Русское Зарубежье свято чтитъ день Пушкина, «День Русской Культуры».
Этотъ день знаменуетъ собою непрерывность культурнаго равитія нашей Родины, утвержденіе нашего духовнаго прошлаго, кощунственно и злобно попираемаго большевиками.
Столь же благоговѣйно чтитъ зарубежная Россія «День Русскаго Инвалида». Оба они тѣсно между собою связаны.
Инвалиды вооруженной рукой боролись за духъ національной культуры, за ея непреходящія цѣнности. Они мужественно, до конца держали въ своихъ рукахъ русское знамя, возложивъ на насъ священный долгъ продолженія борьбы.
И борьба не прекратилась. Изъ нашей среды вышли герои, которые положили жизнь свою за новую, свободную Россію. Великъ синодикъ убіенныхъ и замученныхъ. Забыть о нихъ мы не можемъ.
Память о погибшихъ должна объединять васъ не только во имя прошлаго, но и во имя будущаго, во имя волевого устремленія къ дѣйствію, во имя освобожденія нашей великой Родины.
Съ особой остротой оживаетъ память о герояхъ въ страшный, судный день годовщины захвата власти большевиками.
Въ этотъ скорбный день память объ убіенныхъ борцахъ за Россію преисполняетъ сердца наши преклоненіемъ передъ ихъ подвигомъ. Но этого мало. Пусть въ сердцахъ нашихъ родится гнѣвъ, что сжигаетъ сомнѣнія, расплавляетъ сердца, закаляетъ волю, воспламеняетъ дѣйственную непримиримость.
И если для большевиковъ 7-е ноября — день торжества о прошломъ, то да будетъ онъ для насъ призывомъ къ побѣдѣ грядущей, днемъ волевого преодолѣнія сна и смерти, днемъ воскресенія.
Мы призываемъ всѣхъ, русскихъ людей, въ разсѣяніи сущихъ, къ установленію новаго дня, «Дня Непримиримости».
Пусть день этотъ будетъ для насъ днемъ упованій, днемъ объединенія, залогомъ грядущаго воскресенія Россіи.
Россійскій Общественный Комитетъ въ Польшѣ устанавливаетъ 9-го ноября, въ первое воскресенье послѣ 7-го ноября, «День Непримиримости» и надѣется, что его починъ будетъ поддержанъ всей Зарубежной Россіей.
Пусть во всѣхъ городахъ и весяхъ, куда судьба бросила насъ, день этотъ будетъ днемъ молитвеннаго поминовенія усопшихъ героевъ, днемъ живого обѣта непримиримости и воли къ освобожденію.
Предсѣдатель Н. Булановъ. Члены правленія: В. Брандъ, П. Симанскій, Д. Философовъ, А. Хирьяковъ. Управляющій дѣлами: С. Л. Войцеховскій. Варшава, 1-го ноября 1930 года.
Въ заканчивающемся году праздновалось много юбилеевъ. Истекло сто лѣтъ и со времени одного изъ печальнѣйшихъ событій нашей исторіи: польскаго возстанія 1830 года.
Оно обыкновенно представляется національною борьбою Польши за независимость. Спору нѣтъ: варшавскія событія 1830 года вскорѣ приняли этотъ характеръ. И все же данный взглядъ нѣсколько упрощаетъ, т. е. извращаетъ, историческую перспективу.
***
Эпоха реальной уніи Россіи съ такъ называемою «конгрессовою» Польшею — (1815 — 1830) была для послѣдней порою не только матеріальнаго процвѣтанія, но и моральнаго благоденствія. Польша быстро залѣчила въ эту пору свои старыя раны эпохи раздѣловъ и Наполеоновскихъ войнъ и изъ разоренной страны превратилась въ цвѣтущій край. Этого не отрицаютъ и польскіе историки. Александръ I былъ однимъ изъ популярнѣйшихъ польскихъ королей. Тогда-то и создалось положеніе, при которомъ полякъ могъ быть горячимъ патріотомъ польскаго отечества и одновременно — вѣрнымъ сыномъ Имперіи.
***
Начальный актъ возстанія — нападеніе небольшой кучки «горячихъ головъ» на Бельведерскій дворецъ (резиденція намѣстника цесаревича Константина) — было совершено не во имя польской независимости, но во имя революціонной догмы, оживленной событіями того же года во Франціи, Бельгіи и Италіи… Вполнѣ вѣроятно, что, если бы Константинъ Павловичъ не покинулъ Варшавы на другой же день послѣ Бельведерскаго покушенія, все имъ бы и ограничилось.
Однако и въ первое время по его отъѣздѣ польская революція опредѣлилась далеко не сразу. Съ величайшимъ лишь трудомъ удалось уговорить блестящаго Хлопицкаго, героя Наполеоновскихъ войнъ, принять командованіе надъ войсками. Ему пришлось однако вскорѣ уйти. И такъ-то движеніе получило постепенно характеръ борьбы за полное отдѣленіе отъ Россіи… Характерно однако, что оно и впослѣдствіи не было направлено ни противъ Пруссіи, ни противъ Австріи, владѣвшихъ значительными частями чисто польскихъ территорій. Такъ-то «національный» характеръ движенія до конца оставался въ нѣкоторомъ туманѣ.
