприступную крѣпость. Основываясь на удачном опытѣ, всѣм предпріятіям снова вручили боевыя заданія — укрѣпить подступы к своему району. Улицы стали перегораживаться баррикадами, на перекрестках возводиться желѣзобетонные форты с бойницами. Город вскорѣ превратился в запутанный лабиринт, пробраться по которому с машиной можно было только при помощи опытнаго лоцмана.
Игра в крѣпость нѣмцам уже не понравилась. Участились налеты, было много жертв и разрушеній. Нѣсколько раз совѣтское командованіе пыталось выбить нѣмцев из Таганрога, при штурмѣ укрѣпленій почти полностью полегли юноши Ленинградскаго морского корпуса.
Зловѣщіе слухи о начавшемся в районѣ Харькова новом нѣмецкой наступленіи; возможность уличнаго сраженія «за каждую улицу, за каждый дом», как того требовал кремлевскій хан, — создавала паническія настроенія. Повторная встрѣча с нѣмцами теперь уже мало кого устраивала: не было прелести новизны, злыя сомнѣнія терзали душу. Но покинуть город, преступно объявленный большевиками крѣпостью, даже старикам и женщинам с дѣтьми было почти невозможно, выпускали только по командировочным удостовѣреніям.
Козлов по нашему наущенію неоднократно совѣтовал Ардову завуалированно провести эвакуацію сотрудников, выдавая им долгосрочныя командировки (можно с семьей!) на монтажныя точки, впослѣдствіи же всѣм съѣхаться в Орджоникидзѣ, гдѣ дѣйствовал наш филіал. Ардов вилял, страшась больше обкомовской дубинки, чѣм штыка врага… В концѣ концов, согласился испросить разрѣшеніе Наркомата. Послѣдній находился еще сам в бѣгах — в Симбирскѣ — и с отвѣтом медлил.
Положеніе с каждым днем становилось напряженнѣе, усилился террор. Стали хватать всѣх с подмоченной репутаціей, главным образом, членов семей, в которых уже были рапрессированные. Среди прочих арестовали и агронома З-каго из сосѣдняго дома. Его обвинили родственники убитых грабителей в том, что он выдал нѣмцам «красных партизан».
Эвакуировалась тюрьма. Пасмурным утром заключенных вывели на улицу и для удобства подсчета велѣли стать на колѣни. Во время этой процедуры хлынул ливень. Колѣнопреклоненная толпа несчастных узников под потоками воды, вокруг озлобленная стража и огромныя собаки-человѣкодавы — послѣдняя картина «из совѣтскаго быта», которая врѣзалась мнѣ в память.
На слѣдующій день началась «тотальная» бомбежка.
Нѣмцы прорвались возлѣ Воронежа и быстро, не встрѣчая сопротивленія, покатили донскими лугами на юг, угрожая отрѣзать всю ростовскую армейскую группу. Одновременно с пріазовских аэродромов тучами стали подыматься бомбовозы и с нѣмецкой методичностью громить подъѣздные пути и привокзальные районы Ростова.
По расписанію, ровно в восемь утра (послѣ завтрака!) показывалась первая эскадрилья. На небольшой высотѣ, соблюдая шаг и строй, она разворачивалась и начинала сыпать бомбами, тѣм временем с запада подлетала уже другая. И так цѣлый день с перерывом на обѣд! Ночью, как правило, не бомбили, но хорошо «обработанный» днем город, сам горѣл ярким факелом.
Совѣтскія зенитки, массами установленныя на площадях, в скверах и, в цѣлях, вѣроятно, душевнаго спокойствія граждан, на крышах жилых домов, — бѣшено заливались, на всѣ лады шумѣли до хрипоты. Воздушные гиганты на эту какофонію не обращали ни малѣйшаго вниманія, точно с земли на них тявкали шавки и моськи. Мы часто наблюдали налеты, стоя у входа в убѣжище.
