Двадцать пять лѣтъ тому назадъ на берегахъ далекой Русской окраины въ Портъ-Артурѣ внезапно раздались оглушительные взрывы Японскихъ минъ — предвѣстники той тяжкой трагедіи, которую Русскій флотъ пережилъ во время Русско-японской войны.

Всему міру во всѣхъ подробностяхъ извѣстны и еще памятны событія этой несчастной для Россіи войны и спеціалистами во всѣхъ деталяхъ уже изучены ближайшія причины той страшной катастрофы, которую въ ней перенесъ Россійскій Флотъ; поэтому нѣтъ надобности вновь возвращаться къ ихъ изложенію. Но вмѣстѣ съ тѣмъ прошедшіе годы, давая намъ теперь возможность взглянуть на тѣ минувшія событія съ ясныхъ и безстрастныхъ высотъ исторической перспективы, вскрываютъ передъ нами тѣ отдаленныя перво-причины и доблестные факты, — занесенные въ первое время бурей ослѣпленнаго негодованія, — которые даютъ намъ нынѣ право снять съ доблестнаго личнаго состава флота тяжкое бремя незаслуженнаго порицанія и, положа на сердце руку, спокойно и увѣренно сказать: да, то была дѣйствительно трагедія несчастья, а не позоръ предъ Родиною неисполненнаго долга.

Трагедія несчастья Русскаго флота заключалась въ томъ, что изъ всѣхъ Европейскихъ флотовъ ему первому суждено было принять участіе въ первой большой и рѣшительной войнѣ новѣйшей эпохи парового флота, отмѣченной въ исторіи военно-морского искусства появлепіемъ быстроходныхъ хорошо защищенныхъ боевыхъ судовъ, вооруженныхъ скорострѣльной тяжелой артиллеріей, появленіемъ мореходныхъ миноносцевъ, способныхъ къ веденію сравнительно далекихъ самостоятельныхъ операцій и массовымъ примѣненіемъ минь загражденія.

Предшествовавшій этой новѣйшей эпохѣ періодъ развитія парового флота охватывалъ двѣ малыя колоніальныя, такъ сказать, войны: японо-китайскую и испано-американскую, которыя по многимъ причинамъ не дали Европейскимъ флотамъ, — а въ томъ числѣ и Русскому, — достаточно убѣдительныхъ данныхъ для немедленнаго и искуснаго переустройства всей ихъ военно-морской организаціи и идеологіи, покоившейся на вѣковыхъ традиціяхъ и идеяхъ, берущихъ свое начало въ давно прошедшихъ временахъ эпохи паруснаго флота. Въ числѣ этихъ причинъ на первомъ мѣстѣ стоитъ тотъ фактъ, что при оцѣнкѣ результатовъ этихъ двухъ войнъ чрезвычайно трудно было разобраться въ томъ, что слѣдуетъ приписать достиженіямъ и прогрессу военной техники, а что слѣдуетъ отнести на счетъ полнѣйшей военной неспособности и слабости одного изъ противниковъ. Ибо въ этихъ войнахъ китайскій и испанскій флоты явили въ этомъ отношеніи поистинѣ катастрофическую картину, такъ что, по существу, то не были даже войны, а лишь простыя избіенія. Кромѣ того, между послѣдней изъ этихъ войнъ и Русско-японской войной прошелъ слишкомъ малый періодъ времени — всего 5 лѣтъ, — чтобы вытекающій изъ нея опытъ могъ быть достаточно изученъ, а тѣмъ болѣе примѣненъ, въ другихъ флотахъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ сравнительно болѣе цѣнный опыть Японо-китайской войны, которая велась въ значительно большемъ масштабѣ, нежели Испано-американская, остался единоличнымъ достояніемъ Японіи, ибо во время этой войны иностранные военно-морскіе агенты не были допущены японцами на театръ военныхъ дѣйствій и на ихъ флотъ, а послѣ войны японцы не издали о ней сколько-нибудь серьезнаго отчета, ревниво сохранивъ лишь для себя почерпнутый въ ней драгоцѣнный опытъ.

Поэтому, если мы взглянемъ на составъ всѣхъ Европейскихъ флотовъ начала XX вѣка, если мы ознакомимся съ ихъ тактикой и военно-морской идеологіей того времени, то мы увидимъ, что всюду тамъ царилъ хаосъ, столь характерный для такъ называемыхъ переходныхъ періодовъ изъ одной вполнѣ кристализованной военно-морской эпохи въ другую. Всѣ Европейскіе флоты того времени представляли собой смѣшеніе разнообразныхъ типовъ боевыхъ судовъ, отражавшихъ на себѣ эволюцію военно- кораблестроительной мысли переходнаго періода, — закончившагося лишь послѣ Русско-японской войны. Такое же смѣшеніе царило и въ основныхъ понятіяхъ: наряду съ ожесточеннымъ споромъ, развившимся въ Европейской военно-морской литературѣ послѣ Испано-американской войны о томъ, кто долженъ быть главнымъ представителемъ, боевой мощи во флотѣ — броненосецъ или крейсеръ, мы видимъ, во Французскомъ флотѣ, торжество тактики Фурье, основанной на примѣненіи въ морскомъ сраженіи фронтальныхъ построеній въ уступно-шахматномъ порядкѣ, которая являлась абсурднымъ пережиткомъ давно прошедшихъ взглядовъ тараннаго боя въ комбинаціи съ современными достиженіями артиллерійскаго огня!

Чтобы вывести Европейскую военно-морскую мысль изъ тѣхъ потемокъ, въ которыхъ она передъ Русско-японской войной ощупью бродила, необходимо было, — какъ и всегда въ подобныхъ случаяхъ въ исторіи бывало, — чтобы эти потемки освѣтились грандіознымъ заревомъ пожара большой войны, и, на несчастье Россіи, судьбѣ было угодно предназначить первымъ матеріаломъ для этого пожара — Россійскій Флотъ.

Да, но почему въ этомъ пожарѣ сгорѣлъ Россійскій Флотъ, а не Японскій?

Россійскій флотъ, вступивъ въ Русско-японскую войну, находился всецѣло подъ вліяніемъ всѣхъ тѣхъ шатаній военной мысли, о чемъ мы говорили выше. На его подготовку къ войнѣ рѣшительно вліяли всѣ пережитки прошлаго. Все славное двухсотлѣтнее былое тяжелымъ бременемъ лежало на творческой военной мысли личнаго состава и только лишь разительный примѣръ большой войны могъ сдвинуть эту мысль съ вѣками установленной рутины на путь, отмѣченный новѣйшими достиженіями военно-морской техники. Мы, даже младшіе, участники этой трагедіи флота, всѣ были воспитаны въ старинныхъ традиціяхъ эпохи паруснаго флота, — какъ впрочемъ были воспитаны въ тѣхъ же традиціяхъ наши сверстники во всѣхъ другихъ Европейскихъ флотахъ. Медленно, — безнадежно медленно — шла эволюція консервативной военно-морской мысли во всѣхъ тѣхъ флотахъ, которые имѣли за собой долгое историческое прошлое. Если мы — молодежь — были всецѣло подъ вліяніемъ этого прошлаго, то что же можно сказать о тѣхъ нашихъ убѣленныхъ сѣдинами командирахъ, которые повели насъ во время Русско-японской войны въ рѣшительный бой. *)

Трагедія всѣхъ командировъ и адмираловъ того времени заключалась въ томъ, что они «не знали». А не знали они не потому, что недобросовѣстно относились къ своему долгу, а потому что ихъ подготовка и воспитанье совершались по старымъ системамъ и понятіямъ, унаслѣдованнымъ отъ прошедшихъ временъ. И хотя эти прошедшія времена были сравнительно не такъ далеки, однако техника столь быстро шла впередъ, что система подготовки личнаго состава и самыя понятія уже въ то время настоятельно нуждались въ быстрыхъ и коренныхъ реформахъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, на несчастіе Россіи — не было за этотъ періодъ исторіи морской вооруженной силы достаточно яркихъ моментовъ — большихъ и поучительныхъ войнъ, — которыя могли бы сами по себѣ вызвать эти реформы, дань возможность руководителямъ флота съ легкимъ сердцемъ отказаться отъ прежнихъ системъ и понятій, вписавшихъ столько славныхъ страницъ въ исторію Русскаго Флота.

Но развѣ, — скажутъ мнѣ, — не было въ то время на флотѣ офицеровъ, чей пытливый умъ могъ усмотрѣть необходимость коренныхъ реформъ, не дожидаясь все-освѣщающихъ «пожаровъ» большой войны?

Такіе офицеры были и было ихъ немало. На первомъ мѣстѣ между ними былъ Адмиралъ С. О. Макаровъ, но, къ сожалѣнью, въ тотъ періодъ, о коемъ идетъ рѣчь, онъ обратилъ свой пытливый умъ на разрѣшеніе не имѣющихъ прямого отношенія къ военному флоту проблемъ, а во время войны преждевременно погибъ. Помимо него пытливымъ умомъ обладали и многіе другіе, какъ напримѣръ, извѣстные всѣмъ намъ Н. Л. Кладо, Л. Ф. Добротворскій и В. И. Семеновъ, но и они не были свободны отъ давленія на ихъ умъ той устарѣлой подготовки и тѣхъ отжившихъ понятій, черезъ которыя они прошли. Они смутно сознавали, что надо что-то новое, — но что именно, — и сами они не знали. **)

Если выдающіеся по своимъ способностямъ офицеры не могли освободиться отъ вліянія рутины и сами «не знали», что надо дѣлать, то чего же можно было ожидать отъ рядового офицерства, для котораго эта рутина была ненарушимой святыней?!

На японскомъ флотѣ, между тѣмъ, картина была совсѣмъ иная…

Японскій флотъ передъ войною съ Россіей не имѣлъ за собой почти никакого историческаго прошлаго. Впервые созданный 10 лѣтъ тому назадъ передъ войной съ Китаемъ, онъ принялъ въ этой войнѣ свое первое боевое крещеніе.

Японскій личный составъ въ періодъ созданья своего флота быль совершенно свободенъ отъ давленія на его мышленье понятій и системъ изъ прошедшихъ временъ, ибо не несъ на себѣ никакого наслѣдія. Вслѣдствіе этого онъ естественно сразу же воспринялъ новѣйшія системы и понятія, отвѣчающія современному состоянію военно-морской техники. Въ этомъ ему особенно помогла національная японская способность безукоризненно копировать всѣ Европейскіе образцы, а за образецъ ими быль взять наилучшій флотъ того времени — Англійскій.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, судьбѣ было угодно дать японцамъ широкую возможность немедленно провѣрить въ значительной войнѣ съ Китаемъ устройство своего флота и внести въ воспринятые образцы тѣ коррективы, которыхъ даже самому оригиналу — англійскому флоту, — не воевавшему предъ тѣмъ почти полвѣка, — не хватало.

Ясно сознавая громадную военную цѣнность, пріобрѣтенную имъ въ этотъ періодъ шатанья военной мысли, боевого опыта, они сохранили его въ полнѣйшей тайнѣ, пересоздали на его основаніи свой флотъ послѣ китайской войны и выступили на войну съ Россіей во всеоружьи не только новыхъ понятій и системъ, но даже столь новѣйшихъ достиженій, — послѣдствій уроковъ японо-китайской войны, — о которыхъ въ большинствѣ Европейскихъ флотовъ того времени не отдавали себѣ яснаго отчета.

И въ точности повторилось то, чему исторія уже была 325 лѣтъ тому назадъ свидѣтелемъ, когда испанскій колоссъ съ его «Непобѣдимой Армадой» былъ наголову разбитъ тогдашнимъ пигмеемъ — Англіей съ ея едва лишь зарождающимся флотомъ. Въ то время морская вооруженная сила находилась въ конечной стадіи перехода отъ эпохи гребного къ парусному флоту (первый переходный періодъ). Въ испанскомъ флотѣ, имѣвшемъ за собой столѣтнее прошлое съ блестящими галерными сраженіями, господствовали устарѣлыя понятія, унаслѣдованныя ими отъ прежнихъ временъ. «Непобѣдимая Армада» представляла собой музей разнообразнѣйшихъ судовъ гребного и парусного типа. Испанскіе морскіе офицеры съ пренебреженіемъ относились къ новѣйшему оружію — артиллеріи и придавали значительно большую боевую цѣнность устарѣлымъ методамъ борьбы — таранному бою и абордажу. Англійскій флотъ между тѣмъ не имѣлъ за собой никакого прошлаго, изъ коего бы могъ унаслѣдовать отжившія понятія и способы борьбы. Онъ цѣликомъ былъ созданъ на новѣйшихъ началахъ и въ немъ наибольшее вниманіе было удѣлено артиллеріи и маневрированью подъ парусами, — этимъ новѣйшимъ достиженіямъ тогдашней военно-морской техники.

Перво-причины были тѣ же, что и въ Русско-японской войнѣ, и результатъ былъ тотъ же, несмотря на то, что и испанцы и русскіе проявили въ этихъ войнахъ геройскую храбрость и доблесть.

Но несмотря на весь ужасъ катастрофы, которую перенесъ Русскій флотъ во время войны съ Японіей, то не было крушенье жизненной и творческой его силы, а то было лишь крушенье устарѣвшей системы и отжившихъ понятій.

Наилучшимъ доказательствомъ этого является та поистинѣ чудодѣйственная энергія и творческая сила, которая была проявлена личнымъ составомъ послѣ несчастной войны въ дѣлѣ возсозданія родного флота.

Подъ мощнымъ импульсомъ молодыхъ силъ, съ болью въ сердцѣ перенесшихъ катастрофу и почерпнувшихъ въ ней цѣною крови драгоцѣнный опытъ, — вся организація Флота и Морского Вѣдомства подверглась кореннымъ преобразованіямъ.

Былъ созданъ Морской Генеральный Штабъ, въ которомъ были сосредоточены работы по реорганизаціи Морского Вѣдомства, созданію флота и его подготовкѣ къ войнѣ. По докладамъ Морского Генеральнаго Штаба были созданы должности Командующихъ Флотами, на которыхъ лежала отвѣтственность по подготовкѣ Флота къ войнѣ и въ рукахъ коихъ была объединена вся власть на данномъ театрѣ войны съ подчиненіемъ имъ портовъ и крѣпостей, чѣмъ была обезпечена интенсивная ихъ работа въ согласіи съ требованіями Флота. Взамѣнъ стараго, унаслѣдованнаго отъ временъ парусного флота, положенія о прохожденіи службы офицерами флота, было введено новое, обезпечивающее быстрое продвиженіе по службѣ наиболѣе способныхъ офицеровъ. Былъ принятъ предложенный Морскимъ Генеральнымъ Штабомъ планъ реорганизаціи техническихъ службъ Морского Вѣдомства, обезпечивающій широкое развитіе военно-морской техники. Былъ разработанъ и утвержденъ «Законъ о Флотѣ», предусматривающій на 10 лѣтъ впередъ кораблестроительную программу и въ связи съ этимъ были, послѣ всесторонняго изученія, разработаны тактическія заданія, положенныя въ основу созданія тѣхъ боевыхъ единицъ, кои во время минувшей войны показали столь блестящія свои свойства. Созданы были планы новой первоклассной базы въ Ревелѣ и разработаны были планы по усиленію Кронштадта и Севастополя. Были разработаны во всѣхь деталяхъ планы войны и мобилизаціи для всѣхъ морей и, наконецъ, была преобразована Морская Академія, въ составѣ коей былъ созданъ военно-морской отдѣлъ, въ которомъ офицеры получали высшее военно-морское образованіе.