Тѣмъ не менѣе борьба была кровопролитною и жестокою… Въ десяткахъ сраженій польскими войсками были проявлены чудеса стойкости и воинской доблести. И хотя ихъ командованіе рѣдко стояло на высотѣ задачи, наступленіе Дибича кончилось неудачей, и лишь Паскевичу удалось подавить возстаніе, и при томъ цѣною огромнаго напряженія.
***
Въ этомъ взаимномъ озлобленіи сторонъ, въ этой кровопролитной, создавшей новую національную польскую эпопею, борьбѣ, — и родилась, въ сущности, взаимная вражда между Польшею и Россіей, отмѣтившая послѣдующія десятилѣтія и зарожденіе которой было ретроспективно отодвинуто «идеологами» обѣихъ сторонъ въ отдаленное историческое прошлое. Но не польское національное чувство, а революціонная догма, захватившая лишь ничтожное меньшинство тогдашней польской интеллигенціи, начала эту борьбу. Не анти-русскій польскій «шовинизмъ» былъ причиною возстанія 1830 года: напротивъ, онъ оказался его результатомъ. Но, разъ начавшись, борьба сообщила опредѣленный анти-русскій уклонъ польскому націонализму послѣдующей эпохи. Послѣ возстанія возникла, подъ знакомъ борьбы съ Россіей, польская эмиграція, сыгравшая крупную роль — среди враждебныхъ Россіи силъ въ Европѣ. Эти силы дали много воды на мельницу славянофильства, т. е. способствовали взаимному отчужденію Европы и Россіи и тѣмъ самымъ и ея внутреннему болѣзненному перерожденію второй половины XIX вѣка…
Всего этого не слѣдуетъ, какъ кажется, забывать и при обсужденіи современныхъ русско-польскихъ отношеній.
Александръ Салтыковъ. Возрожденіе, № 2033, 26 декабря 1930.
Изъ телеграммы читателямъ «Возрожденія» уже извѣстно, что берлинское правительственное бюро, спеціально наблюдающее за фальшивомонетчиками, нашло въ банковскомъ обращеніи нѣкоторое количество пятирублевыхъ совѣтскихъ банкнотъ съ одинаковыми номерами серій, порядка, одинаковыми литерами, словомъ, ничѣмъ другъ отъ друга не отличающихся. Отличить ихъ отъ подлинныхъ невозможно. Въ распоряженіи этого бюро имѣется сейчасъ 200 такихъ пятирублевыхъ билетовъ выпуска 1925 года.
Эксперты Рейхсбанка, приглашенные бюро на консультацію, единогласно заявили, что банкноты — не фальшивыя, а настоящія и изготовлены, судя по клише и характеру работы, въ московской экспедиціи заготовленія государственныхъ бумагъ.
«Фосс. Цейт.» по этому поводу пишетъ, что нѣсколько времени назадъ одна крупная германская торговая фирма, имѣющая дѣла съ большевиками, получила отъ своихъ контрагентовъ 15.000 рублей въ знакахъ 3-хъ и 5-ти рублеваго достоинства. Банкноты были новенькіе въ пачкахъ. При сдачѣ этихъ денегъ въ банкъ, чиновники съ удивленіемъ замѣтили, что всѣ трехрублевки, какъъ одна, и всѣ пятирублевки также одного года, одной серіи и одного порядковаго номера. Тогда германское министерство иностранныхъ дѣлъ, черезъ свое посольство въ Moсквѣ, обратилось съ запросомъ къ совѣтской власти. Большевики отвѣтили кратко, что банкноты дѣйствительно настоящіе, а тожество номеровъ — результатъ «типографской ошибки».
Германская полиція обратилась ко всѣмъ лицамъ, имѣющимъ въ своемъ распоряженіи совѣтскіе денежные знаки, съ просьбой передавать ихъ для экспертизы въ соотвѣтствующія учрежденія.
Но вотъ какъ только какое-нибудь нововведеніе, домъ, напримѣръ, новый построятъ на бульварѣ Мадленъ, таксу въ метро повысятъ, театръ новый откроютъ, — сейчасъ же въ душѣ какой-то непріятный отзвукъ и горькое чувство:
— Старожилами постепенно становимся, чортъ возьми!
Первый, особенно сильный ударъ по сознанію почувствовалъ я, когда соединили норъ-сюдъ [1] съ метро и стали замазывать краской старое наименованіе линіи.
Такъ мы всѣ привыкли къ названію, такъ твердо запомнили, что билеты этой линіи не годятся для линій другихъ. И вдругъ реформа.
Далѣе. Были въ автобусахъ хорошенькіе цвѣтные билетики. Кондукторъ самъ отрывалъ, бралъ за нихъ деньги, давалъ сдачу. Время шло, билеты вошли въ нашу плоть и кровь, вызывали привычныя движенія руки, одни и тѣ же слова при указаніи станціи…
Былъ недалеко отъ моей медонской квартиры огромный запущенный паркъ. Нежилой замокъ, стоявшій посреди, считался неблагополучнымъ по привидѣніямъ. Сосѣди иногда видѣли въ окнахъ свѣтъ, кое-кому удавалось наблюдать среди зарослей парка жуткія бѣлыя тѣни.
Привыкъ я проходить мимо него каждый день, наблюдать сквозь рѣшетку таинственный полумракъ чащи, вдыхать свѣжесть лѣсныхъ ароматовъ.
