Tag Archives: 1925

Андрей Ренниковъ. Изъ міра неяснаго. Святочный разсказъ

Отъ редактора. Исторія эта была разсказана А. Ренникову Н. Чебышёвымъ въ Бѣлградѣ. Съ позволенія разсказчика Ренниковъ сдѣлалъ изъ нея святочный разсказъ. О тѣхъ же событіяхъ можно прочесть въ воспоминаніяхъ Чебышёва, опубликованныхъ позднѣе въ «Возрожденіи».


Насъ собралось въ Сочельникъ всего только трое. Однако, такъ какъ моя бѣженская комната по размѣрамъ очень скромна, а Николай Николаевичъ, наоборотъ, обладаетъ крупной фигурой, то собраніе сразу же вышло люднымъ. На деревянной полкѣ возлѣ кровати уютно стоялъ рукомойникъ съ воткнутой въ него хвойной вѣткой. Это была елка. На небольшомъ столикѣ, со сдвинутыми въ сторону книгами и рукописями, лежали тарелки съ рисовой кашей, компотомъ. Это были кутья, взваръ. И, наконецъ, въ углу, гдѣ растопырилось обитое ситцемъ хозяйкино кресло, радостно шипѣла сырыми дровами желѣзная печь. Это былъ нашъ рождественскій каминъ.

— Хорошо! — сидя послѣ ужина на табуретѣ и пріятно жмурясь, протянулъ я скрючившіеся пальцы къ огню. — Теперь бы господа, по чашкѣ кофе каждому, ликера.. И святочныхъ разсказовъ. Николай Николаевичъ, хотите чаю?

Николай Николаевичъ молча сидѣлъ на почетномъ мѣстѣ въ хозяйскомъ креслѣ, время отъ времени поправляя подъ собою вылѣзавшую наружу стальную пружину, и загадочно смотрѣлъ на насъ, когда мы съ Владимиромъ Ивановичемъ приступили къ любопытнымъ воспоминаніямъ о всѣхъ таинственныхъ случаяхъ изъ далекаго прошлаго. Правда, моя прежняя жизнь, до воплощенія въ эмигранта, не особенно богата таинственностью. Около десятка небольшихъ совпаденій, три вѣщихъ сна, изъ которыхъ два, къ сожалѣнію, не совсѣмъ оправдались, одно привидѣніе, видѣнное мною въ имѣніи у тетки въ Тамбовской губ… И все. Но зато у Владимира Ивановича и прошлая и нынѣшняя жизнь — собственно не жизнь, а сплошной спиритическій сеансъ…

— Николай Николаевичъ, — замѣтивъ,что послѣ разсказа о восемнадцатомъ привидѣніи Владимиръ Ивановичъ значительно обезсилѣлъ и тяжело сталъ дышать, обратился я къ загадочно молчавшему нашему другу.

— А какъ у васъ? Были случаи? Да?

— Нѣтъ!

Онъ сказалъ «нѣтъ». Но сказалъ это съ такой болью и дрожаніемъ въ голосѣ, что мы оба сразу же осознали, что дѣло неладно. Что случилось? Отчего такое странное «нѣтъ»? Не хранитъ ли онъ въ своей душѣ невысказанную гнетущую тайну?

Уговаривать Николая Николаевича пришлось довольно долго и много. Но, къ счастью, въ это время какъ разъ наступала полночь, на башнѣ королевскаго дворца часы таинственно пробили двѣнадцать, за окномъ неожиданно поднялась мятель, вѣтеръ настойчиво завылъ въ трубѣ, подъ кроватью заскребли мыши. Одна, другая…

И Николай Николаевичъ сдался.

— Да, что касается привидѣній и духовъ, господа, — задумчиво началъ онъ размѣшивая ложкой сахаръ, — то долженъ сознаться: въ этой области мнѣ всегда особенно не везло, хотя въ душѣ своей я большой мистикъ, а по убѣжденіямъ ярый спиритъ. Могу сказать, что не только цѣлаго призрака, но даже небольшой матеріализованной человѣческой руки или ноги — мнѣ такъ ни разу и не удалось гдѣ-либо увидѣть. На спиритическихъ сеансахъ, когда начинаются стуки, первыя слова почему-то всегда обидно направлены противъ меня. «Пусть онъ уберется», или «гоните его въ шею, иначе уйду» — вотъ обычныя привѣтствія по моему адресу, на которыя я даже пересталъ, въ концѣ концовъ, обижаться. Изъ всѣхъ духовъ ко мнѣ прилично относился только одинъ Николай Кузанскій, который говорилъ, обыкновенно, деликатно и вѣжливо: «дорогой тезка, покинь сейчасъ же сеансъ». Всѣ же остальные, въ особенности полководцы, непристойно грубы и несдержаны. Александру Македонскому, напримѣръ, я никогда не забуду его оскорбительныхъ выпадовъ въ присутствіи дамъ. А Наполеонъ… Впрочемъ сами знаете: De mortuis… Чертъ съ нимъ, съ Наполеономъ! Не въ этомъ дѣло, конечно.