И вся эта работа, изъ коей здѣсь приведены лишь главныя черты, была продѣлана въ какихъ либо 3-4 года! Пишущему эти строки выпала на долю честь и счастье служить въ это незабвенное время въ Морскомъ Генеральномъ Штабѣ и читать лекціи въ Академіи и потому ему хорошо извѣстно все, что были сдѣлано въ то время; теперь, когда прошло уже много лѣтъ, мысль останавливается съ глубокимъ изумленіемъ и восторгомъ передъ той творческой силой, неутомимостью и любовью къ родному дѣлу, которая тогда, вопреки многихъ препятствій, была проявлена личнымъ составомъ этихъ учрежденій, и авторъ не можетъ здѣсь не вспомнить съ глубокимъ почтеніемъ имени А. И. Щеглова, создателя Морского Генеральнаго Штаба и вдохновителя его работы.

Столь же кипучая, полная любви къ родному дѣлу, дѣятельность была проявлена на флотѣ подъ руководствомъ незабвеннаго Адмирала Н. О. Эссена, изъ школы коего вышли всѣ тѣ блестящіе командиры и офицеры, которые съ такимъ успѣхомъ руководили боевой работой нашего флота во время минувшей войны.

И во всѣхъ отрасляхъ подготовки флота къ войнѣ въ короткій срокъ были сдѣланы громадные и блестящіе успѣхи. Артиллерійскія стрѣльбы, благодаря самоотверженной и неутомимой работѣ адмирала А. М. Герасимова и Н. И. Игнатьева, достигли такого совершенства, что во время минувшей войны нашъ артиллерійскій огонь нисколько не уступалъ огню нѣмецкой артиллеріи, стяжавшей себѣ заслуженную міровую славу. Въ области миннаго дѣла были достигнуты такіе блестящіе результаты, что во время войны союзники обращались къ намъ за образцами и совѣтами, а нынѣ послѣ войны всѣ спеціалисты признаютъ, что минное дѣло въ Русскомъ флотѣ стояло на недосягаемой ни для кого въ Европѣ высотѣ.

Отъ этой кипучей дѣятельности на флотѣ не отставали всѣ техническія службы Морского Вѣдомства. На Югѣ и на Сѣверѣ, въ Николаевѣ и Петербургѣ были созданы громадные кораблестроительные заводы, на коихъ могло строиться одновременно 6 линейныхъ кораблей самаго крупнаго тоннажа; была вызвана къ жизни и частная судостроительная промышленность, давшая возможность, совмѣстно съ казеннымъ судостроеніемъ, строить одновременно 8 легкихъ крейсеровъ и до 40 миноносцевъ и подводныхъ лодокъ; были значительно расширены орудійные, бронепрокатные заводы и заводы башенныхъ установокъ и много, много разныхъ другихъ техническихъ учрежденій. Такъ что не прошло и 5 лѣтъ послѣ Русско-японской войны, какъ Русское судостроеніе могло уже цѣликомъ удовлетворить всѣмъ нуждамъ флота, избавивъ такимъ образомъ Россію отъ зависимости отъ заграницы, которая наградила Русскій флотъ передъ Русско-японской войной музеемъ разнообразныхъ типовъ боевыхъ судовъ весьма сомнительной боевой цѣнности.

И наконецъ, цѣликомъ было вновь создано подводное плаваніе, съ честью и успѣхомъ показавшее въ минувшей войнѣ достигнутые имъ за краткій срокъ существованія блестящіе результаты.

Вся эта грандіозная, воистину сказочная, работа была въ теченіе 8 лишь лѣтъ продѣлана энергіей, любовью къ своему дѣлу и творческой силой тѣхъ офицеровъ, которымъ въ награду за ихъ геройское самопожертвованіе въ Портъ-Артурѣ, за страданія и превзошедшія силу сопротивляемости человѣческой природы напряженія на 2-ой эскадрѣ Тихаго океана, суждено было перенести полнѣйшее крушеніе родного флота и испить до дна горькую чашу всеобщаго негодованія!

Правы были тѣ англійскіе и нѣмецкіе морскіе офицеры, которые подъ видомъ офицеровъ торговаго флота на снабжавшихъ 2-ую эскадру судахъ слѣдили за ея походомъ, когда они намъ на Мадагаскарѣ говорили: «Вѣдь вы съ ума сошли, если хотите съ такими судами и послѣ такого похода вступить въ бой съ японскимъ флотомъ. Вѣдь вы же идете на вѣрную смерть. Никто въ мірѣ, кромѣ васъ, Русскихъ, неспособенъ на то, что вы дѣлаете».

Да, ибо никто въ мірѣ, кромѣ русскаго офицера, не несетъ въ сердцѣ своемъ столько любви къ своему дѣлу, никто не способенъ пріять столько мукъ за эту любовь, не потерявъ надежду и вѣру, и никто не способенъ на столь безпредѣльный размахъ творческой работы, на который способенъ свободный русскій человѣкъ.

Военно-морская исторія знаетъ случай катастрофы подобный той. которую пережилъ Русскій флотъ въ войнѣ съ Японіей. То было уничтоженіе Французскаго флота при Ла-Хочѣ въ 1692 году. Несмотря на то, что тогда техника парусного флота была весьма несложна, Французскій флотъ не могъ въ теченіе почти цѣлаго столѣтья оправиться отъ этой катастрофы и лишь въ войнѣ 1778-82 года предсталъ передъ Англичанами въ прежнемъ своемъ блескѣ. На что французскому офицерскому составу понадобилось почти сто лѣтъ, на то Русскому офицерскому составу понадобилось, — и при томъ въ неизмѣримо болѣе сложныхъ техническихъ условіяхъ, — неполныхъ 10 лѣтъ.

Пусть все, что здѣсь изложено, — чего быль скромный участникъ и свидѣтель съ благоговѣніемъ пишущій эти строки и чему теперь съ высотъ исторической перспективы почтительно изумляются всѣ военно-морскіе историки, — послужитъ молодому поколѣнью живительнымъ источникомъ бодрости и вѣры въ свѣтлое будущее Родного Флота. Пусть оно помнитъ и твердо знаетъ, что нѣтъ тѣхъ потрясеній, изъ которыхъ русскій морской офицерскій составь, сильный безграничной любовью и преданностью дѣлу, не вывелъ бы Родной свой флотъ на славный путь былыхъ побѣдъ, на путь, отмѣченный Гангутомъ, Ревелемъ, Чесмой, Афономъ и Синопомъ.

*) Одинъ изъ лучшихъ офицеровъ Русскаго флота, лихой командиръ учебн. парусно-паровыхъ судовъ, былъ назначенъ командиромъ новѣйшаго броненосца въ составѣ эскадры Адмирала Рождественскаго. При первой съемкѣ съ якоря командиръ пришелъ въ негодованіе отъ того, что якорь медленно «выхаживаютъ». Онъ привыкъ, что лихіе ученики, строевые квартирмейстеры, всей силой налегая на вымбовки шпиля, выхватывали якорь бѣгомъ по первой командѣ «ходомъ шпиль». А на броненосцѣ брашпиль былъ электрическій, электро-двигатели котораго были расчитаны на опредѣленную скорость и нагрузку. Вызванный имъ минный офицеръ пытается объяснить, что отъ большого хода реостаты могутъ сгорѣть. «Что — кричитъ командиръ. — Вы мнѣ на кораблѣ пожары будете еще устраивать, — такъ знайте же, что если Ваши чертовы реостаты загорятся, я Васъ подъ арестъ посажу, а якорь потрудитесь выбирать ходомъ».

Этотъ командиръ — доблестно и геройски погибшій при Цусимѣ, — былъ воспитанъ, какъ и всѣ командиры того времени, въ понятіяхъ и идеяхъ парусного флота. Для него были чужды и непонятны достиженія современной военно-морской техники.

**) Н. Л. Кладо, ссылаясь на примѣръ Авсгрійцевь, пославшихъ противъ Итальянскаго Флота въ 1866 году все, что имѣли, включая и малыя деревянныя суда, настояль на посылкѣ на Востокъ въ составѣ эскадры Рождественскаго самыхъ архаическихъ судовъ и тѣмъ невольно ввелъ общественное мнѣніе въ заблужденіе о фактической силѣ этой эскадры, ибо «не зналъ» самъ, что современная сила артиллерійскаго огня не поддается никакому сравненію съ силой огня 1866 года, вслѣдствіе чего эти архаическія суда въ 1904 году, въ составѣ этой эскадры, не имѣли никакого боевого значенія.

Незадолго до Цусимскаго сраженія Штабъ Адмирала Рождественскаго разослалъ на суда эскадры для свѣдѣнія (значитъ, онъ ее одобрялъ) записку Л. Ф. Добротворскаго о тактикѣ «современнаго морского боя» въ примѣненіи къ 2-й эскадрѣ Тихаго океана; эта «тактика», цѣликомъ основанная на устарѣлыхъ идеяхъ Фурнье, даже при поверхностномъ разсмотрѣніи не выдержала никакой критики, а потому на эскадрѣ введена и не была.., но вмѣстѣ съ тѣмъ никакой другой тактики на эскадрѣ вообще и не существовало.

Во время стоянки эскадры на Мадагаскарѣ по предложенію В. И. Семенова и подъ его командой производились интенсивныя ученія массовыхъ ночныхъ аттакъ судовыхъ минныхъ катеровъ, съ которыми В. И. Семеновъ, вспоминая подвиги Дубасова и Шестакова въ 1877 году, предполагалъ атаковать Японскій флотъ, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что при силѣ тогдашняго противоминнаго огня и маломъ ходѣ минныхъ катеровъ, это быль прямой абсурдъ. Впослѣдствіи, послѣ войны, В. И. Семеновъ утверждалъ, что это были ученія для прожекторовъ и противоминной артиллеріи эскадры, но пишущій эти строки, въ качествѣ командира одного изъ этихъ катеровъ, непосредственно общался въ тѣ времена съ В. И. Семеновымъ и хорошо знаетъ, что это были именно ученія минныхъ атакъ и лишь попутно ученья для прожекторовъ и артиллеріи эскадры.

Контръ-адмиралъ А. Бубновъ
Зарубежный морской сборникъ, №3, январь-мартъ 1929.

Views: 41

Сижу въ книжномъ магазинѣ и просматриваю дѣтскія книги.

Какой блескъ у переплетовъ старыхъ довоенныхъ изданій! Цѣлая полка съ чудесами Вольфа, Девріена, Суворина. Горитъ еще не потускнѣвшее золото тисненій, сверкаетъ серебро заголовковъ, пышный букетъ цвѣтного картона, коленкора, кожи.

Старость ли это или преждевременно впадаю въ дѣтство — но насколько ближе душѣ моей разряженный томъ Рейнеке-Лиса, чѣмъ всѣ чахоточныя книги послѣдняго времени!

Сравнитъ, напримѣръ, съ барономъ Мюнхгаузеномъ нашумѣвшее произведеніе Ремарка. Насколько благороднѣе, правдивѣе и чище баронъ!

Если бы не проклятая необходимость слѣдить за новой литературой, чтобы не казаться невѣждой за чайнымъ столомъ у знакомыхъ, — я бы только и дѣлалъ, что читалъ «Золотую библіотеку», «Зеленое царство» Кайгородова, «Отечественные героическіе разсказы» Абазы, «Путешествія Потанина по Тибету»… И въ видѣ отдыха сказки Афанасьева или «Князя Илико» Жениховской.

Дурной тонъ, можетъ быть. Но все равно. Трудно теперь опредѣлять тонъ, когда камертонъ у всей Европы утерянъ.

Перелистываю «Научныя развлеченія» Гастона Тиссандье съ особеннымъ удовольствіемъ. Сколько милыхъ воспоминаній изъ далекаго прошлаго! Какъ родные жалѣли, что подарили мнѣ эту книгу на Рождествѣ!

Всѣ графины, помню, наполнялись крутыми яйцами, научно втиснутыми внутрь давленіемъ воздуха. Въ дѣтской комнатѣ не пройти: огромныя лужи. Это я по Тиссандье кипятилъ воду надъ свѣчей въ тонкой бумажной коробочкѣ. На кухнѣ тоже потопъ: вертѣлъ на веревкѣ ведро съ водой, чтобы убѣдиться въ существованіи центробѣжной силы…

Вспоминаются даже стихи, написанные тогда въ честь этого таинственнаго явленія природы:

«О ты, пространствомъ безконечная,
Сила центробѣжная, вѣчная!»

А вотъ, и Робинзонъ. Сколько времени не держалъ я его въ рукахъ! На обложкѣ чудесный портретъ героя. Сидитъ рядомъ съ Пятницей у порога прелестной хижины, вокругъ — аккуратныя фруктовыя деревья, самъ онъ въ новенькомъ костюмчикѣ, бородка подстрижена, наверху даже подбрита. А Пятница — красавецъ, въ локонахъ, прямо отъ парикмахера.

И на титульномъ листѣ трогательная надпись порыжѣвшими чернилами: «Дорогому Колѣ отъ мамочки».

Коля, Коля, гдѣ ты теперь? Въ Америкѣ? Въ Африкѣ? Что подѣлываешь, бѣдняга? Воспользовался ли опытомъ нашего общаго милаго предшественника? Или нѣтъ у тебя даже собственной хижины и некогда тебѣ подстричь твою отросшую бороду?

Читаю, перелистываю, вспоминаю… А вокругъ — сутолока. Толпятся покупатели. Нерѣшительно перебираютъ книги, испытываютъ мучительную борьбу между внѣшнимъ видомъ изданія и внутреннимъ состояніемъ кошелька… И слышу, какъ рядомъ со мной молоденькая дама совѣшается съ мужемъ, что купить къ Рождеству семилѣтнему сыну.

— Ну, бери въ такомъ случаѣ Мюнхгаузена.

— Ахъ, нѣтъ. Онъ можетъ все это принять всерьезъ.

— Шура всерьезъ? Что жъ ему три года, по-твоему?

— Не три года, Петенька, но все таки… Послѣ разсказовъ Владимира Степановича объ его охотѣ въ Смоленской губерніи Шура всему можетъ повѣрить.

— Ладно. Возьмемъ тогда вотъ это… Жюля Верна. На аэростатѣ.

— И это не подойдетъ, Петенька. Теперь всѣ летаютъ на аэропланахъ, а я вдругъ аэростатъ. Вотъ что. Возьмемъ лучше «Каштанку» Чехова. Правда?

— Что же… Чеховъ нашъ, таганрогскій. Я ничего не имѣю. Только пойметъ ли Шурка? Не рано?

— Отчего рано, Петя. Во-первыхъ, всѣмъ намъ пріятно перечитать. Во-вторыхъ, дѣдушка какъ разъ боленъ, дадимъ ему тоже. А въ третьихъ, Шурѣ будетъ, въ нѣкоторомъ родѣ, на выростъ. Сейчасъ не пойметъ, послѣ начнетъ разбирать. Не часто же приходится покупать книги!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1672, 30 декабря 1929.