И вдругъ перемѣнились владѣльцы, налетѣли предприниматели, перерубили всѣхъ великановъ, оголили пространство, разбили на участки для продажи въ разсрочку, превратили замокъ въ бюро. И разбѣжались призраки, кто куда: одинъ въ Вальфлери, другой въ Севръ. Погасъ необъяснимый свѣтъ въ окнахъ, появился вполнѣ объяснимый свѣтъ въ помѣщеніи консьержа. Страничка медонской исторіи перевернулась.
А мы все сидимъ.
И вотъ, наконецъ, послѣдній ударъ, для меня самый чувствительный, самый тяжелый: реформа на монпарнасской желѣзной дорогѣ.
Кто не помнитъ этихъ чарующихъ двухъэтажныхъ вагончиковъ, которыми наша дорога могла смѣло гордиться, какъ остаткомъ сѣдой старины?
Построенные еще при Стефенсонѣ, послѣдній разъ ремонтированные во времена Крымской кампаніи, они болѣе полустолѣтія шатались отъ Парижа къ Версалю и отъ Версаля къ Парижу, без результатно просясь на отдыхъ въ какой-нибудь изъ музеевъ.
Кто ихъ видѣлъ хоть разъ, тотъ никогда не забудетъ. Коротенькіе, узенькіе, низенькіе, дрожащіе, кряхтящіе, трещащіе; съ глухо рыдавшими колесами, находившими живой откликъ въ почкахъ у пассажировъ: съ тормазами дѣйствовавшими только черезъ пять минутъ послѣ остановки; съ потолками, спустившимися на самыя плечи публики; съ окнами, отбивавшими звонкую дробь парадовъ Третьей Имперіи… Эти вагончики были такъ уютны, такъ привычны для всѣхъ!
Наклонивъ голову, подобравъ ноги, заберешься въ милый, крошечный «компартиманъ» [3] для курящихъ, сядешь въ уголокъ, закуришь. И вокругъ тебя девять такихъ же курильщиковъ.
Послѣ первой же папиросы ничьихъ лицъ не видно въ дымномъ туманѣ. Чуть вырисовывается только гдѣ-нибудь чья-то голова безъ рукъ и безъ туловища. Или нога, неизвѣстно откуда появившаяся, неизвѣстно кому принадлежащая, торчитъ близко, рядомъ.
Сидишь, куришь, пробуешь прочесть газету при свѣтѣ ночника, вдѣланнаго въ заднюю стѣнку. И кое-что видишь:
Вотъ буква «о». Вотъ, черезъ нѣсколько странныхъ козявокъ, вполнѣ очерченное А. Иногда даже заголовокъ разберешь. Фотографію опредѣлишь: женщина или мужчина.
Привыкъ я къ этимъ вагончикамъ, полюбилъ всей душой, иногда даже взбирался наверхъ, на имперіалъ, чтобы вообразить себя пассажиромъ океанскаго корабля во время торнадо. Мѣсяцы шли незамѣтно, день такъ быстро скользилъ одинъ за другимъ…
И вдругъ новая непріятность. Новый ударъ. Вагоны перемѣнили на-дняхъ.
Подхожу къ поѣзду и не узнаю. Блестящія, ярко освѣщенныя пульмановскія чудовища. Роскошная отдѣлка, зеркальныя окна, великолѣпныя рессоры, свѣжая, еще пахнущая масломъ, краска…
А моихъ милыхъ хорошихъ, старыхъ знакомыхъ убрали. Нѣть ихъ. И не будетъ. Никогда. Цѣлую вѣчность.
Навернулись ли у меня на глазахъ слезы при видѣ подобнаго зрѣлища или нѣтъ, говорить здѣсь не буду. Однако какъ грустно стало! Какъ больно!
Едва ли удастся погасить пожаръ, который разгорается въ Испаніи. Безпорядки вспыхнули тамъ по разному поводу, въ разныхъ городахъ, въ разной средѣ — въ студенческой, въ рабочей, въ военной. Не думаю, чтобы монархіи Альфонсо XIII посчастливилось справиться съ этимъ нѣсколько хаотическимъ движеніемъ, — тѣмъ болѣе опаснымъ, чѣмъ болѣе хаотическимъ. Подавить его силой — не въ средствахъ, повидимому, королевской власти, а умиротворить его эта власть не можетъ потому, что оно направлено прежде всего противъ нея самой.
***
Монархическая форма правленія опасна тѣмъ, что монархія притягиваетъ революцію, какъ высокая башня молнію. Я не хочу этимъ сказать, что монархія вызываетъ революцію неизбѣжными при монархіи злоупотребленіями. Думаю, что злоупотребленія нисколько не менѣе неизбѣжны при республикѣ, чѣмъ при монархіи. Но монархія является ужъ слишкомъ удобнымъ, слишкомъ нагляднымъ «козломъ отпущенія» для всякаго революціоннаго движенія! Всякому недовольству, всякому такъ называемому «народному гнѣву» въ этомъ случаѣ ужъ очень соблазнительно легко найти общедоступное объясненіе. «Во всемъ виноватъ король, долой короля, да здравствуетъ республика»… Что можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ, проще и, если можно такъ выразиться, портативнѣе такого революціоннаго лозунга! Вопросъ иной, конечно, насколько такой лозунгъ является оправдываемымъ серьезной необходимостью. Сказать «долой короля» — страшно легко, поступить сообразно этому въ минуту всеобщаго броженія — тоже не такъ ужъ трудно. Но вотъ, если бы нашелся человѣкъ, который спросилъ бы революціонера: — «Хорошо, долой короля, а что дальше?» Сегодня — долой короля, а что будетъ завтра? На это едва ли онъ получилъ бы вразумительный отвѣтъ. И былъ бы не въ правѣ такого отвѣта ждать. Ибо у революцій есть свой освященный исторіей обычай: не думать не только о завтрашнемъ днѣ, но даже о вечерѣ сегодняшняго дня.
