Оно какъ будто дѣло безобидное, и даже хорошее, беречь родной языкъ; но и за это подчасъ достается. Вотъ въ «Возрожденіи» 1) появилась статья, очень не одобряющая тѣхъ, кто напоминаетъ, что «надо обращаться съ языкомъ осторожно, не портить, не искажать…» На эту статью полезно возразить: она содержитъ нѣсколько черезчуръ смѣлыхъ утвержденій, а главное, написана она лицомъ, мастерски владѣющимъ русскимъ языкомъ, подписана всѣмъ извѣстнымъ литературнымъ именемъ.
1.
Госпожа Тэффи начинаетъ съ примѣровъ того, какъ неправильно пристаютъ охранители языка со своими бездушными правилами къ людямъ, говорящимъ живой, цвѣтистой рѣчью.
«Какъ вы сказали? — спрашиваетъ измышленный ею охранитель, — какъ вы сказали? Надѣюсь, я ослышался! Вы сказали „я иду за виномъ”. Значить, вино идетъ впереди васъ, а вы за нимъ слѣдуете. Иначе бы вы сказали „я иду по вино”, какъ говорятъ — „я иду по воду” и какъ и слѣдуеть говорить».
Приведя еще другіе, столь же неправдоподобные примѣры, г-жа Тэффи восклицаетъ: «Давятъ, сушатъ, душатъ!»
Въ этомъ глумленіи надъ «охранителями» есть нѣкоторая доля правды. Она заключается въ томъ, что и въ «охраненіи», — какъ и во всемъ на свѣтѣ — можно переборщить и пересолить. Но нельзя же изъ-за того, что поваръ бросилъ въ кастрюлю лишнюю щепоть соли, отрицать и талантливость его, и необходимость солить, и все поварское искусство вообще.
Случаи пересола дѣйствительно бываютъ. Помню одинъ давнишній докладъ въ Петербургѣ. Докладчикъ возмущался выраженіемъ: «Моя прислуга больна, она порѣзала себѣ пальцы». Что это-де за новая повальная болѣзнь? Въ его барскомъ представленіи «прислуга» была понятіемъ собирательнымъ: она включала десятка два людей, отъ степеннаго дворецкаго до третьяго конюха на конюшнѣ. Но жизнь измѣнилась, число служащихъ все сокращалось и вотъ дошло до одной «кухарки со стиркой». Новыя условія жизни придали слову «прислуга» новое значеніе. Такъ и надо записать въ толковый словарь: «Прислуга: 1) совокупность служащихъ въ домѣ; 2) служанка». Согласенъ, что послѣднее выраженіе много предпочтительнѣе, но возмущаться примѣненіемъ слова «прислуга» во второмъ значеніи излишне: это новшество выросло естественно изъ новыхъ жизненныхъ условій и, хоть оно и пошловато, никакому закону русскаго языка не противорѣчитъ. Кто-то утверждалъ, что неправильно говорить «мы пріѣхали верхами» (а не «верхомъ»), на томъ основаніи, что смѣхотворно было бы сказать: «Мы пришли пѣшками». Тутъ ошибка не только въ томъ, что «верхами» вы найдете у Пушкина, у Толстого, у Достоевскаго, у Аксакова, у Даля; что найдете его у Наживина (хорошо знающаго простонародный говоръ); ошибка здѣсь основная: нельзя подходить къ языку съ такой же логической строгостью, какъ къ математическому понятію. Есть, конечно, прекрасныя явленія послѣдовательности, пронизывающія всю нашу рѣчь. Таково, напримѣръ, совпаденіе формы винительнаго и родительнаго падежа мужескаго рода лишь для «предметовъ одушевленныхъ», — совпаденіе, проведенное безсознательной народной грамматикой съ такой поразительной строгостью, что вы говорите: «Я вижу человѣка», «вижу духа», но должны сказать: «Я вижу трупъ» 2). Или вотъ этотъ удивительный, не знающій исключеній законъ, управляющій всѣмъ русскимъ глаголомъ: мгновенное превращеніе настоящаго времени несовершеннаго вида («дѣлаю, пью») въ видъ совершенный и во время будущее, подъ воздѣйствіемъ приставки («сдѣлаю, выпью») 3). Но обыкновенно область уподобленія (аналогіи) въ языкѣ ограничена. Десять глаголовъ будутъ во всемъ подобны, одиннадцатый въ какой-нибудь формѣ вдругъ выкинетъ неожиданное и забавное колѣно. «Пугать, пугнуть, пугаю, пугну»; «мигать, мигнуть, мигаю, мигну», — все то же; а вотъ «пужать» можно, а «мижать» — нельзя. Никакой логики вы не найдете въ томъ, что двойственное число (бытіе котораго, кстати будь сказано, русскія грамматики обыкновенно отрицаютъ) распространяется и на три, и на четыре предмета. Тѣмъ болѣе не найдете логики въ предложеніи: «Я купилъ два малыхъ (мн. ч.) стола (дв. ч.)»; оно родилось вполнѣ нелогичнымъ и вполнѣ безграмотнымъ путемъ изъ вполнѣ логичной и грамотной славянской формы «купилъ есмь два малая (дв. ч.) стола (дв. ч.)». Время подчасъ зло шутитъ надъ иными словами: славянскую «воню» (благоуханія духовнаго) превращаетъ въ русскую «вонь», «животъ»-жизнь — въ «животъ»-брюхо; слову «лишній» даетъ вторичное значеніе, почти обратное первоначальному; слову «объѣхать» — значеніе какъ разъ обратное. Скажите: «Я опоздалъ лишь на двѣ минуты», — мало кто угадаетъ въ этомъ «лишь» сравнительную степень отъ «лихо»; и ужъ, конечно, никто не возстановитъ того извилистаго пути мышленія, чувствъ, забвенія, катясь по которому это довольно-таки грозное слово оскудѣло, полиняло и превратилось въ безобидную и безцвѣтную частицу.