Views: 23

Уже около недѣли Гренадерскій корпусъ велъ бои верстахъ въ десяти-пятнадцати отъ Ченстохова. Постепенно эти бои расширялись къ сѣверу. Активностъ перешла въ руки противника, и онъ охватывалъ расположеніе корпуса полукругомъ, въ центрѣ котораго было расположено наше мѣсто ночлега — селеніе Боровно. Очевидно, на сѣверномъ участкѣ дѣла шли не особенно хорошо, ибо насъ вызвали однажды спѣшно съ обычной нашей позиціи и приказали занять другую, всего верстахъ въ полутора къ сѣверу отъ Боровно и фронтомъ какъ разъ въ противоположную сторону той, куда привыкли глядѣть наши орудія. Постоявъ такъ почему-то до поздняго вечера, но не стрѣляя, мы возвратились на ночлегъ: тревога на сѣверномъ участкѣ, очевидно, улеглась.

Послѣ этого случая, однако, мы перестали выходить на прежнюю позицію на полянѣ. Насъ перевели теперь къ находящемуся сѣвернѣе Боровно большому селу Крушины. Въ селѣ этомъ, принадлежащемъ князьямъ Любомірскимъ, есть большой помѣщичій домъ, окруженный великолѣпнымъ паркомъ. Вь южной части Крушинъ стоитъ церковь съ довольно высокой бѣлой колокольней, на которой командиръ батареи устроилъ свой наблюдательный пунктъ. Позиція наша была тутъ же, неподалеку, можетъ быть въ полуверстѣ, у самой дороги, ведущей влѣво.

Все это выходило какъ-то очень удобно, и стоянка подлѣ Крушинъ намъ всѣмъ чрезвычайно нравилась. Крушинскіе жители въ общемъ были мало напуганы тѣмъ обстоятельствомъ, что оказались, можно сказать, не только на фронтѣ, но прямо въ бою. Въ домѣ князей Любомірскихъ жила семья управляющаго имѣніемъ, и смѣлыя барышни, не то принадлежавшія къ ней, не то гостившія у нея, расчитывали на крѣпость хозяйственныхъ погребовъ въ случаѣ обстрѣла. Пока же обстрѣла не было, въ привѣтливыя комнаты дома, въ аллеи парка, въ блистающую посудой кухню съ удовольствіемъ заглядывали въ свободную минуту и мы, и офицеры гренадерской бригады. Наши мальчики-добровольцы, Дима и Ника, пропадали тамъ цѣлые дни.

Крушинской позиціей были довольны и наши солдаты. Свободные отъ дежурства у орудій люди разбрелись по домикамъ села, на поиски баранковъ, сала и другихъ пріятныхъ вещей солдатскаго чаепитія. Что же касается боевыхъ дѣйствій, то они велись здѣсь сперва безъ особаго напряженія. Иногда мы пострѣливали, экономя, впрочемъ, снаряды. Одинъ разъ, выполняя приказанія штаба, мы эффектно зажгли съ четырехъ выстрѣловъ большую деревню, занятую непріятелемъ и расположенную къ западу отъ Крушинъ. Она была отлично видна съ колокольни и представляла образцовую цѣль для пристрѣлки.

Это довольно мирное наше житье было однажды нарушено неожиданнымъ образомъ. Помню, я шелъ на батарею по улицѣ Крушинъ, пообѣдавъ въ одномъ изъ знакомыхъ домиковъ, гдѣ «столовались» мы регулярно, мѣняясь съ Г*., нашимъ младшимъ офицеромъ. Что-то щелкнуло о заборъ рядомъ со мной. Потомъ что-то шлепнулось впереди и подняло пыль на улицѣ. Что-то пропѣло совсѣмъ близко, и въ домикѣ напротивъ звякнуло стекло. Кто-то вскрикнулъ. Я сообразилъ: шальныя пули летали по улицамъ Крушинъ. Послышались вопли жителей, поднялась тревога. Я побѣжалъ на батарею.

Пули летали и здѣсь, чиркая о щиты и лафеты орудій. Г*. приказалъ людямъ спрятаться въ окопы, но они плохо слушались его — всѣмъ было любопытно посмотрѣть, что происходитъ. Солдаты были заинтересованы какъ дѣти, непривычныя для нихъ пули не пугали нашихъ артиллеристовъ. Приказавъ имъ построже не высовывать носъ, я спѣшилъ болѣе всего «принять мѣры» относительно передковъ и зарядныхъ ящиковъ. Какъ я и думалъ, тревога застигла ихъ врасплохъ, за мирными дѣлами, и вотъ теперь надо было добиться, чтобы они въ должномъ порядкѣ убрались изъ Крушина въ болѣе надежное мѣсто.

Мѣсто это не должно было быть, однако, далеко оть насъ: яростная ружейная стрѣльба, которая поднялась на сѣверномъ концѣ деревни, заставляла думать, что непріятель насъ неожиданно атакуетъ. Вотъ и легкая батарея открыла огонь… Я съ нетерпѣніемъ ждалъ приказаній съ пункта. Наконецъ, нашъ телефонъ запѣлъ. Тревога застала командира батареи въ помѣщичьемъ домѣ, въ пріятномъ обществѣ. Съ колокольни ему теперь было видно, что непріятельскія цѣпи уже собирались выйти изъ лѣса на поле, отдѣлявшее ихъ отъ первыхъ домовъ Крушинъ.

Мы открыли огонь на прицѣлѣ 50, т. е. на дистанціи всего въ двѣ версты! Случай не особенно частый для шестидюймовыхъ гаубицъ. Послѣ первыхъ двухъ очередей намъ было приказано перейти на бѣглый огонь бомбой. Скоро прицѣлъ удлинился, очевидно, нѣмцы, попавшіе подъ страшные наши разрывы, хлынули назадъ въ лѣсъ. Мы стрѣляли очень энергично, однако не болѣе десяти минутъ. Бой такъ же внезапно стихъ, какъ и начался. Непріятельская атака была уничтожена въ самомъ ея началѣ. Не думаю, впрочемъ, что она была затѣяна очень серьезно. Событіе это измѣнило, однако, слишкомъ мирное до того настроеніе нашей стоянки подлѣ Крушинъ.

Было очевидно все-таки, что непріятель противъ насъ усиливается. Черезъ день или два послѣ внезапной атаки онъ обстрѣлялъ Крушины тяжелой артиллеріей. Быть можетъ, онъ хотѣлъ нащупать извѣстную ему черезъ шпіоновъ позицію нашей батареи, но это ему не удалось. Снаряды ложились вправо отъ насъ. Нѣсколько бомбъ разорвалось въ паркѣ князей Любомірскихъ. Находившійся въ домѣ въ это время офицеръ второй гренадерской бригады подошелъ къ окну второго этажа. Крупный осколокъ бомбы влетѣлъ въ окно и оторвалъ ему руку.

Мы сидѣли на батареѣ, готовые каждую минуту къ тому, что непріятель зацѣпитъ и насъ. Я очень безпокоился за моего племянника, Нику. Я зналъ, что онъ сейчасъ въ помѣщичьемъ домѣ, и съ тревогой видѣлъ разрывы, поднимающіеся надъ стѣной парка. Ника, наконецъ, появился, цѣлъ и невредимъ, но блѣдный какъ полотно, ибо онъ дѣйствительно попалъ подъ обстрѣлъ въ паркѣ имѣнія, и чтобы выбраться оттуда, долженъ былъ перелѣзть черезъ стѣну.

Происшествіе это имѣло неожиданныя послѣдствія. Не я одинъ, оказывается, безпокоился за Нику. Нашъ командиръ дивизіона, добрѣйшій полковникъ Л., очень волновался, когда услышалъ, какой опасности подвергался мой племянникъ. Въ тотъ же вечеръ онъ вызвалъ меня къ себѣ и сказалъ, что больше не желаетъ этого допустить. Онъ категорически потребовалъ отъ меня, чтобы я отправилъ Нику домой и чтобы завтра же «этого мальчишки здѣсь не было»… Полковникъ Л. готовъ былъ отпустить меня на нѣсколько дней, чтобы проводить Нику до самой Варшавы, если это понадобится.

Я былъ, разумѣется, очень доволенъ такимъ рѣшеніемъ. Сестра моя писала мнѣ грустныя письма… Въ концѣ концовъ и Ника, огорчившись сначала, понялъ тотъ простой резонъ, что ему надо было не воевать, а переходить въ шестой классъ гимназіи. Онъ понялъ и глубокую доброту полковника Л. Прощаясь съ этимъ бѣлымъ, какъ лунь, голубоглазымъ старымъ офицеровъ, онъ сначала старался держаться «по формѣ», но потомъ растрогался и расплакался.

Мнѣ было, конечно, очень пріятно отправить Нику домой. Не безъ удовольствія я думалъ и о случаѣ увидѣть Варшаву. городъ, лавки, мирныхъ людей — вообще все то, чего нѣтъ на фронтѣ. Предполагалось, что я буду въ отсутствіи дня три-четыре и привезу съ собой всякихъ «гостинцевъ», для перевозки коихъ я захватилъ съ собой моего денщика, Рубанова.

Въ батарейномъ экипажѣ мы выѣхали на другой день на ближайшую дѣйствующую станцію Варшавско—Вѣнской желѣзной дороги — Ново-Радомскъ. Дорога шла къ сѣверо-востоку, параллельно фронту совсѣмъ близкихъ боевъ. По мѣрѣ нашего приближенія къ Ново-Радомску, являлось впечатлѣніе, что бои усиливаются и становятся ближе. Станція была, по-видимому, всего верстахъ въ пяти отъ позицій и гдѣ-то совсѣмъ недалеко непріятель, очевидно, усиленно нажималъ. На путяхъ стояло нѣсколько санитарныхъ поѣздовъ. Для легко-раненыхъ былъ поданъ обыкновенный пассажирскій составъ. Мы съ Никой влѣзли въ вагонъ второго класса. Онъ былъ уже полонъ легко-ранеными и наскоро перевязанными офицерами, только что вышедшими изъ боевъ, которые рокотали въ сосѣднихъ лѣсахъ. Всѣ они были въ большомъ возбужденіи. Съ блестящими глазами, съ красными пятнами на щекахъ, измученные и какъ-то всѣмъ своимъ существомъ потрясенные, разсказывали они другъ другу эпизоды сегодняшняго боя.

Послышалось жужжаніе пропеллера. Толки въ вагонѣ прервались. Непріятельскій аэропланъ описывалъ кругъ надъ станціей. Одну за другой онъ уронилъ три бомбы, взорвавшіяся среди пустыхъ составовъ… Я никогда не забуду послѣдовавшей странной сцены. Люди, только что испытавшіе въ многодневныхъ тяжелыхъ бояхъ опасности во много разъ большія, люди, не сомнѣваюсь, выказывавшіе безконечное число разъ высокіе примѣры долга и храбрости, вдругъ потеряли присутствіе духа отъ этихъ сравнительно малоопасныхъ разрывовъ. Лежавшіе на поднятыхъ лавкахъ жалобно стонали или молились вслухъ. Тѣ, кто были на ногахъ, вдругъ въ первую минуту бросились толпой къ двери вагона. Ихъ нервы больше не выдержали. Послѣ всѣхъ тѣхъ ужасовъ, которые представляетъ современный бой, для главнаго участника его, главнаго героя его — пѣхотнаго офицера, этотъ вышедшій на короткій отдыхъ, цѣною своей пролитой крови, герой сталъ вдругъ безпомощенъ, какъ ребенокъ, передъ новой угрозой врага, готоваго настигнуть его здѣсь въ вагонѣ, уже на отдыхѣ, уже на поправкѣ… Аэропланъ улетѣлъ, и спокойствіе снова вернулось къ этимъ измученнымъ тѣломъ и душою людямъ.

Нашъ поѣздъ, наконецъ, тронулся. Слушая разсказы раненыхъ офицеровъ, я старался представить себѣ общее положеніе дѣлъ на фронтѣ. Еще Толстой, кажется, замѣтилъ, что положеніе дѣлъ всегда кажется плохимъ раненому. Но даже и учитывая это обстоятельство, можно было заключить все-таки, что дѣла идутъ неважно. Ничего не зная о наступленіи нѣмцевъ отъ Кутно къ Ловичу, я не понималъ, какимъ образомъ и почему мы изъ побѣдоносно наступавшей стороны превратились въ сторону съ трудомъ, видимо, отбивающуюся? Въ вагонѣ говорили о жестокихъ сраженіяхъ подъ Лодзью. Нѣкоторые высказывали даже опасеніе, что мы не успѣемъ проскочить въ Варшаву, прежде чѣмъ непріятель займетъ станцію Колюшки. Я начиналъ теперь опасаться, что окажусь отрѣзаннымъ отъ моей батареи.

Отъ всѣхъ этихъ мыслей, признаться, я не могъ спать, когда поѣздъ гдѣ-то стоялъ очень долго ночью. Рано утромъ мы миновали Петроковъ. Здѣсь гулъ боевъ отодвинулся дальше, но онъ сталъ быстро наростать по мѣрѣ того, какъ мы подъѣзжали къ Колюшкамъ. Поѣздъ нашъ сталъ окончательно, едва мы миновали семафоръ этой станціи. Пришлось выгружаться и съ чемоданчиками брести по путямъ. Было зимнее сырое утро, сѣявшее мелкую изморось. Помню дымку, скрывавшую унылыя поля вокругъ станціи, гдѣ совсѣмъ близко вспыхивали отблески стрѣлявшихъ русскихъ батарей. Въ Колюшкахъ творилось нѣчто невообразимое. Казалось, что станція доживаетъ послѣдніе часы. Нѣмецкіе аэропланы рѣяли надъ пей и бросали бомбы, на которыя даже какъ-то не очень и обращалось вниманіе. Тысячи раненыхъ въ сѣрыхъ шинеляхъ грузились въ поѣзда или лежали на мокрой землѣ, ожидая своей участи. Самые разнообразные слухи ходили въ толпѣ. Одни увѣряли, что заготовленные на станціи поѣзда ждутъ цѣлую нѣмецкую дивизію, взятую въ плѣнъ, другіе говорили, что черезъ часъ нѣмцы будутъ на станціи. На западѣ, въ направленіи къ Лодзи, гремѣла яростная канонада.

Не помню, когда и какъ увидали мы медленно двигающійся къ сѣверу санитарный поѣздъ, составленный изъ очень элегантныхъ, блистающихъ зеркальными стеклами, вагоновъ. По внезапной интуиціи мы на ходу взгромоздили наши чемоданчики на площадку и влѣзли на нее сами. Проникать далѣе мы не имѣли намѣренія, вполнѣе довольные тѣмъ, что, распутывая безчисленныя стрѣлки, поѣздъ явно уходилъ къ Варшавѣ.

Переходя изъ вагона въ вагонъ, на площадкѣ появился, очевидно, одинъ изъ хозяевъ поѣзда, молодой, щеголевато одѣтый военный врачъ. Увидѣвъ насъ, онъ нахмурился и предложилъ намъ немедленно сойти. Я сталъ убѣждать его, что здѣсь на площадкѣ мы рѣшительно никому не мѣшаемъ. Но, оказывается, я не понялъ его. Онъ объяснилъ мнѣ, что поѣздъ помѣченъ краснымъ крестомъ и что мы, «комбатанты», находящіеся на площадкѣ, нарушаемъ женевскую конвенцію! Разъ мы трое находимся здѣсь, значить нѣмцы имѣютъ «полное моральное право» бросать въ поѣздъ бомбы… Вспоминая сейчасъ эти глупыя тирады молодого врача, я улыбаюсь и думаю, какимъ только принципамъ въ жизни своей не поклонялся интеллигентъ… Но тогда мнѣ было совсѣмъ не до смѣху. Помнится, я сказалъ врачу, что удалить насъ съ плошадки онъ можетъ только силой оружія. Насъ оставили въ покоѣ, а на слѣдующей станціи площадка быстро набилась людьми, и военными, и штатскими, едва ли имѣющими право ѣздить въ санитарныхъ поѣздахъ съ точки зрѣнія женевской конвенціи.