***
Объ этомъ завтрашнемъ днѣ Испаніи или объ этомъ вечерѣ ея сегодняшняго дня я лично не думаю особенно пессимистически. Говорятъ, въ теперешнемъ движеніи принимаютъ большое участіе коммунисты. Это, конечно, вполнѣ вѣроятно. Но вѣроятно и то, что роль коммунистовъ нѣсколько умышленно преувеличивается съ педагогическими цѣлями правительственными сообщеніями. Въ нынѣшней стадіи революціонное движеніе въ Испаніи имѣетъ характеръ нѣсколько неопредѣленно республиканскій. Вотъ если оно въ этой стадіи побѣдитъ, то тутъ начнется работа большевиковъ въ хорошо намъ извѣстномъ направленіи, ведущемъ къ «углубленію революціи»…
Не думаю, однако, что коммунизмъ можетъ тамъ расчитывать на успѣхъ. Латинскимъ народамъ свойственно чувство мѣры нѣсколько большее, нежели народамъ Востока Европы. Испанія кромѣ того страна сельская, крестьянская, страна въ значительной части своей (хотя бы только въ женской части) католическая, страна не испытавшая глубокихъ потрясеній войны. Политическія бури затрагиваютъ поверхность ея жизни, но соціальная толща ея пребываетъ въ состояніи той инерціи, которая обезпечиваетъ ей не лишенный своеобразной мудрости покой.
Павелъ Муратовъ. Возрожденіе, № 2024, 17 декабря 1930.
…Привидѣнія были не усмотрѣны мною: другіе ихъ видѣли, видѣли и бѣжали въ ужасѣ. Въ этомъ прелесть исторіи. Это единственный случай, когда я готовъ поклясться на Евангеліи, что привидѣнія, призраки, потустороннія силы были, несмотря на то, что именно я ихъ не примѣтилъ: чудесное, близъ меня находившееся, не удостоило меня, не обнаружилось моему зрѣнію и слуху. Рекомендую всѣмъ оккультистамъ, т. е. духоискателямъ, эту исторію. Я ее разскажу такъ, какъ она дѣйствительно была, протокольно, не прибавляя ни одного слова. Да послужитъ мой разсказъ документомъ.
Самъ я всегда держался мнѣнія, что что для насъ было бы слишкомъ много чести, если бы духи, загробный міръ вмѣшивался въ наши маленькія житейскія дѣла, а тѣмъ болѣе пугалъ Ивана Ивановича и мѣшалъ ему спать… На что мы духамъ?.. Жаль, конечно. Такое вмѣшательство подымало бы значеніе жизни. Тургеневъ гдѣ-то сказалъ: «Страшно не то, что есть привидѣнія, а страшно то, что ихъ нѣту». Дальше онъ кажется скорбитъ о существованіи непреклоннаго закона природы, закона причинной связи, отъ чего нельзя уйти и т. д.
Поэтому я привидѣній не боюсь. И принялъ бы ихъ, если бы они меня навѣстили, радостно и привѣтливо. Во всякомъ случаѣ я бы отъ нихъ не сталъ убѣгать… Между тѣмъ меня-то они разъ, когда ихъ наличіе, установлено было съ несомнѣнностью, обошли…
Еще одна оговорка: свою исторію я какъ-то разсказалъ А. М. Ренникову у него на елкѣ въ Бѣлградѣ. Онъ сдѣлалъ изъ моего разсказа юмористическій очеркъ. *) Оговариваюсь, чтобы кто-нибудь не подумалъ, что я канву заимствовалъ изъ беллетристики.
***
Домъ Кунина. Уцѣлѣлъ; въ началѣ нынѣшняго вѣка надстроенъ на два этажа.
Въ январѣ 1909 года, будучи прокуроромъ смоленскаго окружного суда, я былъ переведенъ въ Москву на должность товарища прокурора судебной палаты. По пріѣздѣ въ Москву я остановился въ «Княжемъ дворѣ» и сталъ искать квартиру. Это оказалось нелегко. Въ Москвѣ свободныхъ квартиръ въ районѣ Арбата, Пречистенки, квартиръ въ четыре-пять комнатъ не было. Я помѣстилъ въ газетѣ публикацію и черезъ два дня получилъ письмо отъ незнакомой дамы, предлагавшей мнѣ переуступить квартиру въ домѣ Кунина на углу Пречистенки и Смоленскаго бульвара.
Я поспѣшилъ поѣхать по адресу. Всѣ москвичи помнятъ домъ Кунина, громадный пятиэтажный домъ, выходившій на Пречистенку и на бульваръ. Самъ домъ былъ только что выстроенъ, немножко, какъ будто, жидко, но нарядно и весело. Въ немъ была даже, помнится, какая-то пестрота. Мѣсто тутъ вообще свѣтлое, просторное.