Патентованные медіумы тоже почему-то всегда сильно недолюбливали меня. Въ Петербургѣ напримѣръ, я нерѣдко проводилъ время въ волосолечебницѣ на Невскомъ, гдѣ знаменитый Гузикъ давалъ сеансы со своимъ матеріализованномъ медвѣженкомъ. И каждый разъ, когда я приходилъ, Гузикъ хмурился, брался за голову:

— Сегодня не выйдетъ.

И дѣйствительно, не выходило. Какъ ни старалась сидѣвшая возлѣ меня генеральша громко пѣть «Вдоль да по рѣчкѣ, вдоль да по Казанкѣ», какъ ни старались подтягивать ей одинъ директоръ департамента и одинъ членъ Совѣта министра внутреннихъ дѣлъ — все напрасно. Выскакивавшая изъ-за занавѣски гитара, которой полагалось за десять рублей самой играть на себѣ, при видѣ меня замирала, вдругъ, на первомъ аккордѣ, безпомощно валилась на полъ. Дѣтская дудочка, обязанная тоже по мѣрѣ силъ издавать звуки, упрямо молчала, недовольно ворочаясь съ боку на бокъ въ полутемномъ углу. И самъ матеріализованный медвѣженокъ, въ случаѣ рѣдкаго своего появленія, старался держаться отъ меня какъ можно подальше и панически почему-то отскакивалъ, когда я съ научной цѣлью протягивалъ руку къ его мохнатому уху.

Такъ было со мной все время. И въ провинціи, гдѣ я началъ свою службу по окончаніи университета, и въ Петербургѣ, куда меня перевели незадолго до революціи. Пока, наконецъ, не повезло, вдругъ…

Николай Николаевичъ слабо улыбнулся. По хмурому лицу скользнуло нѣчто вродѣ чувства удовлетворенія послѣ долгой затаенной обиды. Хлебнувъ теплаго чаю, онъ расположивъ подъ собою поудобнѣе вылѣзавшую бокомъ пружину, печально продолжалъ послѣ нѣкотораго молчанія:

— Наклевывалась, дѣйствительно, странная, жуткая исторія. Но все ужасно обидно и отвратительно кончилось. Пріѣхалъ я въ Петербургъ послѣ перевода и сразу же рѣшилъ обзавестись своимъ хозяйствомъ. Хотя я и холостякъ, но тогда были у меня вѣрные друзья: старый лакей Егоръ и любимецъ мой — сетеръ Джекъ.

Квартиру я нашелъ по объявленію въ газетѣ: ее передавала по окончаніи срока контракта какая-то дама. Эта женщина сразу произвела на меня странное впечатлѣніе: лицо блѣдное, изнуренное глаза — впалые, съ лихорадочнымъ блескомъ. И движенія — нервныя… Во время передачи квартиры, просматривая контрактъ, я какъ будто бы изъ простой учтивости, чтобы что-нибудь сказать, спросилъ:

— Вы совсѣмъ уѣзжаете изъ Петербурга, сударыня?

— Да… — смутившись, опустила она глаза. — Совсѣмъ.

— И не жаль?

— О, нѣтъ! Ничуть.

Кто была она, я не зналъ. Передача квартиры происходила поспѣшно, швейцара я не догадался спросить, а мой Егоръ — человѣкъ нелюдимый, апатичный, ненавидящій излишніе разговоры и излишнія знакомства съ сосѣдями. Переѣхали мы изъ гостиницы въ квартиру предварительно обмеблировавъ ее, прожили въ ней около десяти мѣсяцевъ тихо мирно. И въ это время я особенно упорно увлекался спиритизмомъ, несмотря на всѣ свои неудачи. По вечерамъ вы никогда меня не застали бы дома: то я въ волосолѣчебницѣ съ Гузикомъ, то у кого-нибудь на сеансѣ слушаю брань отъ Юлія Цезаря, то ночую, наконецъ, въ таинственномъ домѣ гдѣ-нибудь на Каменномъ Островѣ, тщетно ожидая появленія призрака…

И вотъ, однажды, управляющій дома извѣщаетъ, что при возобновленіи контракта повыситъ цѣну, на пятьдесятъ процентовъ.