— Заговоренные они что ли? — однажды разочарованно сказал Тимченко. — Хоть бы один когда-нибудь кувыркнулся!
Товарищ Гноенко, кондукторша трамвая, по совмѣстительству — сводня и сбытчица ворованнаго, презрительно ухмыльнулась.
— , прежній предразсудок — заговоренные! Дураки кувыркаются, германскія же б… всѣ блиндированные! — начиная фразу с запятой и оттѣняя ея конец, разъяснила она и тут же предостерегла: — , иначе головы нам попробивает зенитными осколками, ишь все небо насыпали облачками наши г…!
Мы направились в убѣжище. На лѣстницѣ я не удержался спросить Гноенко:
— Как это вы, Зинаида Степановна, рискнули остаться в городѣ, вѣдь вы всегда были, так сказать, оплотом партіи?
— Это я-то?! Это я-то оплот?!! — карьером понеслась на меня, вмиг разгорячившаяся кондукторша. — Нѣт, ты оплотом был, ты, голубок облѣзлый, славил Сталина, двадцать лѣт ему…!
— Но, но, но! Нельзя ли покультурнѣй! — заступился за меня Тимченко и тихо, самообличительно добавил:
— По существу же, мадам права: хоть по нуждѣ, но всѣ мы «это» дѣлали.
Бомбоубѣжище помѣщалось под многоэтажным, еще недостроенным домом. Архитектор, предчувствуя грядущее, выстроил подвал глубокій, обширный, на желѣзобетонных сводах. Хорониться в таком подвалѣ было сравнительно безопасно. Когда бомбежка усиливалась, сюда прибѣгали жители сосѣдних улиц, прятались так же пробирающіеся в другіе районы прохожіе.
Как-то в убѣжищѣ очутился друг нашей семьи Александр Моисеевич Мони. Мы давно его не видѣли и очень обрадовались, но выразили большое опасеніе за его судьбу. — Мони был по отцу евреем.
— Неужели, Александр Моисеевич, вы не смогли своевременно уѣхать?
— Что вы, зачѣм? Всю жизнь я ждал этого момента! — твердо проговорил он.
— Говорят, что в Таганрогѣ нѣмцы звѣрствуют.
— Не вѣрю! Худшаго, чѣм большевистское иго, быть не может!
Мони трагически погиб через мѣсяц.
Шла четвертая недѣля погрома Ростова. Однажды утром прозвучала обычная воздушная тревога, но она никогда не была уже снята, — бомбежка теперь не прекращалась и ночью. Через три дня в город вступил непріятель. Ни с баррикад, ни с восьми защитных поясов никто не стрѣляя, оказалось несподручно!
Выходить из подвала не хотѣлось. Организм уже приспособился к пещерный условіям, под землей не нужно было ни думать, ни что либо рѣшать — только дрожать и уповать на милостивый рок. Народ исчезал, оставшіеся пещерники усиленно паковали. В одном из обжитых уіглов кондукторша Гноенко скатывала перину и с подъемом импровизировала: — Гдѣ качало, гдѣ кончало, гдѣ мочало — к хрястям все смѣшало! — В другом обжитом углу Тимченко возился с чемоданами. — Гм… недурно! —- Мадам в своей лирикѣ тонко отразила дух нашего времени, — в полголоса замѣтил он. Мы покинули убѣжище одни из послѣдних.
…Вид города был ужасен. Вся привокзальная часть, примѣрно, от Николаевскаго переулка широкой полосой вниз к Темернику была полностью снесена. Переправа через мост выглядѣла столь страшно, что ее не рѣшился бы, навѣрно, правдиво передать ни один батальный художник. Остальные городскіе районы были тоже в большей или меньшей степени затронуты шквалом. На фонѣ дымящихся развалин, меж баррикад, трупов разных сроков, поваленных столбов, аммуниціи — метались на ревуших машинах побѣдители, высматривали себѣ добычу, женщин.