Эту склонность языка къ отступленію отъ нормы «очистители» должны всегда имѣть въ виду. А въ увлеченіи ее легко позабыть. Однажды я отправилъ въ редакцію статью, гдѣ въ перечисленіи ошибокъ теперешней рѣчи упомянулъ объ обычаѣ «закрывать», а не «затворять» двери. Но потомъ спохватился и послалъ вдогонку просьбу вычеркнуть эту строчку. Дѣйствительно, если вы сами въ глаголѣ «закрыть» осязаете еще «крышку», то лучше сдѣлаете, написавъ «затворить дверь» (какъ большей частью писали наши классики); но приставать по этому поводу къ другимъ не дѣло: для большинства происхожденіе этого слова забылось. Требовать такой мелочной чистоты, значило бы взаправду «давить» и «душить». Точно так же самъ я не пишу, что «деревня обнищала благодаря пожару», ибо чую еще въ этомъ предлогѣ и «благодарность» и глаголъ; языкъ же русскій, видимо, ихъ уже не ощущаетъ въ немъ, иначе не снабдилъ бы его дательнымъ падежомъ, вмѣсто винительнаго. Если бы я не спохватился, то приблизился бы до нѣкоторой степени къ карикатурнымъ охранителямъ госпожи Тэффи.
Симъ длиннымъ рядомъ примѣровъ я никакой Америки не открылъ. Но и г-жа Тэффи тоже Америки не открыла. Мы лишь сошлись съ ней въ признаніи довольно-таки старенькой прописной истины, что надо избѣгать крайностей. Въ частности, не надо въ языкѣ перетягивать логической струны. Однако отъ признанія этой истины до желанія сбросить съ себя тяжесть законовъ языка — цѣлая пропасть. Если же изгнать изъ языка логику, то исчезнутъ не только склоненіе и спряженіе, — исчезнетъ весь языкъ: вѣдь не даромъ же кретинъ способенъ только на нечленораздѣльное мычаніе. 4)
2.
«Огромная Россія, — продолжаетъ г-жа Тэффи, — сочетала сотни нарѣчій, тысячи акцентовъ. Каждая губернія, каждый уѣздъ окали, цокали, гакали по своему; всѣ участвовали въ созданіи живого языка; неправильность — вещь относительная: одесскій говоръ въ Одессѣ даже хорошъ, — онъ подъ стать суетливому южному біенію тамошней жизни. «Одергиваніе» можетъ лишь сушить, мертвить языкъ.
Не знаю, гдѣ г-жа Тэффи видѣла того «охранителя», который посягалъ на свободу нарѣчій. «Охранители» имѣютъ въ виду лишь культурные слои, людей «всероссійскаго» языка. Всякій, кто любить языкъ, знаетъ то особенное чувство, я бы сказалъ, умиленія, которое испытываешь, слушая, въ первые разы какой-либо мѣстный простонародный говоръ; что-то мило-наивное, дѣтское слышится въ немъ. Никакому «очистителю» не придетъ въ голову «одергивать» такого «мѣстнаго» человѣка; напротивъ, онъ станетъ не учить его, а у него учиться; станетъ вслушиваться въ его рѣчь, вникать и запоминать, чтобы при случаѣ внести перехваченныя жемчужины въ общую сокровищницу литературнаго языка. Пусть по волостямъ и проселкамъ звучатъ вольные говоры, руководимые лишь собственнымъ «неписаннымъ» закономъ. Но мало умиляться уѣздной рѣчью, надо еще сдѣлать такъ, чтобъ всѣ уѣзды другъ друга понимали; мало чувствовать уѣздную прелесть, надо еще сдѣлать такъ, чтобы связать всѣ уѣзды единымъ языкомъ въ единое цѣлое; надо создать могучее орудіе проведенія единой культуры во всѣ закоулки страны. А если такой языкъ нами уже унаслѣдованъ, если языкъ уже вышелъ на большую дорогу государственной жизни, то должно блюсти ясность, логичность его, держать его на культурномъ уровнѣ, отвѣчающемъ высотѣ его всенародныхъ и міровыхъ задачъ. Чѣмъ достигнуть этого, какъ не постоянной заботой о совершенствѣ литературнаго языка и живой рѣчи высшаго, образованнаго общественнаго слоя? И почему то, что въ другихъ странахъ составляетъ никѣмъ не оспариваемое проявленіе просвѣщеннаго отношенія къ языку, должно у насъ считаться косностью и подлежать издѣвательству?
Не вижу, какъ на дѣлѣ осуществить требованіе г-жи Тэффи «не одергивать». Вотъ съ нами живетъ няня; она орловская; она говоритъ: «У княжнѣ въ комнатѣ». Я къ этому привыкъ, для меня оно даже пріятно звучитъ. Но долженъ ли я своему племяннику объяснить, что окончаніе родительнаго падежа ы, а не ѣ, или не долженъ? «Думалъ, ли кто-нибудь, живя въ Россіи, правильно ли онъ говорить?» — спрашиваетъ г-жа Тэффи въ видѣ упрека… «охранителямъ». Думали, къ сожалѣнію, не многіе. Но все же были семьи, гдѣ родители за рѣчью дѣтей слѣдили, выполняя тѣмъ и родительскій долгъ, и долгъ передъ родиной. И языкъ въ этихъ семьяхъ отъ того не омертвѣлъ. Вопросъ мой, надо ли объяснить племяннику относительно окончанія родительнаго падежа, можно выразить иначе: «Считаетъ ли г-жа Тэффи, что грамматика нужна?» А если не нужна, то нуженъ ли въ Академіи Наукъ отдѣлъ Русской Словесности? Да и вся Академія — нужна ли она? Не ведетъ ли подобное преклоненіе предъ произволомъ личности въ общемъ дѣлѣ языка къ отрицанію всякой культуры? Ужъ не попала ли ненарокомъ въ чернильницу г-жи Тэффи капля тлетворныхъ евразійскихъ чернилъ?