Посовѣтовавшись съ Егоромъ, рѣшилъ я перебраться съ квартиры: черезъ мѣсяцъ мы жили уже на Петербургской Сторонѣ. Новая квартира была значительно просторнѣе, гораздо дешевле, и все было хорошо, да къ сожалѣнію Егоръ скоро получилъ изъ Армавира письмо отъ больного сына, попросился въ отпускъ, уѣхалъ. И я остался одинъ.

Вдругъ однажды такая странная встрѣча:

Выхожу изъ партера въ Маріинскомъ театрѣ къ вѣшалкамъ. Только что кончилось «Лебединое Озеро». Жду въ сторонкѣ, пока станетъ свободнѣе, такъ какъ не люблю вообще толкотни. И вижу — знакомое лицо. Пристально смотритъ на меня какая-то дама, глаза – испуганные, на щекахъ — блѣдность.

— Мсье Черняковъ?

— Да… Ахъ, это вы! Простите… Не узналъ сразу.

— Да, да. Понимаю. На вашемъ мѣстѣ, я бы тоже сдѣлала видъ, что не узнала. Но вы сами посудите, мсье Черняковъ: какъ мнѣ было поступить съ квартирой иначе?

Она умоляюще смотрѣла на меня, нерѣшительно пробуя улыбнуться, чтобы вызвать улыбку и на моемъ лицѣ. Но я стоялъ, широко раскрывъ глаза, ничего не соображая…

— А… въ чемъ дѣло, сударыня?

— Вы меня спрашиваете — въ чемъ? Воображаю, сколько разъ вы посылали проклятія по моему адресу!.. Скажите только искренно, прошу васъ: развѣ я, въ концѣ концовъ, виновата? Не мой же домъ, въ самомъ дѣлѣ! И тѣ жильцы, которые передавали квартиру мнѣ, тоже ничего не сказали!.. Кстати: какъ онъ себя велъ?

— Онъ? Кто, простите?..

Виноватая улыбка, вдругъ, сошла съ лица собесѣдницы. Она пытливо посмотрѣла на меня, стараясь угадать — естественно мое изумленіе или нѣтъ. И глухимъ голосомъ тихо спросила:

— Вѣдь вы же не тамъ теперь живете, правда?

— Не тамъ…

— Переѣхали?

— Да.

— Вотъ то-то и оно! Впрочемъ… Все равно. Да, да. До-свиданья. Мужъ ждетъ: получилъ манто… Всего хорошаго, не сердитесь же, слышите!

Взволнованный, встревоженный, я вернулся домой подъ впечатлѣніемъ встрѣчи и, наспѣхъ поужинавъ, легъ. Опустивъ на одѣяло взятое для чтенія на ночь капитальное изслѣдованіе Аксакова «Анимизмъ и спиритизмъ», я мучительно сталъ вспоминать, что было страннаго на моей старой квартирѣ, перебралъ всѣ мелкіе факты, всѣ свои настроенія… И вдругъ, наконецъ, радостно вспомнилъ:

Случай съ Полугоревымъ! Да! Какъ это я не сообразилъ тогда?

***

— Сергѣй Сергѣевичъ Полугоревъ былъ моимъ сосѣдомъ по имѣнію въ Лужскомъ, — послѣ нѣкотораго молчанія продолжалъ Николай Николаевичъ. — Мы съ нимъ встрѣчались рѣдко, никогда не переписывались, но, какъ бываетъ иногда между друзьями юности, страшно рады бывали другъ другу при встрѣчѣ. Какъ-то разъ, когда я жилъ еще на старой квартирѣ, онъ пріѣхалъ въ Петербургъ по спѣшнымъ дѣламъ и на слѣдующій же день утромъ долженъ былъ уѣхать обратно. Мы обѣдали вмѣстѣ, весь вечеръ провели тоже вмѣстѣ. Сначала въ волосолечебницѣ на сеансѣ, потомъ у меня. Засидѣлись до глубокой ночи, горячо спорили о медвѣженкѣ Гузика. И я предложилъ:

— Оставайся, братъ у меня.