Когда населеніе прибрало мертвых и расчистило проходы, послѣдовал приказ всѣм предпріятіям начать работу. Побрели и мы с Игорей Владиміровичем развороченным Пушкинским бульваром
посмотрѣть, что дѣлается в наших управленіях. Игоря Владиміровича мучали сомнѣнія:
— К чему стремятся наши освободители, мы до сих пор не знаем. Единственная листовка, которую я читал, призывала меня бить комиссара и жида.
На дорогѣ валялся красный том сочиненій Ленина, Тимченко в сердцах отбросил его нотой.
— Вездѣ эта мерзость разбросана, точно пятна крови на землѣ! — – брезгливо произнес он. — Сей, с позволеиіем сказать, «первоучитель» тоже призывая народ грабить, побивать буржуев камнями!
В Новэнергосилѣ меня ожидала большая неожиданность: контора уже нѣсколько дней работала. Главный инженер Козлов удрал, управляющій же Ардов остался и был нѣмцами вновь назначен нашим начальником. Остались и другіе партійцы. Ардов кипѣл дѣловым азартом, без запинки выговаривал «господа» взамѣн «товарищи», о себѣ плел совсѣм несуразное: он-де в партіи никогда не был, в Ростов пріѣхал с единственной цѣлью поскорѣй перейти на сторону нѣмцев и тому подобное. Все это выговаривал он весьма убѣдительно, со святым видом правдивца. В большой смущеніи, не зная, что и думать о всей исторіи, я вдруг вспомнил о лицевом дефектѣ Ардова. Не полѣнился встать и обойти его вокруг. Но нѣт, и другая, живая половина его лица была серьезна, нисколько не
шутила!
Сотрудники волновались и были того мнѣнія, что Ардов обдурил довѣрчивых иностранцев. Рѣшили снарядить делегацію в комендатуру. Дизелист Морозов, мрачный бѣдолага, отсидѣвшій полжизни в концлагерях, загробно каркнул иам вслѣд:
— Не поможет! Уже вижу — одна бражка; было рабство совѣтское, стало нѣмецкое. Вся радость.
Радость была небольшая. В так называемой хозяйственной командѣ комендатуры нас принял инспектор фон Ранау, благоухающій духами, в офицерской, кокотнаго стиля фуражкѣ воинскій чин. Когда-то он окончил петроградскую гимназію и, слѣдовательно, в русском языкѣ был дома. Выслушал он нас внимательно, но понять же ничего не понял.
— Ваша фирма должна поскорѣй возстановить электростанцію, а то мы играем в карты при свѣчах, — обиженным тоном, среди прочаго, сказал он.
Чудно звучало, что наша замухрышкина контора — «фирма» и вообще все, что он говорил нам. «Партейгеноссе» Ардов на него произвел хорошее впечатлѣніе, и он не видѣл основаній его отстранять.
Шли понуро обратно. Похоже было, точно мы ходили на пріем к свѣтской дамѣ, патронессѣ, просить удобреніе на огород сиротскаго пріюта. Дѣло сорвалось, так как никто из ходоков не рѣшился произнести при элегантной дамѣ такое неприличіе, как конскій навоз.
— У него нѣт никакого отвращенія к коммунистам… только к русским вообще. Эх, товарищи, мы еще не раз пожалѣем, что нас не разорвало бомбой, — выразил общее настроеніе Тимофей Гаврилович.
Контора проработала недолго. Вскорѣ явился сильно подвыпившій инспектор фон Ранау и без объясненія причин и, не стѣсняясь присутствія женщин, лихо «покрыл» всѣх по матушкѣ, велѣл немедленно убираться к чорту. Потом мы узнали, что помѣщеніе конторы понадобилось под офицерскій клуб и публичный дом. Так безславно кончила свос существованіе «фирма» Новэнергосила.