Эти штатскіе меня особенно смущали. Они походили на бѣженцевъ. Въ Скерневицахъ стрѣльба слышалась совсѣмъ явственно со стороны Ловича. Я совершенно недоумѣвалъ, какимъ образомъ, фронтъ могъ оказаться такъ близко къ Варшавѣ, когда я только что покинулъ его подъ Ченстоховымъ, т. е. почти что на границѣ Силезіи?

Оказаться на улицахъ живущаго мирной жизнью города послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ на фронтѣ было очень странно, почти неправдоподобно. Было въ этомъ даже что-то немного обидное: какъ же это такъ, мы вотъ тамъ, а она здѣсь живутъ какъ ни въ чемъ не бывало… Гостиница, добропорядочная, но средней руки, показалась намъ необыкновенно роскошной. Мой денщикъ Губановъ чувствовалъ себя такъ, какъ чувствуетъ себя въ арабскихъ сказкахъ слуга бѣднаго дворянина, сдѣлавшагося внезапно калифомъ. Сидя въ номерѣ варшавской гостиницы, Ника задумчиво ѣлъ пирожное, и съ лица его постепенно сходила мысль объ оставшейся въ прошломъ батареѣ, чтобы уступить мѣсто мыслямъ объ уже замерещившейся въ будущемъ гимназіи.

Торопясь исполнить скорѣе самое важное дѣло, я отвезъ моего племянника на ту сторону Вислы, на Брестскій вокзалъ и посадилъ его въ мирный будничный поѣздъ. Мы простились бодро. Когда поѣздъ ушелъ, я поглядѣлъ въ сторону Россіи, но настолько прочно я чувствовалъ себя тогда въ чемъ-то «другомъ», что во мнѣ не шевельнулось желаніе уйти туда, за сверкнувшимъ хвостовымъ фонаремъ послѣдняго вагона…

Я возвратился на другую сторону Вислы и какой-то то жадностью разглядывалъ Варшаву. Много разъ прежде я бывалъ въ этомъ городѣ, но всегда лишь проѣздомъ, по пути заграницу, и нисколько не интересовался имъ. Теперь я съ наслажденіемъ бродилъ по улицамъ, заходилъ въ магазины, въ кофейни, слушалъ очень пріятный варшавскій польскій говоръ. Я не зналъ рѣшительно ни души въ этомъ многолюдномъ городѣ, но чувствовалъ себя отлично. Мнѣ не хотѣлось нарушать какой-то иллюзіи прежняго времени, которал мнѣ была дорога, внезапнымъ соприкосновеніемъ съ военной тыловой жизнью и особенно съ ея «развлеченіями». Въ окнѣ книжнаго магазина я увидѣлъ новый романъ Анри де Ренье — «Ромэнъ Мирмо». За нѣсколько недѣль до войны я былъ въ Парижѣ, но не замѣтилъ его. Я поспѣшилъ купить милую желтую книжку и провелъ остатокъ вечера въ гостиницѣ, наслаждаясь тѣмъ, что въ комнатѣ чисто, и есть деревянный полъ. Нe могу передать, съ какимъ волненіемъ читалъ я о томъ въ романѣ Ренье, какъ звонили для его героини колокола римской церкви С.-Николо-да-Толентино…

Я провелъ къ Варшавѣ еще одинъ день, занимаясь покупками. Помню этотъ неожиданно ясный и не холодный ноябрьскій день, аллеи парка, усѣянныя упавшими листьями, рѣшетки дворцовъ, окна безчисленныхъ кондитерскихъ и оживленныя лица казавшихся красивыми и нарядными женщинъ. Варшава въ тѣ дни охотно говорила по-русски и въ чувствахъ своихъ, по отношенію къ фронту, жила одною жизнью съ русской арміей. Я, впрочемъ, разговаривалъ мало и въ этотъ день, вновь наслаждаясь неожиданной и странной въ такихъ обстоятельствахъ ролью туриста. Вечеромъ я снова сидѣлъ у себя въ номерѣ съ книжкой Анри де Ренье.

А на другой день мы пустились съ отоспавшимся и отъѣвшимся за два дня Рубановымъ въ тягостныя странствія. Возвращаться тѣмъ путемъ, какимъ мы пріѣхали, было уже теперь нельзя. Намъ пришлось ѣхать въ обходъ, черезъ Ивангородъ. Помню, на этой станціи я встрѣтилъ санитарный поѣздъ моего бывшаго начальника по Румянцевскому музею, его директора, князя Голицына. Это вышло очень кстати — насъ повезли съ комфортомъ по направленію къ Радому и далѣе. Теперь намъ пришлось отыскивать нашу батарею, что было дѣломъ весьма нелегкимъ. Переходя изъ штаба въ штабъ, я выяснилъ, что ее надо искать гдѣ-то къ сѣверу отъ Ново-Радомска.

Не стану описывать подробности этихъ поисковь. Мы плелись нѣсколько дней на телѣгѣ польскаго мужика. Постепенно фронтъ приближался, стрѣльба становилась явственнѣе. Издалека это походило на правильную работу какой-то рокочущей и грохочущей фабрики. Война не была для меня теперь неизвѣстностью. Послѣ двухъ дней, проведенныхъ въ Варшавѣ, я возвращался кь ней съ покорнымъ, но и тягостнымъ, тоскливымъ чувствомъ. Я вспоминалъ слова полковника Л., который, слушая изо дня въ день стрѣльбу, вздыхалъ и говорилъ, что «это у меня вотъ гдѣ сидитъ» — онъ показывалъ на то мѣсто спины около шеи, гдѣ мы скорѣе всего начинаемъ чувствовать усталость. И я думалъ, что, можетъ быть, такія же чувства испытывалъ польскій мужикъ, какого я видѣлъ не разъ на краю бѣдной деревни стоящимъ безъ шапки, у затянутой тонкимъ ледкомъ лужи, по которой бродятъ важные бѣлые гуси, и съ непостижимымъ выраженіемъ судьбы на окаменѣвшемъ лицѣ прислушивающимся къ дальнему артиллерійскому грому…

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1672, 30 декабря 1929.

Views: 21

Не подлежитъ сомнѣнію, что впечатлѣнія, которыя иностранцы выносить изъ своихъ поѣздокъ въ Россію, зависятъ въ гораздо большей степени отъ тѣхъ политическихъ убѣжденій, съ которыми авторъ отправляется въ Россію, нежели отъ того ряда фактовъ, съ которымъ ему приходится во время путешествій знакомиться. Разительный примѣръ того, какъ люди видятъ лишь то, что хотятъ увидѣть, и какъ даже факты мѣняются въ зависимости отъ воспріятія, получается при сопоставленіи двухъ только что изданныхъ въ Лондонѣ книгъ о Россіи. Авторъ одной изъ нихъ извѣстный англійскій журналистъ Ашмедъ-Бартлетт, убѣжденный и откровенный противникъ большевизма; другой — профессоръ Диллонъ, много лѣть назадъ бывшій профессоромъ сравнительной филологіи въ Харьковскомъ университетѣ, а позднѣе издателемъ «Одесскихъ Новостей», личный другъ графа Витте, долгое время проведшій въ Россіи, и вновь посѣтившій ее въ 1928 г., послѣ 14-лѣтняго отсутствія.

Казалось бы, что изъ этихъ двухъ писателей, у второго гораздо больше данныхъ для того, чтобы правильно разобраться въ русскомъ вопросѣ. Въ дѣйствительности же какъ разъ обратное: Ашмедъ-Бартлеттъ оцѣнилъ положеніе несравненно правильнѣе и глубже Диллона, который, нѣсколько неожиданно, оказался горячимъ поклонникомъ большевиковь, и въ своей книгѣ нарисовалъ весьма тенденціозную картину замѣчательныхъ совѣтскихъ «достиженій».

Даже по отношенію къ самымъ простымъ фактамъ, между обоими писателями полное разногласіе. Такъ, напримѣръ, Ашмедъ-Бартлеттъ пишетъ: «Первая же ваша прогулка по улицамъ стѣснена назойливостью сотенъ нищихъ всѣхъ возрастовъ. Среди нихъ, видимо, проносится слухъ, когда пріѣзжаетъ «богатый иностранецъ», и они слѣдуютъ за вами по пятамъ, загораживая на каждомъ шагу дорогу, и не разъ, стараясь вырваться отъ взрослаго, уцѣпившагося за вашу руку, вы споткнетесь о ребенка, обхватившаго наши ноги руками».

А Диллонъ пишетъ: «Одною изъ первыхъ вещей, привлекшихъ мое вниманіе, было отсутствіе нищихъ, которые въ прежнія времена всегда и всюду были съ нами»… «Другое усовершенствованіе, которое произвело на меня глубокое впечатлѣніе, какъ граничащее съ чудеснымъ», — пишетъ Диллонъ, — «это полное отсутствіе публичныхъ женщинъ на улицахъ».

А вотъ что говорить по тому же вопросу Ашмедъ-Бартлетть: «Профессіоніальныхъ куртизанокъ, въ настоящемъ смыслѣ слова, не существуете т. к. нѣтъ класса, который быль бы въ состояніи ихъ поддерживать… но на улицахъ можно встрѣтить большое количество сомнительныхъ женщинъ всѣхъ классовъ, ибо у нихъ нѣтъ другой возможности сохранить душу въ тѣлѣ… Если бы богатый человѣкъ пріѣхалъ въ Москву, онъ бы могъ получить тысячу женщинъ. если бы только захотѣлъ».

Почти всѣхъ иностранцевъ, посѣтившихъ Россію, поразилъ горестный, молчаливый видъ городской толпы. Такое же впечатлѣніе вынесъ и Ашмедъ Бартлеттъ: «Вы поражены, — пишетъ онъ, — подавленнымъ видомъ людей, ихъ угрюмостью, отсутствіемъ улыбокъ и смѣха, и тѣмъ молчаніемъ, въ которомъ они движутся по улицамъ, какъ будто ни у кого нѣтъ желанія разговаривать съ сосѣдомъ… Страхъ, подавленность, бѣдность и трагическое выраженіе людей, потерявшихъ, всякую надежду, написаны на всѣхъ лицахъ».

Совсѣмъ не то увидалъ профессоръ Диллонъ; вотъ какъ онъ описываетъ видъ обычной толпы на Невскомъ: «Сегодня всѣ мужчины и женщины, вплоть до дѣтей, устремлявшіеся впередъ по обѣ стороны широкаго проспекта, была полны жизни, предпріимчивости и веселаго оживленія… они бодро шли впередъ увѣреннымъ шагомъ, съ надменной жизнерадостностью, съ гордостью въ походкѣ и вызовомъ во взглядѣ».

Такъ же мало схожи между собой и оцѣнки общаго положенія въ Россіи у этихь двухъ авторовъ. Вотъ выдержка изъ книги Диллона: «Если сопоставить культурное положеніе Россіи въ то время, когда октябрьская революція низвергла временное правительство, съ тѣмъ сравнительно цвѣтущимъ уровнемъ, до котораго оно съ тѣхъ поръ доведено покровительствомъ и заботами совѣтовъ, то нельзя не восхититься и т. д.» Или еще: «Крестьяне обязаны глубокимъ долгомъ благодарности по отношенію къ своимъ освободителямъ, которые прямо-таки воскресили ихъ изъ мертвыхъ».

Ашмедъ Бартлеттъ лучше понялъ положеніе: «Тиранія, жестокость, безпричинныя преслѣдованія — основа его существованія», пишетъ онъ о совѣтскомъ правительствѣ. «Девяносто восемь процентовъ населенія рождаются теперь рабами, живутъ, какъ рабы, и умираютъ рабами». Такихъ противорѣчій можно бы привести безконечное количество, но думается, что и этихъ примѣровъ достаточно.

Интересно только еще отмѣтить отзывы обоихъ писателей о пятилѣтней программѣ большевиковъ, о знаменитой пятилѣткѣ Сталина. Въ то время, какъ Диллонъ видитъ въ ней «грандіозный проектъ индустріализаціи земледѣлія», Ашмедъ Бартлеттъ считаетъ, что «на самомъ дѣлѣ правительство предпринимаетъ обширную кампанію противъ крестьянъ въ интересахъ коммунистической партіи и промышленныхъ классовъ». «Если правительству удастся провести эту программу, — пишетъ онъ, — то въ Россіи возникнетъ весьма курьезное положеніе. Коммунистическая партія, военныя силы, ГПУ и приблизительно 5 милліоновъ фабричныхъ рабочихъ сдѣлаются экономически независимыми отъ крестьянскихъ землевладѣльцевъ и будутъ прокармливаемы 30-ю милліонами нанятыхъ сельскохозяйственныхъ рабочихъ съ ихъ семьями. Въ общемъ, отъ 30 до 35 милліоновъ людей составятъ укрѣпленное государство внутри государства, а излишекъ въ 120 милліоновъ будетъ предоставленъ собственнымъ силамъ. Это любопытный экспериментъ, но весьма невѣроятно, чтобы онъ могъ удаться». Единственное, на чемъ оба автора сходятся, это на томъ, какъ хорошо живется ворамъ и убійцамъ въ совѣтскихъ тюрьмахъ (точнѣе говоря, въ тѣхъ показательныхъ тюрьмахъ, куда большевики любятъ водить иностранныхъ посѣтителей). «За полчаса, — пишетъ А. Б., — я видѣлъ въ тюрьмѣ больше улыбающихся лицъ, чѣмъ за все время моего пребыванія въ Москвѣ».

У русскаго читателя не явится, конечно, никакихъ сомнѣній относительно того, который изъ двухъ англичанъ правильнѣе воспринялъ совѣтскую дѣйствительность. Но у иностранцевъ, имѣющихъ лишь самое неопредѣленное понятіе и Россіи, легко можетъ возникнуть недоумѣніе: два образованныхъ англичанина въ одно почти время посѣтили Россію, были въ однихъ и тѣхъ же городахъ, а увидѣли вещи діаметрально противоположныя. Кому же вѣрить?

Понятно, что книга Диллона, съ ея претензіей на доскональное знаніе Россіи и на полную незаинтересованность и безпристрастіе въ освѣщеніи вопроса, можетъ многихъ ввести въ заблужденіе. Какъ далеко заходитъ наивность (?) этого профессора, можно судить по тому, что въ предисловіи совершенно серьезно утверждается, что когда въ 1928 г. большевики выдали ему русскую визу, «никто изъ совѣтчиковъ ничего обо мнѣ не зналъ. Никто не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о моей карьерѣ въ Россіи. Никто не зналъ, что я былъ профессоромъ въ русскомъ университетѣ и впослѣдствіи журналистомъ, работавшимъ въ русскихъ и англійскихъ журналахъ». Это при всѣмъ извѣстной освѣдомленности ГПУ, при безконечныхъ анкетахъ и опросныхъ листахъ, заполненіе коихъ обычно требуется отъ желающаго ѣхать въ Россію!