Сергѣй Сергѣевичъ согласился, но съ непремѣннымъ условіемъ: что теперь же попрощается, чтобы не будить меня рано утромъ. Прислуга постлала ему постелъ въ кабинетъ, откуда на эту ночь, во избѣжаніе блохъ, изгнали бѣднаго Джека. И, распростившись съ пріятелемъ, я ушелъ къ себѣ въ спальню, раздѣлся, сразу заснулъ…

А ночью, вдругъ, просыпаюсь отъ неожиданнаго рѣзкаго толчка.

— Коля! Колька! Проснись же!

— Это ужасъ! Кошмаръ! Ради Бога… Не могу спать тамъ! Не могу!

Лицо его было, дѣйствительно, страшно: мертвенная блѣдность, растерянность, широко раскрытые застывшіе глаза… Но я, не приходя въ себя, лѣниво приподнялся въ постели, недовольно спросилъ:

— Неужели Джекъ? Я же просилъ запереть… Свинство!

И, не ожидая отвѣта, чтобы не спугнуть сна, всунулъ ноги въ туфли, направился къ кабинету:

— Ложись, въ такомъ случаѣ, на мою. А я — туда… Спокойной ночи!

Полугоревъ ушелъ, какъ условился, рано утромъ, когда я еще спалъ, чтобы успѣть заѣхать въ гостиницу за своими вещами. Что случилось съ нимъ ночью, я такъ и не узналъ, да и не догадался узнавать: увѣренъ былъ, что виною Джекъ со своими блохами. Но теперь — послѣ словъ дамы — ясно: дѣло не такъ просто. Въ кабинетѣ дѣйствительно могли произойти съ Сергѣемъ Сергѣевичемъ какія-нибудь странныя вещи…

Къ сожалѣнію, безпокойная столичная жизнь не позволила мнѣ сейчасъ же написать Полугореву. Я потерялъ его изъ виду, до сихъ поръ не имѣю о немъ никакихъ свѣдѣній. Даму тоже никогда не встрѣчалъ нигдѣ. А тутъ вспыхнула революція, я лишился мѣста, уѣхалъ на югъ. И до зимы 17-го года ничего не могъ узнать о своей таинственной квартирѣ, пока случайно не встрѣтилъ въ Ростовѣ Егора… Со старикомъ я не видѣлся съ тѣхъ поръ, какъ онъ уѣхалъ отъ меня въ отпускъ.

***

Николай Николаевичъ хотѣлъ сдѣлать небольшой перерывъ, взялся, было, за стаканъ, сталъ наливать сначала чай, затѣмъ вино… Но мы не позволили:

— Потомъ выпьете. Дальше!

— Я ѣхалъ тогда въ Новочеркасскъ и ждалъ на вокзалѣ, — грустнымъ тономъ сталъ приближаться къ развязкѣ Николай Николаевичъ. — Вамъ, конечно, отлично извѣстно, какой видъ тогда имѣли вокзалы. Всюду — тѣла, шинели, узлы, протолпиться нельзя въ залѣ перваго класса, то же самое, что въ залѣ третьяго…. И вотъ, стою я надъ своимъ чемоданомъ, стерегу, чтобы никто не стянулъ… И… вдругъ знакомый изумленный голосъ:

— Это вы, баринъ?

Мы обрадовались, точно родные. Поцѣловались, долго жали руки другъ другу. И послѣ дружнаго возмущенія всѣмъ происшедшимъ въ Россіи, перешли на воспоминанія о совмѣстной петербургской жизни.

— Между прочимъ, Егоръ, — придавъ голосу небрежный веселый тонъ, свернулъ я, наконецъ, на тему, которая мучила меня почти цѣлый годъ со дня встрѣчи въ театрѣ. — Ты помнишь нашу квартиру въ Литейной части?

— А какъ же, баринъ, не помнить! Хорошо помню.

— Ты что-нибудь въ ней замѣчалъ такое… Таинственное?

— Какъ не замѣчалъ! Хо-хо! Еще бы. Я изъ-за этого самаго нерѣдко на лѣстницу спать уходилъ. Житья не было. Прислуга-то у насъ, не помните развѣ, больше недѣли, двухъ, никогда не держалась… Сбѣгала. Нѣсколько разъ хотѣлъ я было даже вамъ доложить. Но все какъ-то воздерживался. Все равно вѣдь, цѣлыми днями дома васъ нѣтъ, по вечерамъ тоже всегда уходили… Значитъ къ чему пустяками безпокоить. А что по ночамъ творилось въ квартирѣ, — не приведи Господи!