Панорама совѣтскаго царства глубока вдаль и безконечна вширь. Все, что сейчас пишется заграницей о большевиках, и что часто звучит для чужого уха достаточно неправдоподобно, в дѣйствительности блѣдно и далеко превзойдено жизнью. Просвѣщенный иностранец может при желаніи ближе всего подойти к совѣтской проблемѣ, вообразив себя на миг на какой иной планетѣ. Гдѣ-либо подальше от солнца, при средней лѣтней температурѣ ниже нуля, в кислородно-бѣдной атмосферѣ, со многими лунами-спутниками на ночном небѣ. Человѣкообразное существо, обреченное жить на такой планетѣ, должно приспособиться к «полярным» условіям или погибнуть. Под ударами большевистскаго молота выковывался совѣтскій человѣк, тридцать лѣт усердствовали тираны, старались его забить, запугать, уничтожить. Однако, результат получился совсѣм непредвидѣнный: милліоны погибли страшной смертью, выжившіе же нисколько не оправдали чаяній партіи и правительства. Вмѣсто заверстаннаго в сталинскія пятилѣтки пресмыкающагося, вмѣсто раба покорнаго, глупаго и постыднаго, неожиданно выходилось существо рафинированное, разносторонне-развитое, с удивительным даром к мимикріи и импровизаціи. Существо, сумѣвшее не только найти способы удержаться на «инопланетной» поверхности, но и сохранившее в глубинѣ своей души основныя человѣческія добродѣтели: вѣру в Бога и добро, любовь к родинѣ, вѣрность завѣтам отцов и внутреннюю свободу.
Так выглядѣла проблема из дальней перспективы, в самом существенном. Внѣшне же народный организм являл вид весьма непривлекательный, покрылся язвами и гнойниками. Совѣтскіе людишки бѣгали по улицам поджарые, как харты, в худой одеженкѣ, не очень разборчивые в способах и средствах, голодные, всегда готовые налету подхватить попавшагося на их пути лягушенка.
…Переправы через Дон вскорѣ возстановили, и через Ростов в пустое пространство потекли разноязычные завоеватели. Кавказ был отрѣзан, остатки совѣтских военных сил откатывались все дальше на юго-восток, открывая подступы к грозненской нефти, к Волгѣ. По Садовой двигались безконечныя автоколонны. В машинах сидѣли, как на подбор, рослые, красивые, отлично обмундированные юноши — цвѣт націи. Вперемежку с германскими войсками катили австрійцы, итальянцы, мадьяры, испанскіе голубые кондоры, румыны, словаки. Днем и ночью ревѣли моторы, скрежетали гусеницы и, казалось, что нѣт силы, могущей противостоять стальному потоку. Европейцам был дан неповторяющійся в исторіи шанс: под бѣлыми знаменами, в союзѣ с русским народом уничтожить большевистскаго спрута, спасти христіанскую культуру, воздвигнуть себѣ памятник вѣчной славы.
Но для государственных людей Запада стратегическая ситуація в Россіи оказалась дѣлом за семью печатями. С тупым самодовольством посредственности, с психологіей мелкаго провинціальнаго патріота и добытчика собрался нацистскій Мальбрук в поход. Для большевиков единственный способом выпутаться из безнадежнаго положенія было постараться еще раз обмануть народ, попробовать временно с ним примириться, для германцев же единственной возможностью проиграть войну, — сумѣть возстановить против себя русскій народ. И длинноухіе нацтеоретики в короткій срок преуспѣли.