Такою же наивностью дышитъ разсказъ Диллона о томъ, какъ увидѣвъ въ Петроградѣ хвосты передъ булочными, профессоръ рѣшилъ самъ провѣрить степень голода въ странѣ, и захвативъ съ собой нѣсколько бѣлыхъ булокъ, предложилъ ихь встрѣчному крестьянину. «Мужикъ былъ видимо смущенъ и озадаченъ и твердо отказался принять хлѣбъ… Несмотря на всѣ мои старанія, я не могъ заставить его измѣнить рѣшеніе». Столь же опредѣленно отказался отъ бѣлыхъ булокъ и извозчикъ, и только въ видѣ большей любезности къ автору, согласился, наконецъ, избавить его отъ хлѣба. «Мужики, которыхъ мы знали въ прежнія времена, схватили бы хлѣбъ, поцѣловали бы мнѣ руку и обозвали «батюшкой». Отсюда выводъ о тамъ, что прежде приниженный крестьянинъ сталъ теперь сознательнымъ гражданиномъ, гордится своимъ правительствомъ и «избѣгаетъ всего, что можетъ какъ-либо уронить достоинство послѣдняго».

Не знаешь, чему больше удивляться — наивности ли англійскаго писателя, или его низкой оцѣнкѣ умственныхъ способностей читателя. Не стоитъ останавливаться на выпадахъ Диллона противъ царскаго правительства и на его дифирамбахъ совѣтской власти, доходящихъ порою просто до абсурда. Особенно неудачно звучитъ въ настоящую минуту его разсказъ о томъ, что «нѣмецкіе колонисты, которые въ теченіе поколѣній еле влачили существованіе въ царской Россіи, теперь имѣютъ на Волгѣ свою автономную республику, свою собственную администрацію, свои законы, школы и газеты». Весь міръ недавно узналъ о томъ, какъ благоденствуютъ нѣмцы-колонисты въ своей «автономной республикѣ».

Джонъ Видоръ, которому удалось въ 1927 г., подъ видомъ правовѣрнаго коммуниста, пробраться нъ Россію сь делегаціей отъ англійскихъ рабочихъ, разъясняетъ, какимъ образомъ большевики завербовываютъ симпатіи делегатовъ. «Совѣтское правительство, — говоритъ онъ, могло съ полнымъ правомъ заявить, что ничего не заплатило делегаціи и что, такимъ образомъ, они, делегаты, не были наемными агентами коммунистическаго интернаціонала. Но болѣе четверти милліона фунтовъ было истрачено правительствомъ на содержаніе и развлеченіе посѣтителей. Это было однимъ изъ самихъ внушительныхъ предпріятій по пропагандѣ, когда-либо осуществленныхъ».

Съ момента отъѣзда изъ Лондона на совѣтскомъ суднѣ, сто восемь членовъ делегаціи были гостями большевицкаго правительства. Какъ на кораблѣ, такъ и позднѣе въ московскихъ гостиницахъ все было устроено такъ, чтобы предоставить гостямъ максимумъ удобства. Ѣда была первоклассная: «Напитки текли съ такой же легкостью, какъ изъ крана. Стоило только члену делегаціи щелкнуть пальцами и крикнуть: «товарищъ, виски», или «товарищъ, шампанскаго», или «товарищ, пива», и требуемый напитокъ немедленно приносился».

Для всѣхъ поѣздокъ делегатамъ предоставлялись отличные автомобили; за извозчика, взятаго делегатомъ на улицѣ, уплачивала гостиница. Театры и увеселенія были само собой безплатны. Даже одежду делегаты могли при желаніи пріобрѣтать за счетъ русскаго правительства. «Легко понять, — говоритъ Видоръ, — что эти люди, пользовавшіеся такимъ гостепріимствомъ, готовы были повторять и даже вѣрить тому, что коммунизмъ является верхомъ человѣческаго счастья и что условія въ совѣтской Россіи не оставляютъ желать лучшаго».

Видоръ подробно разсказываетъ, какъ показывали делегатамъ Россію и какія тщательныя принимались мѣры, чтобы взбѣжать нежелательныхъ инцидентовъ. Видорѣ самъ, какъ заслуженный коммунистъ, пользовался довѣріемъ главарей и ему поэтому не старались втирать очки; никто, конечно, не подозрѣвалъ, что подъ обликомъ большевика скрывается бывшій офицерѣ британской развѣдки, позднѣе поступившій на службу къ одну анти-большевицкую организацію. По понятнымъ причинамъ Видоръ многаго еще не можетъ огласить. Нѣкоторыя изъ его похожденій могли бы быть взяты изъ авантюрнаго романа; но вѣдь извѣстно, что въ современной Россіи иныя области болѣе похожи на кошмарную фантастику, нежели на реальную жизнь.

И все-таки какое наслажденіе послѣ всѣхъ этихъ книгъ о Россіи, написанныхъ иностранцами, взять въ руки книгу, написанную человѣкомъ, который дѣйствительно знаетъ и понимаетъ Роосію и пишетъ о революціи съ глубокимъ проникновеніемъ въ сущность событій. Книга барона А. Мейендорфа, представляющая нѣсколько лекцій, прочитанныхъ имъ въ Браунскомъ университетѣ города Провиденсъ въ Соед. Штатахъ, совершенно исключительна какъ по богатству мысли, такъ и по остроумію и новизнѣ, съ которыми авторъ трактуетъ многіе вопросы. Какъ бы выиграли читатели всего міра, если бы можно было каждаго иностранца, собирающагося въ Россію, а тѣмъ болѣе готовящагося о Россіи писать, заставить предварительно прочесть и изучить: «The Background Of The Russian Revolution», by Baron Alexander Meyendorf (New York 1929).

*) The Riddle of Russia by E. Ashmead-Bartlett (London 1929). Russia Today & Yesterday be Dr. E. J. Dillon (London 1929). Spying In Russia be John Vidor (London 1929).

С. Волконская.
Возрожденіе, №1667, 25 декабря 1929.

Views: 19

Отъ редактора. Вотъ такъ они насъ и знаютъ. Сто лѣть спустя, какъ сто лѣтъ назадъ. «Россія есть государство, основанное на марксистскихъ принципахъ», какъ сказала недавно одна англичанка…

---

Забавный случай произошелъ на дняхъ съ однимъ англійскимъ священникомъ, приславшимъ въ «Морнингъ Постъ» письмо-протестъ противъ большевиковъ.

Преисполненъ былъ священникъ, разумѣется, самыхъ лучшихъ намѣреній. Въ каждой строкѣ его протеста чувствовалось искреннее негодованіе по адресу угнетателей русскаго народа, нескрываемый ужасъ передъ тѣми гоненіями, которымъ подвергаются вѣрующіе люди въ совѣтскихъ республикахъ.

Но среди всѣхъ этихъ прекрасныхъ мыслей и чувствъ, авторъ, къ сожалѣнію, рѣшилъ почему-то вспомнить русскую исторію. И въ особенно патетическомъ мѣстѣ вдругъ написалъ:

«Даже при русскихъ императорахъ противъ религіи не было подобныхъ преслѣдованій!»

Какое впечатлѣніе произвело это историческое сравненіе на англійскихъ читателей, неизвѣстно. Очень возможно, что публика ахнула отъ состраданія.

Но очевидно, наивному автору письма кто-то успѣлъ разъяснить нелѣпость его параллели. Или объяснилъ ему эту несообразность кто-либо изъ англичанъ, жившихъ раньше въ Россіи. Или кто-нибудь изъ русскихъ бѣженцевъ, у которыхъ при видѣ подобной аргументаціи волосы поднялись на головѣ.

Во всякомъ случаѣ, черезъ день или черезъ два въ «Морнингъ Постъ» тотъ же священникъ прислалъ спѣшную поправку къ своему протесту. Попросилъ довести до свѣдѣнія читателей, что онъ описался: хотѣлъ написать «римскихъ императоровъ», а поставилъ «русскихъ».

И недоразумѣніе было ликвидировано.

Конечно, на фонѣ благороднаго порыва, который охватилъ въ настоящее время лучшихъ представителей англійской общсственности, этотъ случай — забавный пустякъ, мелочь.

Можетъ быть, авторъ-священникъ и дѣйствительно описался. Хотѣлъ сказать «романъ», а сказалъ «рэшэнъ».

Однако если это и описка, то какъ она характерна!

Сразу видно, что эмигранты императорскаго періода, тина Діонео, недаромъ сидѣли въ Англіи. Недаромъ, кромѣ того, русскіе дореволюціонные общественные дѣятели ѣздили въ Лондонъ рыдать и жаловаться на горькую судьбу закабаленной Россіи.

Вотъ плоды и сказались.

Вполнѣ вѣроятно, что тотъ же самый Діонео, лѣтъ пятнадцать тому назадъ, разсказывая про ужасы самодержавія, не соблюлъ достаточной мѣры въ краскахъ, освѣщая русскую жизнь.

Встрѣтится съ нимъ, бывало, какой-нибудь англичанинъ, можетъ быть, даже тотъ самый священникъ, который описался сейчасъ въ письмѣ, — и начинается:

— Ну, какъ у васъ, въ Россіи, сынъ мой?

— Сплошной ужасъ, отецъ!

— Многихъ казнятъ?

— Всѣхъ безъ исключенія, отецъ.

— А промышленность какъ?

— Погибла, отецъ.

— А финансы?

— Рубли на улицѣ валяются, отецъ. Никто не хочетъ подбирать.

— А религія?

— О, религія! Развѣ вы не слышали, что Іоаннъ Грозный на дняхъ приказалъ графу Малютѣ Скуратову задушить митрополита Филарета? Кошмаръ! Вся наша лондонская колонія объ этомъ только и говоритъ. Шкловскій, Литвиновъ, Гуревичъ…

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1667, 25 декабря 1929.

Views: 29

Книга воспоминаній С. П. Руднева, члена Московскаго Церковнаго Собора и участника многихъ правительствъ въ Сибири и на Дальнемъ Востокѣ, прошла незамѣченной въ общей печати.

А между тѣмъ — его воспоминанія отнюдь не похожи на тотъ недавній потокъ мемуаровъ, почти всѣ авторы которыхъ, какъ бы забѣгая впередъ передъ исторіей, или приписывали себѣ особыя государственныя роли или жаловались на то, какъ ихъ государственныхъ талантовъ не понимали современники.

С. П. Рудневъ — ровно никакихъ ролей и талантовъ себѣ не приписываетъ. Его книга, написанная хорошимъ и спокойнымъ русскимъ языкомъ, вполнѣ безхитростна, иногда даже наивна. Онъ разсказываетъ о своей семьѣ и своихъ хорошихъ знакомыхъ, провинціальныхъ судейцахъ и симбирскихъ помѣщикахъ, онъ и посвящаетъ свои воспоминанія «дорогимъ эмигрантам, богоданнымъ внукамъ и племяннику».

Но Россія, въ крови, корчахъ и нелѣпостяхъ революція, подымается во весь ужасающій ростъ на многихъ страницахъ этихъ семейныхъ и провинціальныхъ русскихъ записокъ.

Незамѣченная книга С. П. Руднева какъ бы возстанавливаетъ прекрасную традицію нашего 18-го вѣка, когда, также не думая о судѣ исторіи или о постороннихъ свидѣтеляхъ, наши пудренные пращуры, при вечернихъ огняхъ, разсказывали внукамъ объ испытаніяхъ своей жизни. И, читая книгу Руднева вспоминаешь, напримѣръ, не разъ старинныя и безхитростныя записки Мертва́го или Рунича и Пугачевщинѣ. Будущій историкъ найдетъ, вѣроятно, у Руднева не меньше, чѣмъ во многихъ прославленныхъ мемуарахъ.

Въ самомъ дѣлѣ, какой, напримѣръ, страшный образъ Кремля запечатляетъ авторъ послѣ обстрѣла большевиковъ:«На площадяхъ, а особенно около Чудова Монастыря и Николаевскаго дворца, валялись груды камней и мусора. Колонна у портика Чудова Монастыря и уголъ верхняго этажа были разбиты. Въ Успенскомъ соборѣ, въ куполѣ средней главы, зіяла большая брешь, а паникадило было слегка погнуто. Особенно сильно пострадалъ Соборъ Двѣнадцати Апостоломъ, стѣну котораго пробилъ снарядъ, повредившій затѣмъ Распятіе: ноги Спасителя были отбиты, а тѣло имѣло видъ какъ бы окровавленнаго».

Или развѣ не символъ всего нашего «революціоннаго народничества» этотъ Аргуновъ, одинъ изъ многихъ «крестьянскихъ» министровъ: «12/25 сентября днемъ мы переѣхали Уралъ съ его столбомъ «Европа-Азія» и простились съ Европой! Обращалъ на себя общее вниманіе Аргуновъ», который «разгуливалъ по перрону почему-то въ лаптяхъ».

Этотъ лапотникъ-министръ несчастной страны, когда-то бывшей Петровой Имперіи, и этотъ Кремль съ окровавленнымъ Христомъ — словно объясняетъ, почему въ Россіи, «на зарѣ ея свободы», въ первые дни революціи, покончилъ съ собою правнукъ Пушкина и внукъ Гоголя.

— Именно такъ, — прямой потомокъ Пушкина и Гоголя застрѣлился, не вѣря въ такую «новую» Россію.

Вотъ какъ разсказываетъ объ этомъ С. П. Рудневъ: «Въ числѣ моихъ сослуживцевъ по Симферопольскому окружному суду былъ молодой товарищъ прокурора Александръ Николаевичъ Быковъ. Онъ имѣлъ рѣдкое родство: онъ былъ правнукомъ Пушкина и внукомъ Гоголя, а именно: сестра Н. B. Гоголя — кажется, Анна Васильевна — вышла замужъ за полтавскаго помѣщика Быкова и отъ этого брака у нея родился сынъ, названный въ честь знаменитаго дяди Николаемъ. Этотъ Николай Быковъ женился затѣмъ на Маріи Александровнѣ Пушкиной, дочери почетнаго опекуна ген. А. А. Пушкина — сына поэта, и вотъ отъ этого-то брака племянника Гоголя и внучки Пушкина и родился Александръ Николаевичъ».

5 марта 1917 года онъ застрѣлился, Въ предсмертномъ письмѣ онъ писалъ о революціи: «Значитъ вамъ и жить въ этой новой Россіи и строить новую жизнь, которую вы понимаете и, конечно, знаете, какъ надо строить, я же ея не понимаю, строить не умѣю и въ нее не вѣрю, а потому, какъ лишній, и ухожу изъ жизни»… Этотъ случай и это письмо было использовано живущимъ въ Симферополѣ писателемъ Треневымъ для хлесткаго фельетона, въ которомъ онъ смѣялся, описывая, какъ ликующій свободный народъ въ уличномъ шествіи встрѣчается съ понуро идущей похоронной процессіей чиновниковъ, несущихъ на кладбище одного изъ своихъ, не вынесшихъ народной свободы и счастья»…

Отмѣтимъ также одну подробность, полную мистическаго ужаса, записанную авторомъ лри избраніи Патріарха Тихона: «Когда нареченный Патріархъ прибылъ, то мы его встрѣтили на лѣстницѣ и проводили въ Соборѣ Двѣнадцати Апостоловъ. Въ зіяющее отверстіе дулъ вѣтеръ и было холодно. Оттуда всѣ прослѣдовали въ Мѵроваренную Палату, гдѣ митрополитъ Владиміръ отслужилъ краткое молебствіе, которое — по какой-то непонятной причинѣ — кто-то изъ священнослужителей начать возгласомъ заупокойной литіи. Это былъ одинъ возгласъ, и тотчасъ же было исправлено, но все же незамѣченнымъ не осталось и произвело тяжелое впечатлѣніе какъ бы какого-то печальнаго панихиднаго предзнаменованія».