— А что творилось, Егоръ? Напримѣръ?..

— Да, вотъ, помню случай… подъ Рождество…

Ушли вы, Глаша тоже въ гости отправилась. Иду, это, я въ спальню, чтобы постель вамъ сготовить… И вдругъ…

— Первый звонокъ! Поѣздъ на Армавиръ, Минеральныя Воды, Петровскъ, Баку! — стараясь покрыть общій гулъ голосовъ, заревѣлъ въ вестибюлѣ по старой привычкѣ швейцаръ.

— На Армавиръ? — испуганно воскликнулъ Егоръ, бросаясь къ лежавшей на полу корзинѣ. — На Армавиръ — это мнѣ. Прощайте, баринъ! Счастливо оставаться! Эй, Никита, постой! Марья! Марья! Куда ты? Налѣво! Ахъ, черти!

***

Николай Николаевичъ смолкъ. Печаль но вздохнулъ, опустилъ голову, давая понять, что разсказъ конченъ. А за окномъ продолжалась мятель. Подъ кроватью скреблись мыши. И въ дымовой трубѣ увѣреннымъ голосомъ вѣтеръ снова началъ свой привычный рождественскій плачъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 206, 25 декабря 1925.

Views: 34

А. Ренниковъ. Качество и количество

Отъ редактора. Первый фельетонъ Андрея Ренникова, напечатанный въ Возрожденіи.


Какъ въ наше время упростилось отношеніе къ духовнымъ цѣнностямъ! Прежде, еще какихъ нибудь полвѣка назадъ, культурная часть населенія Европы и Америки тщетно билась надъ разрѣшеніемъ простыхъ вопросовъ: что такое искусство? что такое религія? что такое нравственность? Что такое, наконецъ, сама жизнь человѣческая?..

А теперь — все ясно, опредѣленно, какъ при голосованіи въ парламентѣ. Хотите знать точно, въ чемъ выражается высшее достиженіе въ искусствѣ? Нью-Іоркскій хроникеръ вамъ точно опредѣлить это въ цифрахъ:

— 51 часъ 9 минуть.

Continue reading

Views: 51

А. Яблоновскій. Павлиній хвост

Въ зеленой гостиной посольства, опершись бокомъ о каминъ, душка Анатолій Луначарскій давалъ интервью французскимъ журналистамъ.

— Русское просвѣщеніе съ точки зрѣнія сиваго мерина…

— Мм… Мм… Мм…

— Мы сдѣлали, мы создали, мы дви­нули.

— Я и Марксъ, Марксъ и я. Онъ—Карлъ, я— Анатоль…

И о нынѣшней русской печати наркомпросъ тоже говорилъ съ точки зрѣнія сиваго мерина.

— Сколько въ Россіи газетъ?

— 586, милостивые государи.

— Какъ великъ общій тиражъ?

— 7.500 тысячъ, милостивые государи.

Ужасно это было смѣшно для русска­го уха.

Continue reading

Views: 50

«Коренизація» на Украинѣ: 1925-й

«Возрожденіе» за 1925-й год. Первый натиск совѣтской украинизаціи.

Письмо изъ Кіева

Крещатикъ подметаютъ и чистятъ. Простите, я по старой привычкѣ сказалъ Крещатикъ — теперь это воровская улица, какъ ее иронически называютъ, а офиціально — «улица имени Воровскаго». Чуть ли не черезъ каждыхъ 100 шаговъ — милиціонеръ съ красной палочкой въ рукахъ. Теперь и въ заброшенный, заглохшій Кіевъ иногда попадаютъ иностранцы — представительство необходимо, — и Крещатикъ приспособленъ «для представительства». Разрушенный Кіевъ надо смотрѣть на боковыхъ улицахъ, въ Липкахъ, на Печерскѣ, на Звѣринцѣ. Тамъ чернѣютъ остатки домовъ. Дожди уже смыли съ нихъ сажу и гарь пожарища, но время придало имъ страшный, жуткій, въ особенности вечеромъ, видъ. Есть мѣста, въ которыхъ чувствуешь себя, какъ будто на развалинахъ какого-то древняго города. А вѣдь еще десять лѣтъ тому назадъ Кіевъ улыбался, шумѣлъ, дышалъ полной грудью; жилъ широкой кипучей жизнью большого центра.

Подкрашены и нѣсколько подчищены и крещатицкіе магазины.