Не новъ у насъ протестъ противъ «ненужныхъ стѣсненій» творчества. Еще полвѣка назадъ слыхали мы, что актеру нужна не школа, а «нутро»; что не бѣда, если на портретѣ подъ платьемъ не чувствуется костякъ или если пѣвецъ не владѣетъ голосовыми струнами… «Зато экспрессія-то какая!..», «Душа-то, душа! А?» Приходилось слышать, и не отъ глупыхъ людей, разсужденіе на тему о томъ, «Чего это у васъ тамъ въ академіи учатъ какимъ-то законамъ военнаго искусства? Суворовъ безъ всякихъ законовъ всегда билъ, а болванъ у васъ только поглупѣетъ…» Послѣднее, пожалуй, вѣрно (ибо, заполучивъ дипломъ, возомнитъ себя полугеніемъ), но… не любитъ русскій человѣкъ, крѣпко не любить ни рамокъ, ни правилъ, ни законовъ. А интеллигенціи русской, той всегда надо отъ чего-либо «освобождаться». Такая ужъ хроническая болѣзнь. Чуть откуда-нибудь повѣетъ духомъ охраненія, хотя бы самыхъ безспорныхъ духовныхъ цѣнностей, сейчасъ взъерошится, натуту́ршится, какъ птица учуявшая опасность, и взлетитъ высокимъ пареніемъ на тему о свободѣ.
3.
Сердцевина всѣхъ возраженій охранителямъ и есть доводъ о свободѣ. Но прежде чѣмъ выставлять его, хорошо бы условиться относительно значенія этого слова въ примѣненіи къ языку. Значеніе его опредѣлено мною, думается, съ достаточной ясностью въ другой статьѣ <…>. Охранительное начало такая же необходимая составная часть свободнаго развитія языка, какъ дисциплина — неотъемлемый элементъ воспитанія: безъ нея выростеть не свободолюбивый юноша, а уличный дикарь. Если мои любительскія разсужденія для кого-либо не убѣдительны, то вотъ, что говорить профессоръ Дармштеттеръ. 6)
«Каждый языкъ пребываетъ въ состояніи непрерывнаго измѣненія (évolution). Въ любой моментъ своего существованія онъ находится въ положеніи болѣе или менѣе длительнаго равновѣсія между двумя противоположными силами: одна изъ нихъ, сила охранительная (conservatrice), старается удержать языкъ въ настоящемъ положеніи, другая — революціонная, стремится толкнуть его на новые пути» (стр. 6).
Главнѣйшія причины, сохраняющія чистоту языка, слѣдующія: воздѣйствіе культуры (хотя бы и весьма скромнаго уровня), уваженіе къ преданію, забота окружающихъ о произношеніи ребенка, природный хорошій вкусъ и инстинктивное желаніе изысканной рѣчи (d’un langage choisi); на слѣдующей ступени культурной жизни появляется вліяніе священныхъ книгъ (Библія, Коранъ…), а въ дальнѣйшемъ — вліяніе литературныхъ твореній. Всѣ эти причины можно выразить однимъ словомъ — культура мысли (la culture de la pensée).
Сила революціонная дѣйствуетъ троякимъ образомъ:
- Путемъ физіологическихъ измѣненій произношенія; начало имъ кладетъ ребенокъ; если онъ выростетъ, сохранивъ ихъ, его произношеніе можетъ привиться семьѣ, чрезъ нее — селенію и т. д. Можетъ случиться, что измѣненное произношеніе воспримутъ всѣ; если же часть отвергнетъ его, то въ части, его принявшей, создастся свое нарѣчіе.
- Путемъ психологическимъ — уподобленіемъ (аналогіей); тутъ видоизмѣняется уже не звукъ, а самое тѣло (le corps même) языка, — его грамматика. Дѣйствіе уподобленія борется съ дѣйствіемъ фонетическаго измѣненія: мысль измѣняетъ звукъ. Напр., окончаніе нѣсколькихъ словъ распространяется на цѣлый рядъ другихъ словъ. Когда уподобленіе переносить форму одного слова или лишь немногихъ на цѣлую совокупность словъ, оно является началомъ созидающимъ.
- Путемъ неологизмовъ; новыя слова — слѣдствіе появленія новыхъ фактовъ, идей, новаго пониманія вещей; они часто приводятъ къ забвенію старыхъ.
«Жизнь, здоровье рѣчи состоитъ въ томъ, чтобы слѣдовать за революціонной силой какъ можно медленнѣе — она вѣдь всегда будетъ увлекать ее съ достаточной быстротой — и крѣпко удерживаться за охранительное начало» (стр. 13). 6)
«Что произойдетъ, если только одна изъ двухъ силъ будетъ дѣйствовать, отстранивъ и упразднивъ другую? Если революціонная сила (неологизмовъ) останется бездѣйствующей и языкъ станетъ неподвижнымъ, онъ окажется въ опасности». Когда измѣнились понятія народа, а ихъ выраженіе, изъ-за ложной преданности старымъ преданіямъ, осталось прежнимъ, языкъ можетъ изсякнуть и погибнуть. Такъ умеръ въ концѣ римской имперіи классическій языкъ высшихъ классовъ. Напротивъ, «если дѣйствуетъ лишь революціонная сила, языкъ, брошенный на путь измѣненій, преобразуется съ невѣроятной быстротой. Иногда въ теченіе нѣсколькихъ поколѣній языкъ достигаетъ состоянія столь отличнаго отъ прежняго, что онъ по справедливости представляется новымъ языкомъ. Иногда онъ раздѣляется на множество нарѣчій, которые подвергаются дальнѣйшимъ дѣленіямъ и подраздѣленіямъ до безконечности. Утверждаютъ, что въ иныхъ говорахъ, въ иныхъ дикихъ языкахъ одно и то же поколѣніе бываетъ свидѣтелемъ зарожденія и смерти языковъ и того, какъ они возрождаются въ новой формѣ» (стр. 14). Съ ростомъ цивилизаціи языкъ становится устойчивѣе (стр. 15).