Такъ подымается ужасная, точно бы обреченная Россія въ этихъ безхитростныхъ воспоминаніяхъ. И когда кажется вамъ теперь нелѣпой корчей и сумасшедшимъ вздоромъ этотъ россійскій министръ юстиціи, «Керенскій, который, прибывъ въ зданіе судебныхъ установленій въ Кремлѣ, съ мѣста въ карьеръ началъ паясничать, вспрыгивать на столъ и — здорово живете — поносить и оскорблять собравшихся его привѣтствовать старыхъ и почтенныхъ судебныхъ дѣятелей», или этотъ Аргуновъ, разгуливающы въ лаптяхъ, — то такимъ же вздоромъ и такой же нелѣпостью покажутся вамь и другія корчи, — хотя бы этотъ «Временный Правитель Приморія» «воевода» Дитериксъ.

— «Случилось то, — разсказываетъ Рудневъ, — чего меньше всего и можно было ожидать. Только что кончились привѣтствія, какъ Временный Правитель прочелъ первый указъ: — именовать Приморское государственное образованіе — Земскимъ Пріамурскимъ краемъ, армію — Земскою Ратью, а его — Воеводою»…

Что же оставалось, въ самомъ дѣлѣ, правнуку Пушкина и внуку Гоголя, какъ не стрѣляться въ этой отчаянной, сошедшей съ ума и померкшей странѣ, когда-то бывшей Петровой Россіей?

К.
Возрожденіе, №1668, 1929.

Views: 27

Оборона Портъ-Артура, волновавшая 25 лѣтъ тому назадъ всѣ русскія сердца, преслѣдовала двоякую цѣль: матеріальную и моральную. Первая задача заключалась въ томъ, чтобы обезпечить безопасную стоянку для судовъ нашего Тихоокеанскаго флота, такъ какъ на этотъ флотъ главнымъ образомъ опиралось вліяніе Россіи на Дальнемъ Востокѣ; моральная же сторона обороны заключалась въ поддержаніи престижа Россіи и общей доблести ея арміи, изъ состава которой были выдѣлены войска (ІІІ-й Сибирскій Корпусъ генерала Стесселя), предназначенныя для обороны Квантунскаго полуострова и въ частности крѣпости Портъ-Артуръ.

Напомню читателю, что русская эскадра наняла названный портъ еще въ концѣ 1897-го года и что 15 марта *) слѣдующаго года въ Пекинѣ было подписано съ Китаемъ особое соглашеніе. Въ силу послѣдняго, Квантунскій полуостровъ, съ прилегающими къ нему водными пространствами, уступался въ пользованіе Россіи на 25 лѣть, сь правомъ дальнѣйшаго продленія договора и постройки соединительной вѣтки къ главной линіи В. К. желѣзной дороги. Только въ началѣ 1900 года былъ утвержденъ составленный военнымъ инженеромъ, полковникомъ К. И. Величко проектъ превращенія Портъ-Артура вь крѣпость-базу для нашихъ морскихъ силъ.

Приморскій фронтъ этой крѣпости долженъ былъ состоять изъ ряда приморскихъ батарей, а сухопутный фронтъ — изъ двухъ линій укрѣпленіи: основной фронтовой линій, выдвинутой оть внутренняго рейда на 3½-4½ версты и длиною до 20 слишкомъ верстъ, и внутренней линіи, долженствовавшей играть роль центральной ограды, — длиною около 6½ верстъ (см. схему), предположеніе о постройкѣ этихъ линій укрѣпленій, однако, къ началу воины далеко не были выполнены и тогдашній военный министръ генералъ Куропаткинъ, посѣтившій Артуръ лѣтомъ 1903-го года, призналъ крѣпость неготовою къ отраженію атаки японской арміи.

Тѣмъ не менѣе это обстоятельство не подвинуло его, послѣ назначенія съ объявленіемъ войны командующимъ манчжурской арміей, поторопиться съ выручкой Портъ-Артура, и крѣпость была предоставлена на время осады своей собственной судьбѣ.

Хуже всего было то, что крѣпостныя работы были разверунты въ мирное время не по всему обводу крѣпости, а только участками, почему въ нѣкоторыхъ направленіяхъ крѣпость была лишена всякихъ заблаговременныхъ укрѣпленій. Независимо отъ этого, укрѣпленія ея основной линіи были недостаточно выдвинуты впередъ, а избранныя передовыя позиціи оставались неукрѣпленными, почему внѣ укрѣпленной линіи обороны оставались такіе пункты, съ которыхъ открывался отличный обзоръ внутренняго рейда (гора Высокая, въ западномъ секторѣ крѣпости), а слѣдовательно и возможность пораженія стоящихъ на рейдѣ судовь. Въ то время авіація находилась еще въ младенческомъ состояніи и потому наличіе такихъ незанятыхъ наблюдательныхъ точекъ являлось для обороны крѣпости недопустимымъ.

Съ цѣлью устраненія указанныхъ недочетовъ, въ рукахь обороны оставалось единственное средство — вести защиту крѣпости на передовыхъ позиціяхъ, и прежде всего стремиться къ удержанію узкаго Цзиньчжоускаго перешейка, соединявшаго Квантунскій полуостровъ съ материкомъ.

Задача эта была нелегкой, такъ какъ фланги этой позиціи упирались въ море, на которомъ хозяиномъ положенія, послѣ трагическаго для русской эскадры нападенія на нее японцевъ въ ночь на 27-е января, былъ непріятельскій флотъ.

Несмотря на упорное сопротивленіе, Цзяньчжоуская позиція въ серединѣ мая была взята японцами, причемъ рѣшающимъ моментомъ разыгравшагося боя былъ эпизодъ обхода нашего фланга противникомъ по водѣ.

Съ переходомъ этой позиціи въ руки непріятеля, гарнизонъ Артура оказался навсегда разобщеннымъ отъ полевой арміи генерала Куропаткина, сосредотачивавшей свои сиды въ районѣ Хайгенъ-Лаоянъ.

Войска генерала Стесселя отошли нѣсколько назадъ на такъ называвшійся передовыя позиціи, находившіяся все еще въ 15-18 верстахъ отъ Артура. Вслѣдъ за русскими надвинулась и японская армія генерала Ноги, выдѣленная непріятелемъ для осады крѣпости. Своимъ расположеніемъ на передовыхъ позиціяхъ русскія войска все же вполнѣ надежно прикрывали флотъ на внутреннемъ рейдѣ.

Японцы открыли дальнѣйшія дѣйствія противъ русскихъ позицій только въ серединѣ іюня. До этого времени они тщательно закрѣпляли свое положеніе и готовились къ осадѣ. Но прошелъ еще почти мѣсяцъ прежде, чѣмъ противникъ достигъ рѣшительныхъ результатовъ. Въ ночь на 14 іюля японцы атаковали правофланговый участокъ нашихъ позицій, такъ называемыя Зеленыя горы, которыя, послѣ жаркаго боя, были ими взяты.

Изъ опасенія полнаго прорыва нашего фронта, генералъ Фокъ, командовавшій на названномъ участкѣ войсками, приказалъ отходить на Волчьи горы.

Эти горы представляли рядъ невысокихъ сопокъ, полудугою окружавшихъ городъ, въ разстояніи всего лишь 5-10 верстъ оть порта. Они представляли послѣднюю преграду впереди крѣпостного обвода. Оборона ихъ была непродолжительной. 17-го іюля мы были сбиты съ нихъ и отошли главнѣйшими силами на крѣпостную позицію.

Борьба за передовыя позиціи этимъ отходомъ оказалась законченной.

Въ виду непріятельскаго приближенія, начинавшаго угрожать безопасности эскадры, послѣдняя стала дѣятельно готовиться къ уходу изъ Артура. 28 іюля на «Цесаревичѣ» былъ поднятъ сигналъ о предстоящемъ походѣ во Владивостокъ.

— Давно бы такъ, — говорили наши доблестные моряки, съ грустью и тревогой слѣдившіе за медленнымъ, но настойчивымъ продвиженіемъ японцевъ впередъ на сухопутномъ фронтѣ.

Къ сожалѣнію, морской бой, происшедшій въ этотъ день съ японской эскадрой, оказался для насъ неудачнымъ н нашъ флотъ вынужденъ былъ вернуться въ Артуръ. — Лишь нѣкоторымъ отдѣльнымъ судамъ удалось прорваться въ нейтральные порты, гдѣ намъ пришлось разоружиться.

6-го августа въ Артурѣ состоялось совѣщаніе начальствующихъ лицъ флота, на которомъ было постановлено — въ виду невозможности дальнѣйшихъ активныхъ дѣйствій флота, предоставить всѣ его силы и средства въ помощь начальству сухопутной обороны.

Съ этого дня, подобно Севастополю, въ сухопутной оборонѣ Артура приняли весьма дѣятельное участіе наши храбрые моряки, оказавшіе арміи неоцѣнимыя услуги своими спеціалистами. Рядовые же ихъ части приняли геройское участіе въ оборонѣ крѣпости и въ особенности горы Высокой, которая, какъ сказано выше, представляла самую больную точку для безопасности израненныхъ послѣ боя судовъ нашего флота, укрывавшихся во внутреннихъ водахъ Артура.

Почти три мѣсяца русскія войска и морскія команды своею грудью отстаивали гору Высокую. Много героевъ здѣсь полегло въ ожиданіи помощи извнѣ. Она не приходила. — Быть отправленнымъ на гору Высокую было почти равносильно обреченію на смерть.

Японцы сосредоточили на этой вершинѣ огромную наступательную энергію. Въ короткихъ словахъ трудно передать подробности этой титанической борьбы. Отъ 4 до 5 тысячъ русскихъ героевъ нашли здѣсь себѣ почетную кончину. Въ доблести и геройствѣ всѣ защитники горы соперничали другъ съ другомъ. Всѣ лучшіе герои Артура: генералъ Кондратенко, полковникъ Ирманъ, Третьяковъ и другіе перебывали здѣсь, стремясь отстоять опасную для жизни флота высоту. Но и японцы не жалѣли себя. Противники были достойны другъ друга. Ихъ яростныя атаки, начавшіяся вь половинѣ ноября, шли все возраставшимъ темпомъ. Части войскъ бросалась въ атаку одна за другой и несли чудовищныя потери. — На небольшомъ пространствѣ горы въ теченіе ноября пало не менѣе 5-6 тысячъ японцевъ. Постепенно сближаясь, японцы подошли къ нашимъ на 10-15 шаговъ. Тогда начались непрестанныя штыковыя схватки и борьба ручными гранатами. Наконецъ, около 4½ часовъ пополудни 22 ноября въ штабѣ крѣпости было получено послѣдпее телефонное сообщеніе, что японцы пододвинулись почти вплотную къ телефонному блиндажу. Борьба, очевидно, подходила къ концу и черезъ полчаса времени всѣ укрѣпленія горы оказались дѣйствительно въ рукахъ японцевъ. Попытка выбросить противника изъ окоповъ обратно намъ не удалась, и японцы стали хозяевами желанной высоты. — Мы отошли.

Уже въ день взятія горы Высокой японцы поспѣшили на лѣвой вершинѣ этой горы организовать наблюдательный пунктъ, при помощи котораго ихъ судовая артиллерія, начиная со слѣдующаго дня. открыла огонь по нашему флоту. Огонь корректировался съ Высокой настолько точно, что уже черезъ нѣсколько дней всѣ крупныя суда (кромѣ «Севастополя») оказались съ новыми смертельными поврежденіями.

По выраженію генерала Кондратенки — «для Портъ-Артура начался періодъ агоніи». Во всякомъ случаѣ отъ этого числа практическій смыслъ обороны Артура исчезъ; борьба перемѣстилась въ область состязанія духа.

При томъ положеніи, что крѣпость оказалась предоставленной собственной судьбѣ, она конечно являлась обреченной. Вопросъ былъ только во времени и въ степени упорства дальнѣйшей обороны.

Въ этомъ послѣднемъ отношеніи Артуръ внесъ въ исторію русской арміи немало отдѣльныхъ славныхъ страницъ, несмотря на преждевременную сдачу его генераломъ Стесселемъ врагу.

Ареной дальнѣйшей борьбы явился преимущественно восточный секторъ крѣпости, гдѣ японцы сосредоточили свои усилія на участкѣ фронта отъ батареи Б до промежуточнаго укрѣпленія № 3. Здѣсь находились долговременные форты ІІ-й и ІІІ-й, а слѣдовательно здѣсь представлялось широкое поле для состязанія частной иниціативы и личной доблести чиновъ всѣхъ ранговъ обѣихъ борющихся сторонъ. Но разумѣется, не это соображеніе руководило японцами при выборѣ фронта атаки. Нашему противнику приходилось считаться сь удобствомъ подвоза тяжелой артиллеріи и сложной матеріальной части, необходимой для осады, а къ этому участку фронта непосредственно вела желѣзная дорога отъ Дальняго и со стороны Бицзыво, гдѣ производилась высадка осадной арміи генерала Ноги.

Къ форту ІІ-му японцы подошли вплотную вь началѣ октябри двумя минными галлереями. Это было началомъ упорнѣйшей минной войны, разыгравшейся на участкѣ этого фронта. Кромѣ того, японцы сосредоточили на немъ огонь своихъ 11-тидюймовыхъ гаубицъ, бросавшихъ бомбы вѣсомъ около 20 пудовъ; по тому времени бомбы эти являлись невиданными чудовищами. Большія разрушенія взрывами и огнемъ онѣ произвели также на фортѣ ІІІ-мъ.

Противникъ находился въ 20-30 шагахъ отъ фортовъ. Приходилось быть поэтому очень бдительными, чтобы не пропустить его атакъ.

17-го октября японцы произвели очередной штурмъ и успѣли утвердиться въ промежуткѣ между обоими фортами, что затруднило ихъ дальнѣйшую взаимную связь.

Тѣмъ не менѣе доблестные защитники этихъ фортовъ продолжали держаться. Много техническихъ ухищреній притомъ было сдѣлано, чтобы оборона изрытыхъ и поковерканныхъ фортовъ могла продолжаться даже послѣ взятія японцами отдѣльныхъ построекъ этихъ фортовъ.

Наконецъ, 2 декабря на форту ІІ-мъ погибъ во время обсужденія вопросовъ о дальнѣйшемь сопротивленіи японцамъ генералъ Кондратенко со своими лучшими сотрудниками. Вмѣстѣ съ нимъ отлетѣла «душа» обороны. Уже черезъ нѣсколько дней генералъ Фокъ приказалъ очистить фортъ, представлявшій, правда, только груду развалинъ.

Борьба продолжалась на фортѣ ІІІ-мъ, но послѣ того, какъ японцами былъ подорванъ его брустверъ, пришлось оставить и это укрѣпленіе.