Вывѣски на украинскомъ языкѣ гласятъ: «Папіртрест», «Харчотрест», «Крамниця Добробубу» и привлекающій всеобщее вниманіе «Шкіротрест», передъ магазинами котораго вѣчная очередь жаждущихъ ботинокъ кіевлянъ. Но немало еще вывѣсокъ осталось и на русскомъ языкѣ, несмотря на то, что украинизація съ каждымъ днемъ проводится все суровѣе и суровѣе. Въ учрежденіяхъ окончательнымъ срокомъ украинизаціи назначено 1 января 1926 года, причемъ послѣ этого срока въ канцеляріяхъ будутъ требовать не только полнаго дѣлопроизводства на украинскомъ языкѣ, но и всѣхъ разговоровъ—въ томъ числѣ и частныхъ. Морально это требованіе дѣйствуете на кіевлянъ ужасно, и ненависть къ «украинской мовѣ» растетъ не по днямъ, а по часамъ. Только совѣтскіе тиски не даютъ возможности открытыхъ протестовъ. Но скрытый «саботажъ» противъ украинизаціи чувствуется всюду.

Continue reading

Views: 49

И. Бѣленихин. Ясная инструкція

Еще из Возрожденія за 1925 г.

Ясная инструкція

Членъ Государственнаго Совѣта по выборамъ отъ дворянства сенаторъ Алек­сандръ Алексѣевичъ Нарышкинъ, чело­вѣкъ большого логическаго ума и ши­рокаго образованія, и въ личной и въ общественной жизни отличался большой твердостью и негнущейся прямотой, ка­завшейся иногда даже жестокостью и суровостыо. Карьера этого крупнаго человѣ­ка и сановника, дѣйствительнаго тайнаго совѣтника и кавалера высшихъ россій­скихъ орденовъ, весьма своеобразна, а одинъ изъ эпизодовъ этой карьеры весь­ма показателемъ.

Continue reading

Views: 40

П. Струве. Исчезновеніе «барыни» и торжество «барышни»

Ни одно из предсказаній автора, к сожалѣнію, не сбылось. Слово «барышня» не уцѣлѣло, общепринятым обращеніем стало — «женщина!»  Но статья все равно любопытна.

Исчезновеніе «барыни» и торжество «барышни»

Въ основу революціи, поскольку она захватила народныя массы, легло противобарское настроеніе, и въ языкѣ это отразилось полнымъ, вѣроятно, исчезновеніемъ изъ употребленія словъ: «ба­ринъ» и «барыня». Послѣ революціи такимъ образомъ не оказалось вовсе «баръ».

И въ то же время произошло стран­нымъ образомъ нѣчто другое: всѣ мо­лодыя женщины стали  «барышня­ми». И стали онѣ таковыми именно въ народномъ языкѣ. Фигуры «барина» и «барыни» сгинули: зато «барышня» не только уцѣлѣла, но и «демократизирова­лась», и самое слово получило то об­щее значеніе, которое имѣютъ въ современномъ французскомъ языкѣ mademoisеlle, (прежде слово demoiselle обозначало у французовъ замужнюю женщину, недворянку, или дворянку-дѣвицу), а по-нѣмецки Fräulein.

Знаменательное измѣненіе, свидѣтельствующее о томъ, что процессъ «демо­кратизаціи» всегда имѣетъ двойствен­ный характеръ! «Демократія» срываетъ внизъ и снижаетъ до себя то, что выше ея, и въ то же время она къ этому высшему тянется и его стремится себѣ «присвоить». «Мадамъ» когда-то по-французски было обращеніе къ «дамѣ», т. е. къ «благородной», къ полноцѣнной «дворянкѣ». Теперь это по-француз­ски есть обязательное обращеніе ко всякой замужней или взрослой женщинѣ, гражданское состояніе которой (замужняя или дѣвица?) неизвѣстно обращающемуся.

Слово «мадамъ» демократизирова­лось.

И то же случилось съ «барышней».

Continue reading

Views: 53

А. Амфитеатровъ. Поэтъ скудной природы

Знаменито и любимо стихотвореніе Тютчева:

Эти бѣдныя селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпѣнья,
Край ты русскаго народа.

Не пойметъ и не замѣтитъ
Гордый взоръ иноплеменный,
Что сквозитъ и тайно свѣтитъ
Въ наготѣ твоей смиренной….