Итакъ, въ языкѣ безпрерывно дѣйствуютъ двѣ противоположныя силы — охранительная и революціонная. Обѣ необходимы для его существованія; устраненіе любой изъ нихъ грозитъ ему смертью. Добавлю отъ себя: каждая изъ нихъ можетъ дѣйствовать или свободно, или подъ давленіемъ внѣшнихъ (не филологическихъ) причинъ. Охранителя никто не принуждаетъ любить языкъ несторовой лѣтописи или «Семейной хроники»; его влечетъ къ нему такъ же свободно, какъ другого къ пошлости частушки. Первый можетъ создать новое слово въ согласіи съ законами языка, — это будетъ свободное органическое его наростаніе; напротивъ, новыя составныя слова-уроды, выдуманныя большевиками, порождены насиліемъ. Такою же болѣзненной операціей ради политическихъ цѣлей является превращеніе прелестнаго малороссійскаго нарѣчія въ украинскій языкъ-воляпюкъ или вырожденіе въ предѣлахъ Италіи словенскаго языка у дѣтей. 7) Охраненіе языка можетъ, слѣдовательно, быть защитой свободы, а измѣненіе его — ея отрицаніемъ. Отсюда ясно, какъ несправедливы подчасъ обвиненія противъ охранителей. Г-жа Тэффи говорить, что нашъ бѣженскій языкъ все равно прорветъ «шлюзы»; но шлюзовъ никто и не возводитъ, а направляющія береговыя плотины и огражденія отъ заносныхъ песковъ есть благо для рѣки: теченіе ея полнѣе и плодотворнѣе.
Еще одно замѣчаніе и мы покончимъ съ доводомъ о свободѣ.
Ich singe wie der Vogel singt
приводить г-жа Тэффи гетевскій стихъ, дабы опредѣлить ту свободу, которая должна быть предоставлена языку. И приводить некстати: баллада говорить о свободѣ творчества отъ земной награды, стихъ — о томъ, когда и что пѣть, а не о томъ, какъ пѣть. Да и такъ ли ужъ свободна птица въ своей пѣснѣ? Сколь ни изнывай въ сладострастномъ призывѣ иволга, соловьемъ ей не защелкать. А самъ Гёте, развѣ онъ пренебрегалъ законами родного языка? развѣ не влилъ свою свободную пѣснь въ твердыя грани нѣмецкаго стихосложенія? Всмотритесь въ до неузнаваемости перечеркнутую рукопись бетховенской сонаты и увидите, какъ геній понимаетъ свою свободу. Созданіе и жизнь языка есть творчество скопомъ; участіе въ немъ, чтобы дать добрый плодъ, тоже должно подчиняться законамъ. Совершенная свобода (я говорю о свободѣ твари) есть анархія. Нѣтъ истинной свободы внѣ добровольнаго подчиненія.
4.
Моя статья затянулась. Но читатель, конечно, замѣтилъ уже, что я не столько отвѣчаю г-жѣ Тэффи, сколько говорю по вопросамъ, связаннымъ съ ея темой. Ея слова служатъ вѣхами для моего изложенія. Вотъ дальнѣйшія ея мысли.
«Если суждено ему (бѣженскому языку) стать уродомъ, то и станетъ, а будетъ живымъ»… «А развѣ тамъ, въ Россіи, не отошелъ языкъ отъ стараго русла?.. Мы еще хранимъ старые завѣты, потому что любимъ прошлое, всячески бережемъ его. А они не любятъ и отходятъ легко и спокойно». «И мы, хотя будемъ очень горевать, но уйдемъ тоже».
Что за фатализмъ? Развѣ мы съ вами магометовы поклонники? Такъ можно зайти слишкомъ далеко и сказать: «Если суждено моимъ дѣтямъ стать итальянцами, а Вашимъ французами, то и станутъ, а потому… нечего и заботиться объ ихъ русскомъ языкѣ» и повторить за Вами: «Чѣмъ питать его? Старыми нашими истрепанными книжками»? Потише, потише: на потрепанныхъ обложкахъ — «Пушкинъ», «Война и миръ», «Дворянское гнѣздо»…
Мало ли что кому представляется неизбѣжнымъ; если поддаваться предвидѣнію, что такъ «суждено», то вѣдь вообще ничего дѣлать не стоитъ, — ложись да помирай. Вотъ я напр. ужъ четверть вѣка жду, что желтый востокъ насъ зальетъ, и ужъ десятый годъ чувство мнѣ подсказываетъ, что большевизмъ разольется по всему лицу земному; что поклонятся ему всѣ власти, кромѣ (не въ обиду Д. С. Мереясковскому будь сказано) одной — власти папскаго престола. Съ ужасомъ представляешь себѣ «средь дня и въ часы полуночи», какъ русскій народъ, не выбившись изъ-подъ безбожной власти, подъ ней озвѣрѣвшій, превратится въ рукахъ Интернаціонала въ ослѣпленное орудіе разрушенія западной культуры (на первыхъ порахъ — въ угоду германской жаждѣ мщенія), можетъ быть все это бредъ и весьма глупый, а можетъ — тутъ чутье приближенія тѣхъ дней, когда настанетъ такая скорбь, какой не было отъ созданія міра. Дѣло не въ этомъ, а въ томъ, что ничто въ мірѣ духовномъ, даже и неизбѣжное, не творится внѣ участія человѣческой воли, и всегда мы свободны стать на сторону либо добра, либо зла. И не то важно, что мы скоро «уйдемъ», а то, уйдемъ ли, исполнивъ нашъ долгъ.