Народ очень скоро почувствовал, что от фашистской свастики несет тѣм же смрадом, что от ненавистнаго серпа и молота. Родственность режимов бросалась в глаза. Иноземных фюреров облѣпили, словно навозные жуки, оставшіеся большевики-провокаторы и разныя темныя личности. Скудоумныя, преступныя теоріи незамедлительно начали претворяться в кровавыя дѣла. Началось со звѣрств над еврейскими семьями. Нацисты коварным образом заманили несчастных, ограбили, погрузили на автобусы и за городом разстрѣляли пулеметными очередями. Около 15-ти тысяч человѣк, главным образом, женщин и дѣтей. Преступленіе было настолько чудовищно, что вначалѣ никто этому не хотѣл вѣрить. Скоро, однако, стали извѣстны подробности ужасной казни. Не будет преувеличеніем сказать, что город испытал сильнѣйшее потрясеніе, нѣмцы потеряли в глазах населенія всякій моральный авторитет, между ними и большевиками впервые был поставлен знак равенства. Однако, чтобы быть справедливым, надо сказать, что прямым соучастником злодѣянія был и «отец народов». Имѣя, конечно, свѣдѣнія о том, что дѣлается в оккупированных областях, Сталин не только не оповѣстил еврейское населеніе об опасности, но, напротив, принял всѣ мѣры, чтобы помѣшать им уѣхать вглубь страны, т. е. сознательно предал их лютой смерти.
Остальныя мѣропріятія были в том же духѣ: плѣнных, десятками тысяч добровольно переходящих на «западную» сторону, катовали; населеніе морили голодом, молодежь вылавливали и отсылали на рабскія работы в Германію; ликвидацію колхозов отодвинули «на потом»; грабили; убивали; на каждом шагу оскорбляли національное чувство; а главное, не призвали к власти русскаго анти-большевистскаго правительства и не объявили открыто и честно, что не покушаются на національную самостоятельность и русскую территорію.
И тут произошло чудо, нѣчто для западно-европейскаго сознанія совершенно невѣроятное. Совѣтскій подъяремный народ, не договариваясь и возможно не вполнѣ сознательно, отложив сведеніе счетов с ненавистной властью на болѣе благопріятное время, поднял, как в 1812 году, дубину и начал лупить иностраннаго завоевателя, то есть, преслѣдуя цѣли идеальныя и вѣчныя — сохраненіе націи и спасеніе Родины, совершил величайшій подвиг любви и самопожертвованія.
Биржа Труда направила .меня вскорѣ переводчиком на мельницу б. Парамонова, во вновь организованный нѣмцами Союз Мукомольных Предпріятій. Уполномоченный Союза был доктор Гизов, очень представительный интеллигент, спеціалист в области мукомольнаго дѣла. Одна бѣда, по понедѣльникам сей господин был, как правило, нетрудоспособен, болѣл. Помню, как в один из понедѣльников он все же явился и длительное время кричал на инженера Панина. Послѣдній стсял посреди комнаты без кровинки в лицѣ. Доктор орал недостойно, порой «заходился», как ребенок при коклюшѣ. Мы с Ниночкой (медичка, дочь профессора) были вынуждены присутствовать при гнусной расправѣ.
— Дурацкая собака, болван, свинья, — хрипит сорванным голосом Гизов. — Переводите же, чорт возьми!
Ниночка вздрагивает. — Доктор Гизов говорит, что недоволен вами, — запинаясь, переводит она. — Но вы, Алексѣй Иванович, не волнуйтесь, не обращайте на идіота вниманія.
Панин начинает подробно по пунктам возражать. В это время мы всѣ чувствуем, что невыносимо засмердѣло, понесло жженным пером или тряпкой. Оглядываемся, в темном углу доктор Гизов в изнеможеніи присѣл, как в кресло, на раскаленную печь-буржуйку. Личная секретарша, фрейдейн Кюн, работающая тут же, в кабинетѣ, за боковым столиком, стрѣлой вскакивает, бѣжит спасать пьянаго шефа. Остом ведет его, еще дымящагося, мимо нас в сосѣднее помѣщеніе тушить, высыпаться.
— Проклятая нѣмка! Откуда и взялась! — досадую я на сердобольную секретаршу. Ниночка не выдерживает и прыскает.
Фрейлен Кюн вскорѣ возвращается в кабинет. По ней видно, что она приняла героическое рѣшеніе замѣнить шефа и словом, и дѣлом. Она встряхивает головой, красныя кудри вспыхивают пожаром.
— Пойдемте, — повелительно говорит лна мнѣ. — Скорѣй, скорѣй!