Съ этого времени, на главной крѣпостной позиціи оставалось возможнымъ держаться лишь за такъ называемой Китайской стѣнкой, проходившей невдалекѣ за фортами. Но оставалась еще внутренняя линія обороны, хотя и не представлявшая особыхъ выгодъ, но все же укрѣпленная. Въ крѣпости къ этому времени имѣлось еще до 150 тысячъ неизрасходованныхъ снарядовъ, да 4½ милліоновъ ружейныхъ патроновъ и достаточное количество запасовъ продовольствія. Все это говорило за возможность продолжать еще оборону нѣкоторое время.

Таково, по крайней мѣрѣ, было мнѣніе большинства членовъ Военнаго Совѣта, собраннаго 16 декабря генераломъ Стесселемъ. Тѣмъ не менѣе послѣдній нашелъ необходимымъ войти въ немедленные переговоры съ генераломъ Ноги, и 20 декабря крѣпостъ капитулировала.

Настала печальная развязка доблестной обороны Портъ-Артура, въ теченіе которой войска сдѣлали все, что только было возможно отъ нихъ требовать.

Обстоятельства сдачи Портъ-Артура разсматривались впослѣдствіи, въ 1906-мъ году, особымъ «Верховнымъ Судомъ», на ocнованіи заключеній этого суда состоялся Высочайшій Приказъ Арміи и Флоту, которымъ были полностью признаны подвиги и доблесть гарнизона названной крѣпости.

*) Всѣ числа по старому стилю.

Юрій Даниловъ.
Возрожденіе, №1669, 1929.

Views: 25

Было уже одиннадцать часовъ вечера, когда командиръ ступилъ на скользкую скрипящую сходню миноносца. Стоялъ морозъ градусовъ въ пять, снѣгъ падалъ мелкими колющими лицо крупинками.

На морѣ было свѣжо. За слабо освѣщенной огнями порта и судовъ границей неба нависла кромѣшная тьма. Вѣтеръ раскачивалъ миноносецъ, стальные тросы съ унылымъ стономъ и визгомъ входили въ клюзы, то натягиваясь, то опускаясь.

Слѣва и справа стояли еще корабли, поблескивая топовыми огнями, очертанія ихъ уходили въ темноту. Прорѣзая мракъ, далеко загорались на верхушкахъ мачтъ дредноута желтые огоньки: дредноутъ съ кѣмъ-то переговаривался по азбукѣ Морза.

Внезапно вспыхнулъ совсѣмъ близко красный огонь лавирующей лайбы, слишкомъ близко подошедшей къ берегу. Хриплый голосъ что-то прокричалъ по-фински.

Командиръ съ неудовольствіемъ посмотрѣлъ на красный огонь. Хоть ничего необычнаго и страшнаго не было въ томъ, что бѣдную лайбу порывомъ вѣтра навалило на стѣнку лѣвымъ бортомъ, но красный огонь, огонь тревоги и надвигающейся опасности, такъ живо напоминалъ этотъ тяжелый сонъ, что снился командиру три ночи кряду! Да еще — предстоящій походъ, послѣдній въ году, изъ Гельсингфорса въ Петербургъ, ночной походъ въ свѣжую погоду и… въ пятницу. Надо было везти адмирала, не признававшаго примѣтъ и, конечно, не за что не согласившагося бы отложить походъ на другую ночь. Итти ночью ему было удобнѣе, днемъ онъ былъ всегда занятъ. Но все же, довольно-таки непріятное сочетаніе: «пятница» и «послѣдній походъ».

Такъ старался думать командиръ, но глубоко и безпокойно подъ зтими мыслями шевелилась другая: «вдругъ исполнится сон?»

И тутъ же онъ старался улыбнуться; «надо взять себя въ руки, забыть. Вздоръ эти вѣщіе сны», — и командиръ уже весело принималъ рапортъ отъ вахтеннаго офицера, совсѣмъ молодого человѣка съ пушкомъ на розовомъ лицѣ.

Пары были подняты, ждали только прибытія адмирала, чтобы отвалить отъ стѣнки. И все время, черезъ короткіе промежутки, подымалась у командира, сейчасъ же подавляемая, тревожная мысль: «сонъ, красный огонь». Хотѣлось поскорѣе выйти въ море, услышать шумъ винта и плескъ разбиваемой волны.

Онъ ходилъ по мостику размѣренными, твердыми шагами. Въ освѣщенной секторомъ огня полосѣ показывались мелкія снѣжинки, порой сгоняемыя вѣтромъ въ сплошной бѣлый пологъ, и исчезали, уходя въ темноту.

Завыла сирена «Новика» на противоположномъ концѣ порта. Командиръ вздрогнулъ отъ неожиданности, и сейчасъ же за сиреной зазвенѣли вѣрные, металлическіе удары «рынды». Били склянки: три двойныхъ и одиночный ударъ: половина двѣнадцатаго.

«Сейчасъ будетъ адмиралъ… Сколько ужъ разъ доводилось проходить изъ Гельсингфорса въ Петербугъ — и ночью и не въ такую погоду. Похуже бывало».

«Да, но вѣдь тогда не было этого сна», — невольно вспоминалъ командиръ, — «и вѣдъ какъ прочно застрялъ въ мозгу, только о немъ и думаю. А попробуй не думать! — Все равно, что не думать о бѣломъ медвѣдѣ».

По палубѣ пробѣжалъ машинистъ въ полосатомъ тѣльникѣ, — въ его рукахъ былъ чайникъ, полный кипятку, отъ котораго подымался совсѣмъ бѣлый паръ, — и скрылся въ кубрикѣ.

«Плохо то, что если сонъ исполнится, кромѣ меня погибнетъ и сто человѣкъ команды. Интересно, снилось ли еще комy-нибудь изъ нихъ?.. Какой вздоръ».

Порывъ вѣтра злобно потрясъ брезентомъ мостика и принесъ съ собой автомобильный гудокъ. Но машина адмирала еще нескоро вынырнула изъ темноты.

Шофферъ, матросъ въ кожаной курткѣ и въ шапкѣ съ развевающимися ленточками, соскочилъ съ сидѣнья и отворилъ дворцу. Изъ автомобиля вышла маленькая и плотная фигура адмирала и бодро поднялась по сходнѣ на бортъ корабля. Командиръ спустился навстрѣчу.

Когда остались позади портовыя ворота, онъ уже не думалъ о своемъ снѣ. Было достаточно другихъ заботъ. Навигація заканчивалась, купцы изъ разныхсъ странъ торопились доставить свои cargo. Огней было столько, будто торговый флотъ весь цѣликомъ вышелъ на прогулку.

Миноносецъ шелъ при попутномъ вѣтрѣ своимъ двадцатипятиузловымъ ходомъ и, спускаясь съ гребня волны, зарывалъ носъ. При этомъ онъ уходилъ немного съ курса, и его надо было выравнивать. Когда свѣрили компасъ съ маячными створами, адмиралъ, до тѣхъ поръ остававшійся на мостикѣ, пожелалъ спокойной ночи и, попросивъ разбудить «если что случится», спустился къ себѣ.

Наверху оставались командиръ и старшій офицеръ.

Вѣтеръ все крѣпчалъ, порой переходя въ бурю. Миноносецъ звенѣлъ при ударѣ о волну и затѣмъ яростно бросался впередъ. Кругомъ были огни. Совсѣмъ какъ во снѣ.

Разъ, скользя внизъ волны, миноносецъ такъ зарылся носомъ, что поднялась корма и винты обнажились и загудѣли, какъ огромные шмели.

— Не уменьшить ли ходъ? — спросилъ старшій офицеръ, стараясь говорить спокойно, и взялся было за рукоятки телеграфа.

Командиръ отрицательно покачалъ головой. Уменьшать ходъ было не въ его обычаѣ.

На траверзѣ Гогланда стало тише. Командира клонило ко сну.

— Я, дожалуй, спущусь въ каютъ-компанію немного согрѣться чайкомъ. Если что произойдетъ, пошли за мной, — сказалъ онъ старшему офицеру, сгибая и разгибая рукава пальто и дѣлая движенія корпусомъ, чтобы разломать и стряхнуть намерзшій ледъ. — Но я полагаю, ничего не произойдетъ, — улыбнулся онъ и сталъ спускаться по трапу, пристально всматриваясь вь огоньки, мерцавшіе на совсѣмъ черномъ фонѣ моря.

Въ каютъ-компаніи тепло и привѣтливо. Командиръ, сбросивъ на руки вѣстового обледенѣлое пальто, приказалъ подать чаю съ ромомъ. Сѣлъ и надвинулъ фуражку на глаза, защищаясь отъ яркаго свѣта лампы. Здѣсь, въ мягкомъ кожаномъ креслѣ, особенно уютно послѣ долгой вахты на обледѣнѣломъ мостикѣ.

Вѣстовой принесъ стаканъ изъ толстаго стекла съ горячимъ чаемъ и граненый графинчикъ рому. Командиръ сдѣлалъ нѣсколько глотковъ, потянулся.

Запахъ рому напомнилъ ему Ямайку, яркій цвѣтущій островъ, на которомъ довелось ему побывать гардемариномъ, — Ямайку, а заодно и краткій романъ съ тоненькой миссъ, которой онъ былъ представленъ на вечерѣ у губернатора. Онъ вспомнилъ и о поцѣлуѣ во время прогулки верхомъ…

Надъ головой сухо потрескивала рулевая машинка, и по этимъ звукамъ командиръ узнавалъ, когда клали руля. Машинка передвигалась чуть-чуть. Держали прямой курсъ, выравнивая его, когда сбивали волны.

Подъ этоть трескъ командиръ заснулъ, сразу и такъ внезапно, будто какой-то часовой механизмъ захлопнулъ ему вѣки. И сразу пришелъ знакомый сонъ. Тотъ же сонъ, что снялся три ночи кряду, еще на берегу. Но теперь, въ морѣ, среди волнъ, наносящихъ желѣзнымъ бортамъ звонкіе и тяжкіе удары, зтотъ сонъ былъ особенно ярокъ и страшенъ.

Командору снилось, что онъ стоитъ на мостикѣ. Волны, огромныя и неестественныя, какія могутъ быть только во снѣ, подымаются высоко надъ миноносцемъ, все выше, выше, пока совсѣмъ не закрываютъ мрачное, глухое, беззвѣздное небо. Но корабль не подымается на волну, онъ прорѣзаетъ ее насквозь, проходя какъ бы въ тоннелѣ изъ темнаго стекла. Командиру ничто не кажется страннымъ, но сердце его бьется учащенно. Онъ знаетъ, что сейчасъ произойдетъ встрѣча. Она неминуема. Такъ всегда случалось въ этомъ снѣ… И дѣйствительно; издалека послышался гулъ, будто били въ огромный турецкій барабанъ. Гулъ разростался, но среди волнъ долго ничего не было видно.

Гулъ становится все громче и ближе, вскорѣ можно уже, различить отдѣльные звуки, стукъ чудовищной, неровно работающей машины. Она стучитъ въ два хромающихъ темпа «та-таа», и второй — «та», болѣе продолжительный, чѣмъ первый. Порой присоединяется визгъ заржавѣлой рулевой цѣпи и тяжкій ударъ ея по палубѣ. Шумъ слышится то по носу, то по кормѣ, иногда удаляясь, почти затихая, потомъ сразу — у самаго борта… Командиръ не можетъ оторвать рукъ отъ поручней. Онъ не можетъ пошевелиться, не можетъ оторваться отъ своего мѣста. Лишь когда миноносецъ уходитъ въ туннель, онъ вздыхаетъ свободнѣе на короткое мгновеніе.

Это продолжалось долго. И вдругъ, совсѣмъ близко — огонь, красный огонь на лѣвомъ борту. И сейчасъ же, сразу вырисовался освѣщенный багровыми от блесками бортъ навалившагося на миноносецъ чудовищно-огромнаго парохода. На немъ нѣтъ жизни. Только слышится глухой гулъ и ржавый скрипъ старой усталой машины…. Наконецъ, командиру удается сдвинуться съ мѣста. Онъ бросается въ рулевую рубку. Фуражку его сноситъ вѣтромъ. Оттолкнувъ рулевого, командиръ хватаетъ штурвалъ. Онъ кладетъ руля до отказа, лѣво на бортъ, все время глядя на призрачный корабль, не будучи въ силахъ отвести отъ него взгляда. Все залито краснымъ свѣтомъ, корабль какъ бы тонетъ въ морѣ крови, но миноносецъ не слушается руля. Разстояніе между нимъ и призракомъ не мѣняется. Командиръ даетъ задній ходъ, полный задній ходъ, но красный огень горитъ все ближе. И вдругъ — громъ удара и визгъ разрываемаго желѣза…

Командиръ подскочилъ въ креслѣ и проснулся.

Надъ его головой неистово трещала рулевая машинка. Послышался стукъ ногъ бѣгущихъ людей. Руля клали съ предѣльной быстротой, то право, то лѣво. Миноносецъ давалъ перемѣнные хода и вдругъ покатился назадъ.

Командиръ, не надѣвая пальто, нѣсколькими прыжками взялъ трапъ и поднялся на мостикъ.

Прямо въ глаза ему билъ близкій красный огонь лѣваго борта. Огромный коммерческій пароходъ наваливался на миноносецъ. Они не могли разойтись, какъ два прохожихъ на улицѣ, когда каждый пытается дать другому дорогу, пока не столкнутся другъ съ другимъ.

Миноносецъ сталъ вертѣть налѣво, карго повторилъ его маневръ и еще приблизился. Уже видны были на немъ суетящіеся оторопѣлые люди. Столкновеніе, казалось, неизбѣжно.

— Полный впередъ, — рѣзко крикнуль командиръ, — прямо руля! И въ то время, какъ купецъ клалъ «право руля», прошелъ у него по кормѣ, обрѣзавъ въ нитку, чуть задѣвъ его, ванту реей своей мачты.

Черезъ мгновеніе, позади свѣтили лишь иллюминаторные огни удалявшейся громадины… Все произошло какъ во снѣ, только не было конца — столкновенія.

У командира прошла тревога, сняло какъ рукой, но почему-то на душѣ сдѣлалось невыносимо скучно.

— Послушай, дорогой, — сказалъ онъ усталымъ голосомъ старшему офицеру, — я адски усталъ. Вы съ вашимъ купцомъ прервали мнѣ одинъ изъ самыхъ интересныхъ сновъ, какіе я видѣлъ въ своей жизни. Боюсь, что онъ больше не повторится. Я иду внизъ. А ты смотри, скоро, пожалуй, откроемъ «Толбухинъ». [1]

И онъ сталъ спускаться по тралу, ловя ногой уходящія отъ сильнаго крена ступеньки.

[1] Т. е. увидимъ Толбухинъ маякъ въ Кронштадтѣ.

Александръ Гефтеръ.
Возрожденіе, №1668, 26 декабря 1929.

Views: 26

Казацкіе хоры дѣлаютъ большое дѣло. Они разъѣзжаютъ по всему бѣлу свѣту и свидѣтельствуютъ о томъ, какъ можетъ пѣть русскій народъ.