Если «суждено» языку перерожденіе, оно все же не можетъ произойти безъ участія воли каждаго изъ насъ. И почему г-жа Тэффи признаетъ силу тѣхъ, кто въ Россіи, а здѣшнихъ считаетъ безсильными? Если я не теряю свободы предъ призракомъ рока, то и не поклонникъ я ариѳметическаго счета голосовъ. Полагаю, что у каждаго голоса свой особый удѣльный вѣсъ. Полагаю, что за нами, людьми наслѣдственной культуры, много больше возможностей вліять въ этомъ вопросѣ, чѣмъ у людей, безсознательно пользующихся языкомъ. Думаю, что я послужу противовѣсомъ цѣлой сотнѣ малограмотнаго люда, а г-жа Тэффи, столь часто и даровито работающая перомъ, перевѣсить и цѣлую «тыщу». Если бы вся зарубежная Россія сознательно встала въ вопросѣ языка на сторону охранительныхъ началъ (force conservatrice), она смогла бы удержать его отъ скольженія въ пропасть. Вѣдь когда-нибудь да вернемся, и тогда нашъ русскій языкъ будетъ языкомъ высшей культуры и потому неизбѣжно будетъ вліять на языкъ послѣ-большевицкой Россіи. Нѣтъ основанія опасаться отрицательныхъ послѣдствій чистоты языка. Классическая латынь исчезла, ибо римляне остались глухи къ новымъ понятіямъ, зародившимся съ водвореніемъ въ Италіи варваровъ; но вѣдь мы не отворачиваемся отъ той Россіи, а всемѣрно силимся понять тамъ происходящее, чтобы толковѣе бороться со зломъ. Никто не отрицаетъ понятія политическаго представительства или губернскаго политическаго просвѣтительнаго комитета; хотѣлось бы только, чтобъ не было глупаго звука «полпредство» и «губполитпросвѣты».
Тамъ отъ стараго языка «отходятъ легко и спокойно», говорить г-жа Тэффи. Да мало ли отъ чего тамъ легко и спокойно отходятъ! Тамъ русскимъ людямъ говорятъ, что они не русскіе, а украинцы, и они «легко и спокойно» повторяютъ, какъ попугаи: «Украинцы». Тамъ Новороссію, пріобрѣтенную и оживотворенную всей Имперіей, — т. е. всѣмъ тріединымъ державнымъ русскимъ народомъ и всѣми народами и племенами, Россійскую Имперію съ нимъ созидавшими, — назовутъ Украйной, и мы спѣшимъ назвать ее такъ же. Ужъ не прикажете ли «легко и спокойно» принять и названіе «брака» для большевицкаго его поруганія? Меня часто удивляетъ непослѣдовательность нашихъ газетъ: вопіютъ о безпощадной борьбѣ противъ большевиковъ, а соизволится какому-нибудь Карахану сказать «агрессія», и сейчасъ повторятъ «агрессія». «Такъ точно, Ваше Превосходительство, агрессія-съ». Да неужели не ясно, что въ рукахъ большевиковъ искаженіе языка и искаженіе имени есть орудіе обезличенія русскаго народа, искаженія его души, путь къ его раздробленію и уничтоженію? Для г-жи Тэффи работа революціонныхъ силъ языка на родинѣ — доводъ въ пользу того, чтобъ и мы его не берегли; для меня же эта вражеская работа доводъ въ пользу работа въ защиту его чистота.
Такъ сильно любитъ г-жа Тэффи своеобразно понимаемую ею «свободу» языка, что ради нея спокойно взираетъ на то, что онъ будетъ уродъ. Десять лѣтъ назадъ точно такъ же не безпокоились о томъ, не станетъ ли уродомъ и вся Россія, лишь бы дать ей «свободу». Ну и дали, — въ ковычкахъ.
Да, если бы прислали намъ на побывку несчастнаго ребенка-калѣку, пришлось бы примириться съ судьбой, любить его горбатенькимъ, не приставать къ нему, когда не за столомъ сидитъ, а на столѣ полулежитъ. Но вѣдь къ намъ съ вами забѣгаетъ парень прекрасный, отъ природы здоровенный. Онъ лишь побывалъ въ дурномъ обществѣ; такъ нашъ долгъ цукать его: «Не пригибайся къ тарелкѣ; она не корыто съ болтушкой, а ты не теленокъ, — поднимай пищу до рта… И но гляди въ бокъ исподлобья, поверхъ оскорбленно задраннаго праваго плеча… Прямо, прямо спину и выше русское чело!»
5.
Ко мнѣ сей парень заходить рѣдко. Иногда придетъ, двери не притворить, не поздоровается, распущенно развалится на стулѣ: Знай молъ нашихъ; а всякія ваши тонкости тамъ, — ну ихъ къ чорту».
— Что это ты сегодня такой нескладный, — спрашиваю его, — откуда пришелъ?
«А отовсюду. Гдѣ только не бывалъ… Всѣ пути исходилъ».
— «Сквозь туманъ кремнистый путь блеститъ», сказалъ я почему-то. Онъ встрепенулся, глянулъ на меня пристально, вдругъ какъ-то подобрался весь и подхватилъ:
Ночь тиха, пустыня внемлетъ Богу,
И звѣзда съ звѣздою говорить.
«Какъ хорошо, — восторженно сказалъ онъ. — А вѣдь это я сказалъ. Теперь иной разъ и не вѣрится, что я могъ такъ говорить».
Онъ понурилъ голову.
— И нечесанный какой-то ты сегодня. Лицо даже не мыто. Во, на вискѣ пятнышко… Ужъ не вошь ли ползетъ? Да ты не обижайся, по бѣженству со всякимъ грѣхъ можетъ случиться… Не изъ ночлежки ли сейчасъ?