Поднялся я на третій (кажется) этажъ. Позвонилъ. Мнѣ открыла красивая, блѣдная брюнетка, лѣтъ тридцати. У ней были большіе грустные глаза. Была въ траурѣ. Мы сѣли за столъ и въ пять минутъ сговорились. Квартира мнѣ понравилась. Четыре комнаты, великолѣпная ванна, комната для прислуги. На бульваръ балконъ, маленькій, въ формѣ подстаканника. Квартирка полная свѣта, жизнерадостности. Все въ квартирѣ было ново. Домъ былъ съ иголочки, только что выстроенъ.
Получивъ контрактъ съ надписью о переуступкѣ, я поинтересовался узнать, когда можно будетъ переѣхать.
— Да хоть завтра, — сказала моя собесѣдница.
Она проявляла какое-то безпокойствіе, хотѣла что-то мнѣ сказать, объяснить, но стѣснялась. Такъ мнѣ казалось. Но я былъ счастливъ, что нашелъ квартиру, и не обращалъ вниманія на тревогу дамы. Тѣмъ не менѣе я счелъ нужнымъ поделикатничать.
— А какъ же вы, куда вы дѣнетесь?..
— О, я давно уже не живу на этой квартирѣ, я переѣхала къ матери, и бываю здѣсь иногда днемъ. Я вообще жила здѣсь недолго, — прибавила она и запнулась…
Но я ничего не замѣчалъ, а думалъ, какъ на другой день устроюсь съ перевозкой вещей. лежавшихъ на складѣ у транспортной конторы.
— Ну, отлично, я значитъ переѣду завтра — вечеромъ.
— А я мебель увезу утромъ.
— Днемъ же приберутъ квартиру…
На другой день къ вечеру я переѣхалъ изъ гостиницы. Перевозилъ меня курьеръ, потому что прислуги у меня не было. Спалъ я одинъ въ квартирѣ среди поставленныхъ куда попало вещей, на кровати, устроенной мнѣ курьеромъ. Онъ мнѣ первые дни прислуживалъ, пока я не нашелъ прислугу. Первые дни въ квартирѣ я жилъ совершенно одинъ.
Потомъ жизнь шла своимъ чередомъ.
Въ августѣ мѣсяцѣ я переѣхалъ въ Кривоарбатскій переулокъ, потому что контрактъ кончился, а хозяинъ мнѣ набавилъ плату. Новая квартира выходила въ колодецъ темнаго двора, была мрачная, и я не одинъ разъ пожалѣлъ бонбоньерку Смоленскаго бульвара.
***
Поздней осенью въ томъ же году въ Художественномъ кружкѣ былъ концертъ. Народу въ кружкѣ набралось почему-то видимо-невидимо. Послѣ концерта я со знакомыми пробирался наверхъ ужинать. Мнѣ заступила дорогу молодая дама, блѣдная и красивая и сказала:
— Мосье Чебышевъ, вы меня не узнаете?..
— Нѣтъ, извините, не могу сейчасъ припомнить.
— Вы у меня пересняли квартиру въ домѣ Кунина… Я передъ вами очень виновата.
Я не скрывалъ нетерпѣнія, кто-то изъ шедшихъ со мной ужинать тащилъ меня за рукавъ, торопя меня.
— Я передъ вами очень виновата. Въ этой квартирѣ нельзя жить.
Меня не интересовало, почему нельзя жить на квартирѣ, которая меня удовлетворяла во всѣхъ отношеніяхъ. Кромѣ того я больше тамъ не жилъ, что и сообщилъ волновавшейся дамѣ.
— Вы, конечно, тоже не могли жить, а потому переѣхали. Я не выдержала и одной недѣли, это былъ сплошной ужасъ.
Кто-то изъ моей компаніи мнѣ шепталъ на ухо:
— Мы останемся безъ стола…
Остаться «безъ стола» для москвича было крайнимъ предѣломъ бѣдствій.
— Я бросилъ квартиру, потому что хозяинъ набавилъ…
Дама повела плечами, выражая полное недоумѣніе.
— Извините, — сказалъ я, — меня вотъ они торопятъ… Это очень интересно, я вамъ позвоню…
Я быстро простился, черезъ минуту сидѣлъ наверху въ столовой и участвовалъ въ обсужденіи вопроса, что заказать…
***
Въ третьемъ часу ночи я покачивался на «бубликахъ» лихача, отвозившаго меня обыкновенно домой изъ Кружка. Такіе извозчики постоянно дежурили у подъѣзда и за цѣлковый отвозили куда угодно, хоть на Воробьевы…
И вдругъ я вспомнилъ мою блѣдную, взволнованную даму, которая отъ «сплошного ужаса» бѣжала съ квартиры, гдѣ я безмятежно прожилъ болѣе полугода. Что за притча!?. Она производила совсѣмъ благопріятное впечатлѣніе, видимо была образована, изъ хорошей семьи. Значитъ съ нею случилось на той квартирѣ дѣйствительно что-то чрезвычайное, если она много времени спустя сочла себя обязанной подойти ко мнѣ, незнакомому человѣку, съ покаянной и безъ глубокаго волненія не могла говорить о «квартирѣ». Тогда я сталъ съ напряженіемъ вспоминать. Нѣтъ я рѣшительно ничего въ ней не замѣчалъ. Превеселая была квартира. Я часто оставался въ ней одинъ, возвращался поздно ночью домой, засиживался за работой… Никогда ничего не ощущалъ жуткаго…
И вдругъ я вспомнилъ…
Какъ-то лѣтомъ въ іюлѣ мѣсяцѣ ко мнѣ пріѣхалъ мой бывшій коллега по надзору и большой другъ П. Семья П-ва проводила лѣто въ деревнѣ, а потому онъ предпочелъ остановиться у меня, вмѣсто того, чтобы жить у себя безъ стола и прислуги. Онъ долженъ былъ пробыть у меня дней пять.