Я сидѣлъ на недавнемъ концертѣ хора Жарова, слушалъ, а мысль и чувство невольно переносились въ Россію. Вспомнилось вдругъ лѣто 1924 года, которое я проводилъ случайно въ одной деревнѣ Лужскаго уѣзда Петербургской губ., въ 20 верстахъ отъ желѣзнодорожной станціи. Не представляю, что сейчасъ дѣлается въ этой деревнѣ. Тогда вѣдь былъ еще на совѣтчинѣ нэпъ и «кулака» не трогали. Крестьянство приходило въ себя послѣ военнаго коммунизма. У меня создалось впечатлѣніе, что оно какъ-то замыкалось въ себя, ни съ кѣмъ не хотѣло знаться, кругомъ видѣло обманщиковъ, которые вовлекли его въ невыгодную сдѣлку, ненавидѣло очень городъ, держалось руками и ногами за свою деревню, т. е. за данную деревню, обходя — сосѣднюю, гдѣ завелись комсомольцы и «товарищи». Не разъ поэтому между деревней, гдѣ я жилъ, и сосѣдомъ была поножевщина; разумѣется, дралась только молодежь. Били до смерти. Старики не вмѣшивались.

Однако на праздники парни и дѣвушки враждующихъ деревень обыкновенно собирались на перепутьѣ, возлѣ стѣнъ женскаго монастыря, что стоялъ по дорогѣ изъ одной деревни въ другую, и устраивали танцы. Парни приходили одѣтыми въ «тройку» и нѣкоторые даже въ глаженыхъ высокихъ воротникахъ, а дѣвушки всегда въ бѣлыхъ, очень короткихъ платьяхъ, бѣлыхъ чулкахъ и туфляхъ. Платья шились по-модному. Я никакъ не могъ привыкнуть видѣть Маньку, Катьку въ «туалетахъ»… Всю недѣлю онѣ ходили босыми, растрепанными и чуть ли не въ сарафанахъ. Не всѣ изъ нихъ, какъ я знаю, имѣли понятіе даже о желѣзной дорогѣ. Странно, но это такъ.

На праздничныхъ сборищахъ молодежь не обращалась другъ къ другу иначе, какъ: «кавалеръ» и «барышня». Именъ я не слыхалъ. Любопытно, что всѣ держались немного натянуто, вычурно, «галантерейно». Если кавалеръ «заносился», его окрикивали.

Играла большая «тальянка». Танцовали вальсъ, польку, венгерку. Во время танцевъ не улыбались, не разговаривали. Протанцовавъ, расходились: барышни и кавалеры сидѣли отдѣльно.

Очень интересно было наблюдать весь этотъ церемоніалъ. Я потомъ не разъ убѣждался, что крестьянская молодежь страшно хочетъ походить на бывшихъ помѣщиковъ, пользуясь для этого разными «балами». Меня, напр., постоянно приглашали именно на «балъ», происходившій на открытомъ воздухѣ подъ покровомъ монастырскихъ стѣнъ. Кстати, кавалеръ на такомъ балу всегда танцовалъ только со своей барышней. Послѣ бала, расходились по домамъ парами. «Политики» никогда на балахъ не было. Она начиналась послѣ того, когда кавалеры разставались со своими дамами и до утра шлялись по улицѣ деревни, горланя часто самыя непотребныя пѣсни.

Но все-таки пѣсня звучала всю праздничную ночь. Воистину ни одинъ народъ такъ не любитъ пѣть, какъ русскій.

---

Запомнился мнѣ одинъ изъ «баловъ». Получилъ я на немъ совершенно неожиданное для себя впечатлѣніе.

— А вы, можетъ быть, станцуете хороводъ? — осторожно спросилъ я барышню, мою сосѣдку. Какъ гость, я сидѣлъ на скамьѣ съ барышнями. Кавалеры стояли гурьбой въ сторонѣ.

Заранѣе на свой вопросъ я ждалъ отрицательный отвѣтъ.

Ничего подобнаго.

— Можно и хороводъ, — просто сказала барышня, поднялась и вдругъ звонко крикнула. — Тутъ хороводъ желаютъ. Эй, становись въ кругъ, кому охота. Кто заводитъ?

Многіе поднялись. Зашумѣли. Раздались голоса.

— Тарасовой, Тарасовой заводить. Оля, ты заводи.

Вышла «барышня». Что-то скомандовала. Молніеносно построились въ кругъ. Странно оживились, подтянулись. Барышня Оля въ серединѣ круга, и я услыхалъ:

Какъ на улицѣ дождикъ накрапывавыетъ,
Хороводъ красныхъ дѣвушекъ прибываетъ,
Охъ, вы, дѣвушки, поиграйте,
Ужъ какъ вы холостые, не глядите,
Вамъ глядѣньицемъ дѣвушекъ не взять,
Ужъ какъ взять ли, не взять ли по любви,
Что по батюшкину повелѣнью,
Что по матушкину благословенью.

Я съ глубокимъ волненіемъ вслушивался въ слова и мотивъ этой пѣсни и не отрываясь смотрѣлъ на плавныя движенія танцующихъ въ хороводѣ, удивляясь, какъ они не перепутаютъ его сложнѣйшихъ фигуръ, какъ внимательно зрители слѣдятъ за этими фигурами, иногда окриками помогая кому-либо изъ танцующихъ. На моихъ глазахъ переродились деревянные кавалеры и барышни. Звуки пѣсни, ея ритмъ, разрастаясь все больше, захватывали ихъ, что-то сбрасывали съ нихъ, отъ чего-то очищали. Древней красотой, величавой и простой, вѣяло отъ хоровода и участники его были въ этотъ моментъ сами не свои, а можетъ быть именно «свои»…

Звенѣлъ въ наступающихъ сумеркахъ голосъ Оли Тарасовой. Перекликались мужскіе голоса съ женскими. Хороводъ то плавно двигался, то кружился. Выскакивали пары на середину, что-то выкрикивали, кружились и сливались въ кругѣ съ остальными. Пѣсня смѣнялась пѣсней…

Черезъ рѣченьку лежала,
Тонка, гибка жердиночка,
Что никто по той жердиночкѣ
Не пройдетъ, не проѣдетъ…

Казалось, что можно видѣть и слушать хороводъ безъ конца. Вѣдь по большей части въ деревнѣ разносилась какая-то буквально безсмысленная частушка съ безконечными припѣвами. Я усталъ отъ нея, — такъ она навязла въ ушахъ:

Баба сѣяла муку
Чумъ ра-ра-ра-ра-ра-ра.
И сказала мужику:
Чумъ ра-ра-ра-ра-ра-ра….

И вдругъ вѣковая въ своей старинѣ пѣсня, да еще съ соблюденіемъ всего ритуала.

Деревенская молодежь потомъ еще угощала меня хороводами. Не могу не отмѣтить, что къ пѣсенной и плясовой старинѣ эта молодежь относилась съ удивительнымъ уваженіемъ. — «Въ хороводѣ баловаться нельзя», — говорили мнѣ кавалеры и барышни.

Конечно, господствуетъ въ деревнѣ частушка и прежде всего злободневная, сопровождаемая «дробнымъ танцемъ», удивительно похожимъ на чарльстонъ. Подъ конецъ бала обычно танцуются такія частушки.

Я записалъ нѣкоторыя:

У меня калоши есть,
Берегу ихъ къ лѣту,
Между нами говоря,
У меня ихъ нѣту…

---

У кого симпатьи нѣтъ,
Вы сходите въ комитетъ,
Въ комитетѣ разберутъ,
Но симпатьи не дадутъ…

---

Коммунистъ мой, коммунистъ,
Аленькія губки,
Скоро ваши галифэ
Перешьемъ на юбки.

---

Ахъ матросы, моряки,
Что надѣлали, —
Бабьи юбки всѣ на клошъ
Передѣлали….

Чтобы тамъ ни было, но русская деревня и сейчасъ поетъ. Мнѣ думается даже, что пѣсня звенитъ въ деревнѣ чаще и громче, чѣмъ до революціи. Народъ въ звукахъ хочетъ забыться, хочетъ что-то и кого-то перекричать. Отсюда частая безсмысленность частушки. Нужны звуки, крикъ, выкрикъ. И наравнѣ съ этимъ — въ деревнѣ страшное царитъ безмолвіе, тишина.

«Мысль заѣла, баринъ», — говорилъ мнѣ старикъ изъ охотниковъ, всегда съ удовольствіемъ расказывающій, какъ онъ охотился съ принцемъ П. А. Ольденбургскимъ на барсуковъ, и какъ принцъ, увидѣвъ, что «у меня, баринокь, лапти наскрозь промокли, приказалъ разуться, а самъ снялъ свой сапогъ и говоритъ: мѣряй, Степанъ… Я туды-сюды. А онъ какъ закричитъ: мѣряй, говорю тебѣ!… — Ну какъ ослушаться его высочества? Примѣрилъ. Въ самый разъ. Ахъ, штобъ тебя… И другой сапогь въ самый разъ. Надѣлъ и стою въ прынцевыхъ сапогахъ. Стою и смотрю, и ничего не понимаю. А онъ призвалъ своего адъютанта и говоритъ: запасные у насъ есть? — Никакъ-съ нѣтъ, ваше высочество. — Ну, говорить, я тогда посижу да покурю, а ты привези мнѣ сапоги… — Вотъ такъ прынцъ! Самый настоящій прынцъ. Штобъ нонѣшній комиссаръ сапогъ свой далъ? Подавится сапогомъ, а не дастъ. Ну, оно, конечно, — то прынцъ, а то, одно слово, комиссаръ»…

Такъ вотъ этотъ старикъ-охотникъ Степанъ, какъ-то и выразился насчетъ мужиковъ, что ихъ «мысль заѣла».

Я ухватился за это опредѣленіе.

— Что за мысль? — спрашиваю.

— Ишь ты, — хитро подмигнулъ мнѣ старикъ. — Прыткій ты, баринокъ. Сейчасъ вынь да положь ему, какая такая мысль… А я развѣ знаю, что за мысль. Она, поди, безъ хвоста… За что ее ухватить, чтобъ разсмотрѣть? Говорю тебѣ: мысль заѣла, и все тутъ. Самая настоящая мысль. Ты полагаешь, ежели мужикъ копаетъ землю, такъ онъ не думаетъ?… Врешь: думаетъ.

Такъ я и не узналъ, какая «мысль заѣла» деревню…

Н. Мишеевъ.
Возрожденіе, №1662, 20 декабря 1929

Views: 40

Вы, навѣрно, съ иронической улыбкой прочли замѣтку о предпріятіи доктора Эрнеста Шоу.

Вамъ безусловно показалось курьезнымъ все это: и переѣздъ пятидесяти американцевъ въ Центральную Африку, и ихъ желаніе начать первобытную жизнь, и ихъ мечта создать новую расу.

А между тѣмъ, такъ ли это смѣшно?

Вѣдь идея «Тарзана», какъ извѣстно, начинаетъ все больше и больше захватывать нашъ цивилизованный міръ. Съ какимъ интересомъ читается этотъ романъ во всѣхъ странахъ всѣми слоями населенія и всѣми возрастами. Ни одинъ изъ лучшихъ романистовъ Европы не можетъ похвастать такимъ тиражемъ, какъ авторъ этой симптоматической книги.

Да и кому нужны, въ самомъ дѣлѣ, надоѣвшія утонченныя слова, изысканные литературные образы, надломленныя городскія души, когда отъ автомобильныхъ гудковъ и звуковъ радіо хочется просто бѣжать въ лѣсъ, схватиться за первую попавшуюся вѣтку и раскачиваться и раскачиваться, оглушая воздухъ накопившимся за долгіе годы воемъ!

Вотъ другое дѣло, если бы мнѣ сказали, что идея доктора Шоу не нова. Что задолго до Шоу приблизительно такое же предпріятіе организовано нами, парижскими бѣженцами. Что мы тоже устраиваемъ возлѣ Сенъ-Сира русскій поселокъ на тѣхъ же приблизительно началахъ, что и пресыщенные богатые американцы:

Кругомъ лѣсъ, посреди поляна и ни копейки денегъ въ карманѣ.

Но если не говорить о пріоритетѣ, а разсуждать просто такъ, то предпріятіе американскаго доктора безусловно заслуживаетъ серьезнаго вниманія.

Вѣдь въ самомъ дѣлѣ. Человѣчество совершенно не хочетъ вдуматься въ то, что будетъ съ нимъ черезъ какую-нибудь тысячу лѣтъ.

Безъ сомнѣнія, въ 2930-мъ или 3000-мъ году жизнь приметъ такія формы, что страшно даже представить. Изъ Европы образуется сплошной безконечный городъ. Люди начнутъ ходить съ наушниками, чтобы не оглохнуть, съ наглазниками, чтобы не ослѣпнуть. Аксиданы [1] будутъ происходить не только на улицахъ, но даже въ собственныхъ квартирахъ, на собственныхъ кроватяхъ. Одѣваться нужно будетъ въ особые герметическіе сосуды, чтобы никто не раздавилъ и никто, свалившись, не разможжилъ голову… Населеніе Африки, Европы, Азіи — перемѣшается, негры будутъ въ воздушномъ метро ѣздить изъ Конго въ Парижъ, парижане будутъ со службы летать въ гранъ-банлье [2] — въ Абиссинію.

И въ результатѣ, конечно, народится новая своеобразная аристократія. Это тѣ, которые могутъ не ѣздить, а ходить пѣшкомъ, не летать, а гулять, не бывать въ театрахъ, а сидѣть дома, не пользоваться искусственнымъ освѣщеніемъ, а видѣть небо, и не одѣваться въ металлическіе сосуды, а накидывать одинъ только легкій поясокъ съ бахромой.

Это будетъ въ жизни самымъ дорогимъ, недоступнымъ: имѣть мѣсто для прогулокъ, влѣзать на уцѣлѣвшее дерево, принимать солнечную ванну, чтобы никто не видѣлъ. И въ салонахъ такихъ аристократовъ будутъ вестись разговоры:

— Представьте, бѣдный Джонсъ впалъ въ такую нищету, что не можетъ уплатить за право хожденія пѣшкомъ по тротуару.

— Да что вы? И что онъ думаетъ дѣлать?

— Ну, что же… Принужденъ бѣдняга влачить жалкое существованіе. Или ѣздить въ собственномъ автомобилѣ. Или летать.

— Ахъ, какой ужасъ. Нужно обязательно какъ-нибудь пригласить ихъ къ себѣ, пусть погуляютъ у меня по садовой дорожкѣ, разомнутъ ноги…

И вотъ, къ тому времени, когда появится подобная аристократія, раса доктора Шоу придется какъ нельзя болѣе кстати. Если ей удастся оградить свой тропическій лѣсъ отъ чужого вторженія, если она сохранить старые навыки, — это будетъ самая утонченная часть населенія земного шара.

Про ея представителей будутъ съ завистью говорить:

— Посмотрите, какъ онъ знатенъ! У него ничего нѣть, кромѣ крошечной хижины и лужайки.

А про какого-нибудь парижанина, живущаго въ небоскребѣ съ шоффажемъ, пневмажемъ, радіажемъ, электражемъ и элеважемъ, [3] скажутъ съ презрѣніемъ:

— Дикарь! Живетъ по всѣмъ правиламъ техники и даже летаетъ по вечерамъ во дворецъ Телеоперы смотрѣть радіостереоскопофоногеническіе спектакли!

[1] Дорожныя происшествія (фр.)

[2] Дальнюю окраину (фр.)

[3] Отопленіемъ, пневматической почтой, радіо, электричествомъ и лифтомъ (шуточный русско-французскій).

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1653, 11 декабря 1929

Views: 29