«Какой изъ ночлежки. Прямехонько отъ профессора. И не вша это вовсе, а это они изволили мнѣ прививку сдѣлать».
Взялъ я лупу, смотрю: и впрямь не вошь, а мелкомелко напечатано: «Изъяны и дефекты. Винаверъ, «Недавнее», стр. 285».
— Да тутъ у тебя еще много чего любопытнаго. «Чтобъ не было интервала; не было промежутка, стр. 109…» «для спасенія кардинальной, основной идеи, стр. 248».
И многое другое подобное было написано.
— Гм… — говорю, — профессора-то должны намъ примѣръ подавать, какъ правильно мыслить… Когда зайдешь къ нему опять, спроси-ка его, правильно ли будетъ сказать такъ: «Она сидитъ на стулѣ и шезѣ»? И если правильно, то какъ сіе надо понимать, т. е. на одномъ ли она стулѣ сидитъ или на двухъ? Или можетъ, между двухъ стульевъ?
Ухмыльнулся парень: «А вы изъ дерзкихъ будете».
— Дерзкій, не дерзкій, а изъ нелицепріятныхъ.
«И… непріятныхъ».
— Ужъ извѣстно… одно къ другому. А любишь ты, — говорю, — когда тебѣ прививку дѣлаютъ?
«Пока что терплю… Но ежели всего исколютъ, да живого мѣста не оставятъ, такъ не взыщите, ни красоты отъ меня, ни ума бойкого, пи полета высокаго вамъ больше не видать».
— Э, — говорю, — не грусти. Вотъ я тебѣ лишаи эти отчищу спиртомъ; а то и бензиномъ.
Взялъ ваты, смочилъ изъ бутылки, да и началъ тереть. Тру… тру… Парень покрякиваетъ, а все же, видно, доволенъ. Да и правда забавно: сотрешь какое-нибудь пятнышко, «нпокритство» напримѣръ, а изъ-подъ него такая яркая надпись покажется: «лицемѣріе»; изъ-подъ «адепта» — «сторонникъ» вылѣзаетъ.
«А вы скоро кончите?»
— Сейчасъ… Вотъ тутъ еще какая-то парша у тебя: «Конспирація»; коли сотру, навѣрно «заговоръ» найду.
«Конечно найдете. А если «заговоръ» не подойдетъ, тамъ рядышкомъ найдете «тайну» или вообще что-либо по части таинственности. У меня вѣдь всего много припасёно».
Онъ становился болтливъ.
«Я вамъ что скажу… Былъ въ Питерѣ профессоръ П. Теперь, кажись, померъ, такъ имени вамъ знать незачѣмъ. Сидитъ онъ, бывало, и сочиняетъ свои лекціи, а я ему на стулъ сзади влѣзу, да на ухо и начну подсказывать. Два моихъ слова возьметъ, а третьяго не хочетъ. «Если всмотримся въ явленія»… подсказываю я; а онъ перечеркнулъ: «въ феномены историческаго…» «Опыта» шепчу я. «Отстань, говоритъ, и пишетъ: «эксперимента и если…» Я, продолжаю: «обратимся къ третейскому суду общественной совѣсти съ призывомъ…» А онъ какъ осерчаетъ: «Убирайся, ты — говоритъ — вонъ со своимъ плебейскимъ русскимъ языкомъ. Если апеллируемъ къ арбитражу общественной…» Онъ овладѣлъ собой, повернулся ко мнѣ, посмотрѣлъ сквозь золотые очки и сказалъ спокойно и вѣжливо такъ: «Видите ли, коллега, мы концепируемъ реальность историческихъ феноменовъ, а равно ихъ реагированіе въ сферѣ абстрактныхъ идей въ діаметрально иномъ аспектѣ, чѣмъ…» онъ задумался, ища слово … «большинство (нашелъ онъ его)… humanae gentis. Принципъ этническій для насъ, на Олимпѣ, завуалированъ перманентной аспираціей индивидуума къ абсолюту…» Тутъ я не выдержалъ, спрыгнулъ со стула, вскарабкался на полку книжнаго шкапа и залѣзъ промежъ ветхихъ страницъ протопопа Аввакума: хоть тамъ и попахиваетъ затхлымъ, но звуки-то были родные.
— А студенты? Тѣмъ такой «профессорскій языкъ нравился?
«А разно бывало. Одинъ, помню, на первый курсъ изъ Чухломы пріѣхалъ. Открылъ это лекціи; почиталъ… «Ну и ума палата должно быть голова-то у профессора нашего. Сразу и не поймешь, столько мудрыхъ словъ». А другой и говорить ему: «Ничего тутъ мудраго нѣть. У моей сестры гувернантка есть, дура-предура, а всѣ эти слова тоже знаетъ. Француженка». Да и возьми карандашъ и напиши на обложкѣ: «Они хочутъ свою образованность показать, а говорятъ одно непонятное».
— Вотъ такъ дерзкій, не то, что я.
«Такъ это не его слова. Развѣ не читали Чехова? Ну, буде вамъ царапать-то… Студентъ только малость переиначилъ… Другой разъ опять приду».
— Постой, постой… Вотъ еще свѣженькое, прямо изъ «Звена» (№ 5)… Что за гадость! «Сублимація». (стр. 268). Должно быть по части высшей химіи. Тутъ бензину не совладать: дай-ка сулемой попробуемъ, — самое подходящее. Такъ! Сошло. На сегодня довольно.
«Спасибо вамъ. Веселѣе стало».
Я закупорилъ бутылочки и заперъ ихъ въ письменный столъ.
«Что, еще пригодятся?», — спросилъ онъ, лукаво подмигнувъ.
Онъ глядѣлъ на меня довѣрчиво; я почувствовалъ, что онъ мнѣ союзникъ.