«Бѣдныя селенья» русскаго народа на­шли въ художествѣ многихъ изобразите­лей. «Смиренная нагота» ихъ, начиная съ древняго Венеціанова и до нынѣшняго Богданова-Бѣльскаго, неотрывно тянетъ къ себѣ русскую кистъ. Этимъ тяготѣні­емъ опредѣлился въ искусствѣ русскаго XIX вѣка почти 10-лѣтній періодъ «Пе­редвижниковъ». Тутъ силъ безъ конца: и Перовъ, и Крамской, и расцвѣтный Рѣ­пинъ. Теперь на «Передвижниковъ» при­нято фыркать и чуть ли не вовсе отрицать ихъ художественное значеніе. А, между тѣмъ, едва ли когда-либо и гдѣ-либо еще, за исключеніемъ итальянскаго Ринашементо, живопись была такъ полна жиз­неннаго, эпохѣ отвѣчающаго, смысла, сто­яла въ такомъ тѣсномъ союзѣ съ духов­нымъ устремленіемъ общества, служила такою надежною опорою идеямъ современности.

Continue reading

Views: 59

В. Шульгин о демократіи

Из статьи «Отвратное, но неотвратимое»:

Многія страны, которыя, казалось бы, неминуемо должны были бы погибнуть нелѣпости практикуемаго ими народоправства ради, на самомъ дѣлѣ выкручиваются сравнительно благополучно. Происходитъ это не потому, конечно, что нелѣпости народоправства по существу уменьшились, а только потому, что въ этихъ странахъ народоправство давно подмѣнено. Народъ, понимая подъ этимъ словомъ всю толщу населенія, ничѣмъ не правитъ. За него правитъ немногочисленный классъ, который нерѣдко обзываютъ презрительной кличкой «политикановъ», но которыхъ по справедливости слѣдовало бы называть ангелами-хранителями народа, брошеннаго въ ужасающую и безконечно длительную «демократическую опасность». Правда, политиканы постоянно обманываютъ толщу народа лживыми обѣщаніями, но это не ихъ вина. Допустивъ основной обманъ, будто бы каждый гражданинъ способенъ находить людей къ власти пригодныхъ, приходится изъ бѣдъ этого основного обмана вытаскиватъ націю при помощи цѣлой сѣти обмановъ добавочныхъ. Политиканы въ общемъ знаютъ свою публику. И потому довольно удачно намѣчаютъ способнѣйшихъ изъ своей среды въ качествѣ кандидатовъ въ люди власти. Они, политиканы, на самомъ дѣлѣ и являются «избирателями». Когда они намѣтили и рѣшили, все остальное уже только техника и ловкость рукъ. При помощи печати и другихъ способовъ они умѣютъ внушить «народу» то, что имъ угодно. Онъ идетъ къ урнамъ безъ всякой собственной воли (что слава Богу !) и исполнитъ то, что ему политиканы внушили. И все сходило бы и совсѣмъ благополучно, если бы сословіе политикановъ въ своей собственной средѣ не раздиралось борьбой. Политиканы, какъ люди сравнительно политически развитые, могли бы вырабатывать разумный планъ дѣйствій и въ готовомъ видѣ преподносить его «народу». Но такъ какъ они враждуютъ, между собой, то имъ приходится въ этой борьбѣ прибѣгать къ обманамъ не столь невиннаго и даже спасительнаго свойства, какъ подмѣнъ народоправства правленіемъ немногочисленнаго класса профессіональныхъ политиковъ. Имъ приходится зазывать въ свою лавочку, то есть добиваться, чтобы народъ голосовалъ именно за кандидатовъ данной партіи. Для этой цѣли съ одной стороны дѣлаются завѣдомо лживыя обѣщанія, а съ другой — неистово паскудятся кандидаты противоположной партіи. При помощи этихъ лживыхъ обѣщаній и брани та или иная партія приходитъ къ власти. Побѣжденныя же занимаются оппозиціей, то есть разоблачаютъ обманъ побѣдителей. Когда этотъ обманъ настолько разоблачается, что отъ власти малодушно отступаются ея собственные сторонники, она, власть, не собираетъ уже большинства въ парламентѣ… И кабинетъ падаетъ… Тогда волынка заводится съ другой стороны, и такъ дѣло идетъ въ лавировку — то правымъ, то лѣвымъ галсомъ…

Вѣдь на первый взглядъ непонятно; какъ яхта можетъ идти противъ вѣтра? А вотъ идетъ, поворачиваясь къ нему, вѣтру, то правымъ, то лѣвымъ бортомъ. Роль противнаго вѣтра играетъ въ странѣ, обреченной народоправству, противоестественная идея, положенная въ основаніи сей конституціи: будто бы народъ, какъ таковой, другими словами каждый гражданинъ, способенъ распознавать людей, пригодныхъ для власти…

***

И все же, какъ ни очевидна теоретическая несостоятельность народоправства и какъ ни отвратна его практика, все же у меня опредѣленное предчувствіе, что будущей Россіи не избѣжать этихъ прелестей. А если не избѣжать, то надо быть къ нимъ готовыми.