П-у была поставлена кровать въ гостиной. Разошлись мы въ первомъ часу ночи.
Я сейчасъ же заснулъ. Спалъ можетъ быть часа два…
Проснулся я отъ того, что меня кто-то съ силой теребилъ за плечо. Раскрывъ глаза, я увидѣлъ, что спальня освѣщена и зажмурилъ глаза, сперва не разобравъ, кто меня разбудилъ. Потомъ только ощутилъ, что кто-то стоитъ, наклонился надо мной. Первоначально я стоявшаго у постели не узналъ. Присмотрѣвшись, узналъ: это былъ блѣдный, — нѣтъ не блѣдный, а бѣлый П-въ, точно постарѣвшій на десять лѣтъ, глаза раскрыты отъ страха, дрожалъ подбородокъ…
— Что съ тобой? — спросилъ я.
— Тамъ… Нельзя спать… Я не могу тамъ спать…
Спросонокъ я не вдумывался въ его слова и состояніе.
— Хорошо… Я пойду спать въ гостиную, а ты ложись здѣсь.
Я, зѣвая и протирая глаза, отправился въ гостиную и легъ въ кровать П-ва, немедленно заснулъ и спалъ до утра.
Отъ прислуги я узналъ, что П. рано утромъ уѣхалъ, сказавъ, что ѣдетъ въ деревню. Долженъ же онъ былъ прожить у меня недѣлю.
Я не придалъ тогда этому ночному эпизоду и внезапному отъѣзду никакого значенія. Осенью, когда П-вы перебрались изъ имѣнія въ Москву, я обо всемъ забылъ…
Но теперь, возвращаясь изъ Кружка, послѣ встрѣчи съ дамой, я вспомнилъ «ночной эпизодъ» и стремительное бѣгство П-ва. Исторія была любопытна.
На другой день я рѣшилъ позвонить по телефону дамѣ, но оказалось, что забылъ ея фамилію. Зато при ближайшей встрѣчѣ черезъ два дня съ П-вымъ я потребовалъ, чтобы онъ мнѣ разсказалъ, что тогда лѣтомъ мѣшало ему У меня спать.
— Да я не помню… на улицѣ шумъ.
Онъ смутился и смотрѣлъ на меня растерянно.
— Врешь, ты слишкомъ деликатенъ, и ради этого не сталъ бы меня поднимать съ кровати.
П-въ еще тогда сохранялъ присущія ему съ юности черты красиваго, застѣнчиваго мальчика, русскаго отрока… Онъ былъ не трусъ, совсѣмъ не мистикъ, реалистъ въ русскомъ смыслѣ.
Я долго еще къ нему приставалъ, но безуспѣшно. Онъ былъ скрытенъ и упрямъ. Потомъ пришли другія заботы.
У меня жилъ лакеемъ въ то время полякъ Августинъ. Видъ у него былъ карманнаго вора, глаза бѣгали… Онъ ходилъ по комнатамъ, точно собирался все время завернуть за уголъ. Августинъ могъ служить живымъ опроверженіемъ мнѣнія, что «лицо — зеркало души». Это былъ честнѣйшій малый. Онъ служилъ у меня послѣднія двѣ недѣли моего пребыванія въ домѣ Кунина, въ «зловѣщей» квартирѣ. Я обратился къ нему съ разспросами.
Августинъ саркастически усмѣхнулся:
— Баринъ, да развѣ вы не замѣтили, у васъ на той квартирѣ прислуга каждую минуту мѣнялась?
Я вспомнилъ… Прислуга дѣйствительно не уживалась. Мѣнялись кухарки, лакеи. Раза два было такъ, что прислуга уходила, не сказавшись, безслѣдно пропадала. Я никакъ не могъ объяснить себѣ этого, такъ какъ обычно люди жили у меня подолгу.
— Да въ чемъ было дѣло, что собственно происходило?..
— Они говорили, что больно… «страшно»…
— Да что «страшно», скажи на милость.
Отличительной особенностью Августина было то, что онъ ни по-русски, ни по-польски не могъ даже приблизительно формулировать своихъ мыслей.
— Ну, такъ скажи пожалуйста, что же ты-то «тамъ» видѣлъ или слышалъ?..
— Да я, баринъ, тамъ никогда не ночевалъ…
Послѣ допроса «съ пристрастіемъ» выяснилось, что Августинъ уходилъ ночевать къ своей «подружкѣ», да и вообще въ мое отсутствіе не оставался въ квартирѣ. Къ тому же послѣднія двѣ недѣли меня не было въ Москвѣ, не то уѣзжалъ я на сессію, не то у кого-то гостилъ…. Квартира оставалась безъ обитателей.