Мы бѣжим неосвѣщенными коридорами и врываемся в бывшую классную Фабзауча. С дѣтских парт подымается человѣк сорок усатых и бородатых дядь в кургузых швейпромовских пиджачках. Это согнанные бухгалтера, матерые зубры в дебрях дебетов и кредитов. Они уже недѣлю собираются здѣсь, часами сидят, курят. Кюн с хода начинает браниться. Опять сыпятся дураки, болваны, надо
работать, а не сидѣть и т. п.
Заслуженные ветераны стоят, как школьники, перед бѣснующейся дѣвченкой, дивуются. Когда она, наконец, умолкает, выходит Бульба-образный Тарас Михайлович и спокойно, укріаинским говорком почтительно просит передать, что они рады бы начать работу, да не знают, за что взяться, нѣт ни счетнаго плана, ни инструкцій, они даже не знают, что дѣлает и чѣм владѣет новый Союз.
Перевожу. Фрейлен Кюн начинает раскачиваться на каблуках точно так, как это дѣлает докгор Гизов в пароксизмѣ ярости.
— Я им покажу счетный план! Большевики, саботажники! — визжит она.
Тарас Михайлович сумрачно, но не без любопытства, наблюдает.
— Ишь як хизуется, мокрохвистка! — сквозь зубы роняет он, но вдруг выраженіе его лица мѣняется, принимает добродушно-глуповатый вид.
— Так бы и раньше, — говорит он. — Предъяснила бы нам и все дѣло. А то мы счетный план, по некультурности! Скажите, господин переводчик, вашей цыкавой дивчинѣ, что будем работать, немедленно заступаем.
Снова бѣжим затхлыми коридорами. Надо спѣшить, — хозяйскій глаз повсюду нужен! Кюн воодушевлена властью и успѣхом.
— По существу добродушные дикари, — рѣшает она. — Надо только умѣть с ними обращаться.
…Сумерками возвращаемся с Ниночкой домой. Город затемнен. По небу шарят прожектора, — в послѣднее время стали навѣщать совѣтскіе самолеты. Промозгло, тоскливо.
— Я никуда не поѣду, не хочу с нѣмцами, — говорит Ниночка, и я чувствую, как она дрожит в теплой бѣличьей шубкѣ. — Если большевики вернуться, я отравлюсь, папа уже кое-что приготовил
для нас.
— Полноте Нина Николаевна, что за малодушіе! — стыжу я свою спутницу, но мнѣ очень хочется ее попросить позаботиться и обо мнѣ.
Зима 1946 года. Городок в Баваріи. Раціоны все снижаются. Хлѣба выдают 3 кило, мяса 100 грамм, масла 50 грамм на человѣка. В мѣсяц! Рецепт фрау Мюллер; сырой картофель вымыть и с кожурой (сохраняется витамин «C») пропустить через мясорубку. К массѣ добавить 50% вареной картошки, 10% муки, тмину и дрожжей. Замѣсить и печь, как обычно. Получается хлѣб с тмином. По субботам во дворѣ Ратхаѵза предается мясо — падаль в тройном размѣрѣ. Если придти в два часа ночи, то в насквозь промерзшем каменном мѣшкѣ можно застать уже людей.
— Держитесь, хер Феничкин, дамы с одѣялом на головѣ — она послѣдняя. Я же первая у двери.
— Всемогущій! когда же вы, фрейлен Кюн, сюда пришли?!
В темнотѣ я не вижу моей собесѣдницы, слабо обозначается лишь овальное пятно ея лица. Закрываю глаза, и ея образ начинает медленно проявляться, принимать контуры: острая мордочка, вся усѣянная какими-то пятнышками, незначительный носик торчком, на головѣ сноп мѣдно-красных волос. Высока, очень худа. Старая знакомая! Впрочем, быль молодцу не в укор.
Н. Ватанов
Возрожденіе, тетрадь восемнадцатая, ноябрь-декабрь 1951 г.
Views: 28