Возрожденіе, №47, 19 іюля 1925

Views: 62

Сирин, «Воскресеніе мертвых»

Листая «Возрожденіе» за 1925-й, набрелъ на стихи Сирина — молодого Набокова. Тема — основная его на протяженіи всей жизни, надо сказать. И Набоковъ еще живой и настоящій, а не засушенный квази-джентльменъ оксфордскаго разлива…

Воскресеніе мертвыхъ

Намъ, потонувшимъ мореходамъ,
похороненнымъ въ глубинѣ
подъ вѣчно движущимся сводомъ,
являлся старый портъ во снѣ;

Кайма сбѣгающая пѣны,
на камнѣ двѣ морскихъ звѣзды,
изъ моря выросшія стѣны
въ дрожащихъ отблескахъ воды…

Continue reading

Views: 39

А. Д. Билимович о «россіянствѣ»

Злободневно о неизжитом. Из рецензіи А. Билимовича на книгу А. Салтыкова «Двѣ Россіи»:

«Не „Русь“, ведущая к восточному анархическому „темному этнизму“, должна быть, по словамъ г. С., нашею цѣлью и нашей любовью, а европейски культурная, организованная, творческая „Россія“. И называть мы себя должны съ гордостью и любовью не этнически „русскими“, а государственно-имперски „россіянами“… „…нѣтъ слова, заключаетъ свою книгу авторъ, которое причинило бы нашему бытію, какъ націи, и вообще силѣ и правдѣ Россіи большаго вреда, чѣмъ архаическое слово „Русь“. Эти слова звучатъ для меня глубоко несправедливымъ, фактически необдуманнымъ поруганіемъ той „Руси“, за которую легло столько поколѣній русскихъ людей, людей, кровью которыхъ создана была именно „Россія“. Что г. С. могъ пойти на такое поруганіе, это, помимо какихъ-то психологическихъ дефектовъ, объясняется непониманіемъ имъ существа „націи“. Увлекшись противопоставленіемъ „народа“ (peuple) и „націи“ (nation), аргументируя примѣромъ Швейцаріи, который ничего не доказываетъ, г. С. отвергаетъ всякую этническую основу у націи. Но почему тогда государства въ общемъ располагаются или стремятся расположиться по національностямъ в этническомъ смыслѣ? Почему этнически однородныя государства прочны, а разнородныя, если въ нихъ нѣтъ мощнаго преобладающаго этническаго ядра, распадаются? Положеніе вещей обратно тому, какъ его изображаетъ г. С. Не государство есть источникъ націи, а нація — источникъ и цементъ государства. Этого основного положенія не подрываетъ возможность всасыванія и освоенія національнымъ государствомъ и націей лицъ другихъ національностей (напр., обрусѣніе — именно обрусѣніе — многихъ нѣмецкихъ, а ранѣе многихъ татарскихъ фамилій). Не устраняетъ это и возможности постепеннаго образованія новой этнической національности (напр., американцевъ). Но основнымъ ядромъ здороваго, устойчиваго, способнаго защитить себя государства въ настоящее время можетъ быть лишь нація въ этническомъ смыслѣ. Отдѣльныя лица могутъ любить и государство, независимо отъ національныхъ чувствъ, но большія массы людей, долгія поколѣнія этихъ массъ могутъ сердцемъ, а не умомъ, кровно любить лишь національное государство, т. е. государство своего народа. Для него лишь они могут съ радостью работать, за него лишь могутъ съ радостью умирать. Этого не чувствуетъ авторъ „Двухъ Россій“, плэтому онъ такъ легко отказывается отъ эпитета „русскій“ и замѣняетъ его эпитетомъ „россіянинъ“, котораго въ одинъ изъ „сумеречныхъ“ дней уже раньше требовалъ с трибуны Госуд. Думы проф. Карѣевъ.

Continue reading

Views: 40