Я думаю, что не преувеличиваю, находя это происшествіе исключительнымъ. Цѣлый рядъ свидѣтелей, ничѣмъ между собой несвязанныхъ: дама, П-въ, нѣсколько слугъ, кухарокъ… Съ квартиры бѣжали, бѣжали всѣ опрометью, одну женщину я долженъ былъ разыскивать, чтобы доплатить жалованье, и такъ и не разыскалъ…
Обыкновенно въ такихъ событіяхъ играетъ значительную роль молва, люди другъ друга заражаютъ собственными настроеніями, подзадориваютъ другъ друга… Здѣсь наоборотъ: никто не дѣлился съ другими страшными разсказами, больше отмалчивались, отдѣлывались намеками, старались только поскорѣе подальше убраться изъ недобраго мѣста, которое было не руинами замка, а свѣтлой квартиркой въ самомъ прозаическомъ новомъ доходномъ московскомъ домѣ…
Одинъ москвичъ-старожилъ, которому я уже заграницей разсказывалъ эту исторію, сообщилъ мнѣ, что на томъ мѣстѣ, гдѣ домъ Кунина, когда-то были церковь и погостъ…
Пишу я это не безъ нѣкоторой затаенной мысли: быть можетъ «дама» тоже заграницей и не откажется дополнить разговоръ, неоконченный нами тогда въ Московскомъ художественномъ кружкѣ…
*) «Изъ міра неяснаго» («Незваные варяги» А. Резникова, Парижъ, 1929 года).
Н. Чебышевъ. Возрожденіе, № 2024, 17 декабря 1930.
Вчера, въ часъ большого движенія по метро, сидя на скамейкѣ одной подземной станціи, я раскрылъ только что полученную мною книгу Мережковскаго: «Атлантида-Европа». Писатель на фотографіи въ книгѣ какъ будто взглянулъ на меня откуда-то очень издалека, Усталый отъ задумчивости, печальный отъ задумчивости, задумчивый и отъ усталости и отъ печали… Какихъ страшныхъ пророчествъ полна его книга! Надо опомниться, надо покаяться. «Время близко»… Европа, новая Атлантида, идетъ къ своему потопленію. Европа не выдержитъ новой войны, но нѣтъ кажется силы, которая удержала бы ее отъ новой войны. Пророческое слово быть можетъ не спасетъ міра, когда же оно спасало! Вѣдь это и есть слово, сказанное «не во время» — до времени… Его не услышатъ. Вотъ не слышатъ его эти катящіеся подъ землей (на землѣ стало слишкомъ тѣсно) одна за другой волны моря житейскаго. Ежедневная вечерняя демобилизація «мирнаго» труда, смѣняющая ежедневную утреннюю мобилизацію. Такъ суровая дисциплина нынѣшней мирной жизни готовитъ людей почти безъ всякаго замѣтнаго перехода къ тому дню, когда подземные и надземные, бѣгущіе одинъ за другимъ поѣзда помчатъ людей къ апокалиптической военной цѣли. И въ тотъ день особенно будетъ забыто пророческое слово. Пусть все же оно будетъ сказано для оправданія человѣка.
***
Я не собирался писать о книгѣ Мережковскаго, я еще не читалъ ее. Хотя эта книга и такова, что о ней можно что-то сказать, едва заглянувъ въ нее, просто подержавъ ее въ рукахъ… Въ эти дни я очень внимательно читалъ книгу Бажанова, вышедшую по-французски — воспоминанія, отчасти уже извѣстныя читателямъ «Возрожденія», о Сталинѣ, о совѣтскомъ Кремлѣ. Бажановъ разсказалъ о своемъ интереснѣйшемъ коммунистическомъ опытѣ очень живо и наблюдательно: иностранный читатель, надо думать, оцѣнитъ этотъ легко и въ то же время отчетливо сдѣланный рисунокъ совѣтскаго «человѣчества».
Кто-то сказалъ по поводу послѣдней войны, что понятіе о человѣчествѣ слѣдовало бы «пересмотрѣть». Это несправедливо, конечно, ибо та доля «нечеловѣческаго», которая вторглась въ событія войны, быть можетъ только еще лучше оттѣнила все неизбѣжно человѣческое, что въ нихъ было. «Неизвѣстный человѣкъ» войны существовалъ въ каждомъ ея извѣстномъ и неизвѣстномъ солдатѣ. Онъ все еще видимо безпокоится и сей часъ, чтобы объ его существованіи не позабыли. Онъ все еще хочетъ «подать свой голосъ» и отъ того готовъ слышать свой голосъ въ любой первой попавшейся книгѣ, хотя бы въ книгѣ какого-то совершенно случайнаго Ремарка, не блещущаго ни умомъ, ни дарованіемъ…
Я вспомнилъ фразу о пересмотрѣ того, что есть человѣчество, перечитывая по-французски воспоминанія Бажанова. Бывшій секретарь московскаго политбюро приводитъ насъ на засѣданіе высшихъ совѣтскихъ людей. Мы видимъ лица и движенія Сталина, Троцкаго, Каменева, Зиновьева, Бухарина, Литвинова, Чичерина, мы слышимъ ихъ рѣчи и реплики. Мы видимъ лицо врага.