«Хотѣлъ я васъ спросить — вы вѣдь давно въ Римѣ живете — что такое значитъ «пастиччіо». «Возрожденіе» пишетъ, что такое-де новое слово у меня завелось. Даже цѣлый фельетонъ имъ озаглавленъ. Выговорить-то я умѣю: языкъ у меня, извѣстно, безъ костей; но что значитъ — не пойму».
— А ничего не значитъ.
«Какъ такъ?»
— А такъ. Ничего не значить. Кривлянье одно.
«Развѣ итальянцы такіе кривляки?»
— Итальянцы… По итальянски это даже очень много значитъ. Прекрасное, полновѣсное, живое слово. Ты пойми: что въ Россіи каша, то здѣсь pasta … Да боюсь, тебѣ скучно будетъ, потому длинно… Въ двухъ словахъ вѣдь не растолковать…
«Нѣтъ, нѣть, — говорите. Очень даже занятно».
— Такъ видишь, — повторилъ я, ободренный его вниманіемъ, — что въ Россіи каша, то здѣсь pasta. Кашу въ тряпочкѣ суютъ у насъ въ ротъ пучеглазому младенцу; кашу солдату каждый день подавай; и старику беззубому опять ее же надо. А итальянскому солдату безъ past‘ы дня не прожить. Здѣсь чуть ли не каждый мальчишка глядѣлъ, какъ мать мѣсила past’y въ обливной лохани. Ѣдалъ онъ не разъ всякія pasticcio, и съ макаронами, и съ мясомъ, и съ иной начинкой. А разъ онъ видѣлъ, какъ къ сосѣду подъѣхала высокая-превысокая арба съ расписнымъ навѣсомъ надъ козлами, какъ сосѣдъ съ возницей сгрузили и вкатили въ подвалъ боченокъ вина; слыхалъ, какъ они потомъ галдѣли при разсчетѣ и какъ взбѣшенный возчикъ, отъѣхавъ отъ корчмы, долго ворчалъ, то и дѣло злобно и безсильно оборачиваясь въ сторону корчмы: «Ишь, набилъ пузо past’ой, да и пыжится!» Слово это, въ десяткѣ его оттѣнковъ маленькій Джіованни воспринялъ всѣми пятью чувствами, оно залегло гдѣ-то въ глубинахъ подсознанія и только и ждетъ, когда бы опять на свѣтъ Божій выскочить и блеснуть новымъ переливомъ. И потому, когда учитель, возвращая въ классѣ тетради съ ариѳметической задачей, сказалъ ему: «Ну и хорошее же ты pasticcio сегодня надѣлалъ», онъ тутъ же понялъ, что будетъ ему двойка.
А для тебя «пастиччіо» только звукъ, только скорлупа, а внутри пустота. Каждый можетъ запихать въ скорлупу все, что вздумается. И пойдутъ спорить въ газетахъ, какъ, молъ, это слово понимать, и каждый будетъ стараться казаться въ его пониманіи тоньше другого. Очень у насъ любятъ въ пустую мудрить… особенно бывшіе «лидеры» бывшихъ партій. Потому и говорю: кривляніе одно.
Перевести pasticcio дословно такъ же невозможно, какъ перевести на итальянскій языкъ напр., только что сказанное мною «пыжиться». Повторить звукъ не значитъ передать мысль. Какъ дѣтямъ говорятъ: «Повтори своими словами», такъ вмѣсто глупаго «русскаго» «пастиччіо» надо сказать: «Каша одна получилась… путаницу наплели … все это размазня одна… такая неразбериха тутъ пошла…». Если кто такъ перевелъ, то значить и итальянца понялъ, и тебя не обидѣлъ.
«Но тогда зачѣмъ мнѣ такія слова навязываютъ?»
— Зачѣмъ — это знаютъ немногіе; толла-то живетъ не зачѣмъ, а почему.
«Такъ почему?» — спросилъ онъ настойчиво и даже не безъ раздраженія.
— Когда тебѣ навязываютъ ненужныя чужія слова, — отвѣтилъ я, — это бываетъ отъ лѣности мысли и оттого, что у русскаго человѣка мало власти надъ собой и еще оттого, что мало достоинства.
«Достоинства»?
— Да. Русскій языкъ большой баринъ; кланяться ему всякому встрѣчному не къ чему. Вотъ если до сѣдовласаго нѣмецкаго ученаго важное дѣло у тебя будетъ или до американскаго техника, такъ тутъ поклонись, воздай честь и попроси помощи, — но только если твердо знаешь, что самъ своими силами не вывернешься.
Стали прощаться.
— «Изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами», — совсѣмъ некстати сказалъ я.
«Изрыдалась… Хорошо сказано. Неужели и это я сказалъ?»
— Кто же, кромѣ тебя можетъ такъ сказать? Про араба или китайца — не знаю, но изъ близкихъ моихъ знакомыхъ никто такъ не можетъ.
«Это вы правильно говорите. Мнѣ съ вами пріятно, потому вижу, уваженіе у васъ ко мнѣ имѣется. А вотъ въ редакцію «Дней» приду, такъ не въ каждую строчку пускаютъ; такъ въ шею и гонятъ: холопъ-де, смердъ необразованный… Даромъ что сицелисты и демократы.
— Такъ ты не сдавайся, лѣзь напроломъ.
«Вотъ у мадамъ Тэффи я люблю побывать. Можно сейчасъ къ ней?»
— Нѣть, нельзя. А къ госпожѣ Тэффи можно; это даже полезно для тебя. Бѣги къ ней. Кланяйся ей отъ меня… Постой … Спроси ее читала-ли она книжку Драгомирова о…
«Михалъ Иваныча, генерала? Какъ же; хорошо его зналъ. Ему, бывало, все самое настоящее слово подсказывай, какъ разъ такое, чтобъ мысль цѣликомъ охватить: ни больше, ни меньше. Всякія тамъ завертушки, украшеньица … не любилъ ихъ.
— Есть его книжка о «Войнѣ и Мирѣ». Когда, — говорить онъ Толстому, — вы какъ художникъ пишете о войнѣ, въ самую что ни на есть точку попадаете: старый офицеръ или солдатъ прочтетъ, такъ его всего и проберетъ, точно вновь тянется на Высочайшемъ смотру или мокнетъ на бивакѣ, или за кустомъ подъ пулями залегъ; и ученый военный на васъ свои теоріи провѣрить можетъ. Ну, а какъ вы начнете философствовать на счетъ войны… то хоть святыхъ выноси…
«Неужели такъ непочтительно выразился?»
— Не совсѣмъ такъ. Лѣтъ 30 назадъ читалъ; позабылъ. Но смыслъ таковъ.
«Зачѣмъ же я долженъ г-жѣ Тэффи разсказать?»
— Да ты только разскажи. Она ужъ сама пойметъ, — умная вѣдь. Ну, пока прощай. Опять тебя перепачкаютъ, приходи, — почищу.
«Премного благодаренъ. Будьте здоровы», сказалъ онъ и хлопнулъ дверью.
Но черезъ мигъ дверь вновь отворилась. Онъ просунулъ добродушно-дерзкую рожу и весело сказалъ:
«Мерьси-съ вамъ!»
Зналъ, чѣмъ порадовать.
Мнѣ жаль, что я принужденъ былъ сказать, отчасти по адресу г-жи Тэффи, не очень пріятныя вещи. Но что же дѣлать? Пришлось.
Можетъ быть, Вы спросите: «Какъ же быть?», повторите прелестный недоумѣнный вопросъ Вашего растеряннаго парижскаго бѣженца: «Ке феръ? феръ-то ке!» Я Вамъ скажу, ке феръ: прежде, чѣмъ издѣваться, разберитесь въ дѣлѣ; надъ пересоломъ посмѣйтесь, — полезно; но къ сути того, что есть плодъ многолѣтней думы, что выросло изъ наболѣвшей русской души, къ тому, отъ чего здоровой Русью пахнетъ, — къ этому отнеситесь съ уваженіемъ. И кто бы ни былъ говорящій правдивыя слова, пойдите ему радостно навстрѣчу, протяните ему руки и скажите: «Вы правы, давайте работать вмѣстѣ».
А. В.
Римъ.
20 декабря 1927 г.
1) 10 декабря 1926 г., № 565.
2) А «мертвецъ» умеръ, да не совсѣмъ: чего добраго появится и я увижу «мертвеца». Отмѣтимъ еще: «Я вижу Духа», но «я слышу духъ» (запахъ).
3) Думаю, что не ошибаюсь, говоря, что исключеній не бываетъ. Мнѣ извѣстно только одно: «содержу» (ср. «сдержу»); объяснить его себѣ я не умѣю. Въ глаголахъ «исповѣдую, проповѣдую» приставки добавлены не къ «вѣдаю» (тутъ «повѣдаю» и «исповѣдаю» будутъ futurum), а къ многократному «повѣдываю», «ую» лишь сокращеніе «ываю». «Сдаю» не отъ «даю», а тоже отъ многократнаго вида «сдавать» и является сокращеніемъ «сдаваю». Потому глубоко неправильна появившаяся въ газетахъ форма: «они используютъ» въ смыслѣ настоящаго времени. Правильная форма — «испо́льзовываютъ»; но она уродлива; ея сокращеніе «использываютъ» тоже слишкомъ длинно. Остается только обойти этотъ глаголъ и сказать, вмѣсто «большевики использываютъ наши раздоры», — «большевики пользуются нашими раздорами»; чтобы замѣнить нѣкоторое усиленіе, заключающееся въ приставкѣ «из», можно добавить частицу «уже» («пользуются уже») или «успѣшно», «удачно» (пользуются). Во всякомъ случаѣ форма «они используютъ» для настоящаго времени составляетъ преступленіе противъ Основныхъ Законовъ русскаго языка и равносильна отвѣту Карла Карловича: Что вы тамъ дѣлаете? «Я сдѣлаю коробочку».
4) Приведу еще одинъ доводъ, выведеннаго г-жей Тэффи «охранителя». «Какъ вы сказали?» «Семь разъ примѣрь, а одинъ разъ отрѣжь?» Это абсолютно неправильно. Разъ человѣкъ мѣрить семь разъ, то ясно, что видъ надо употреблять многократный. Семь разъ при-мѣ-ри-вай, а не «примѣрь».
Можно семь разъ и «примѣрить», и «примѣрять», и «примѣривать». Всѣ три формы будутъ одинаково правильны и логичны, смотря по тому, на что упираетъ разсказчикъ, — на длительность дѣйствія или на совершеніе его, на совокупность семи случаевъ, какъ на единое дѣйствіе или на послѣдовательность семи отдѣльныхъ дѣйствій. Эти оттѣнки мысли русскій языкъ отличаетъ, ибо онъ уменъ и тонокъ. А вотъ придуманный г-жой Тэффи охранитель и не тонокъ, и не уменъ.
5) Arsène Darmsteter, „La vie des mots”, Paris 8e ed.
6) La vie, la santé du langage consiste à suivre le plus lentement possible la force révolutionnaire qui l’entrainera toujours assez vite, en se retenant fortement aux principes conservateurs.
7) Итальянцы совершенно изгнали словенскій языкъ изъ школъ; даже частные уроки въ школѣ воспрещены; сотни учителей-словенцевъ переведены во внутреннія провинціи: передѣлываются не только фамиліи словенцевъ, но даже имена славянскихъ святыхъ, данныя при крещеніи, тутъ же свѣтской властью замѣняются неславянскими. Судъ въ Тріестѣ оправдываетъ подобные возмутительные случаи измѣненія крестнаго имени. Какъ извѣстно, Великая война велась, между прочимъ, во имя самоопредѣленія народностей!
Views: 33