«Большевики — не люди». Нѣтъ, отъ этого нельзя отдѣлаться такой ужъ слишкомъ простой фразой. Печально то обстоятельство, что большевики — люди, и вотъ понятіе о людяхъ, о человѣкѣ и, кстати, о человѣчествѣ, въ связи съ этимъ «печальнымъ обстоятельствомъ», приходится дѣйствительно «пересмотрѣть». Я даже думаю, что бажановскіе большевики люди совсѣмъ не непонятные, совсѣмъ не загадочные и, скажу больше, въ какомъ-то отношеніи, увы, люди одной съ нами «планеты» — гораздо больше одной планеты, нежели многіе изъ вотъ этихъ людей, проносящихся мимо въ подземныхъ поѣздахъ парижскаго метро. Тутъ я предвижу протестующій жестъ иного читателя, но я соглашусь съ нимъ только въ томъ случаѣ, если читателю сейчасъ не болѣе тридцати лѣтъ и если онъ сталъ «европейцемъ», не успѣвъ еще совсѣмъ выйти изъ «нѣжнаго возраста». Такой читатель дѣйствительно не знаетъ, что такое русская интеллигенція. Счастливцемъ непомнящимъ родства въ данномъ случаѣ онъ можетъ считать себя, но намъ, людямъ старшаго поколѣнія, не дана сія счастливая позиція.
Любопытно вѣдь, что дана она просто возрастомъ, даже Бажанову, хотя и выросъ онъ въ совѣтской уже землѣ. Посиживая въ полютбюро и наблюдая «сосѣдей», не узнаетъ онъ въ нихъ то, что узнаемъ мы, съ горечью, читая его книгу. Вотъ, напримѣръ, Каменевъ — московскій марксистъ-литераторъ, какихъ немало встрѣчалось въ редакціяхъ, либо въ гостяхъ у передового адвоката, либо за ужиномъ въ литературномъ кружкѣ. Вотъ Бухаринъ, московскій гимназистъ, первый ученикъ изъ разряда тупицъ, студенческій марксистскій начетчикъ, какъ бывали старообрядческими начетчиками купеческіе его «прародители». Вотъ Троцкій — парижская старо-эмигрантская «столовка» со сходками и сборами «въ пользу», на которые летитъ какъ на огонекъ «интеллигентности» пріѣхавшій изъ Петербурга или Москвы либеральный баринъ. Товарищескіе суды, экскурсіи въ Люксембургъ, замусоленныя страницы все однѣхъ и тѣхъ же книгъ въ библіотекѣ Св. Женевьевы, трафаретная статейка въ «Кіевской Мысли», революціонная карьера, честолюбіе, эгоизмъ, фальшивая фраза — убогая, въ общемъ, озлобленная и нечистая жизнь, жизнь именовавшаяся, однако, жизнью «революціонной интелигенціи». Вотъ другіе «революціонные интеллигенты» — опасный маніакъ Чичеринъ или мошенникъ, вѣроятно, только случайно не устроившійся на службѣ охраннаго отдѣленія подобно Азефу — Литвиновъ. Вотъ, наконецъ, ограниченный и хитрый полуинтеллигентъ, или нѣтъ, вѣрнѣе интеллигентъ-провинціалъ, интеллигентъ четвертаго сорта, Сталинъ, пробившій себѣ дорогу горбомъ искательства по отношенію къ интеллигентамъ второго и третьяго сорта. «Рабочаго» и мужика я что-то слава Богу не вижу на засѣданіи политбюро. Развѣ только мужика Буденнаго, который идетъ на ципочкахъ, когда входитъ въ собраніе революціонныхъ господъ и чувствуетъ себя среди нихъ наподобіе лошади, которую вдругъ взяли да и ввели ради шутки въ столовую…
Да, я не вижу въ бажановскомъ политбюро ни рабочаго, ни мужика, и въ этомъ могла бы быть для насъ все же нѣкоторая надежда. Лицо врага, которое глядитъ на насъ со страницъ книги — это хорошо намъ знакомое лицо. Это бѣдствіе — хорошо намъ вѣдомое бѣдствіе. «Революціонная интеллигенція», «красная лихорадка». Старая болѣзнь старой Россіи!
***
Какимъ образомъ «революціонный интеллигентъ» оказался во главѣ Россіи, объ этомъ хорошо разсказываетъ въ своихъ мемуарахъ Троцкій. Я уже писалъ одинъ разъ объ его книгѣ и мнѣ не хочется здѣсь повторятся. Ленинъ тянулъ партію къ октябрьскому перевороту, имѣя все время передъ глазами примѣръ Парижской Коммуны 1871 года. Онъ одинаково вѣрилъ и въ успѣхъ переворота и въ недолговѣчность большевицкой власти. Для него лично все сводилось къ желанію «увѣнчать» усилія своей заговорщической жизни какимъ-то открытымъ революціоннымъ дѣяніемъ, которое явилось бы необыкновенно яркой манифестаціей въ цѣляхъ лишь отдаленнаго будущаго. Въ сентябрѣ 1917 года Ленинъ думалъ объ «исторіи», вѣрнѣе сказать о какой-то одной страницѣ въ исторіи революціи. Всероссійскій бунтъ, однако, очень быстро, какъ разливъ мелкой рѣки, ушелъ въ свои деревенскія нѣдра, оставивъ на обмелѣвшихъ берегахъ, въ казенныхъ столичныхъ зданіяхъ кучку интеллигентовъ, которая во главѣ съ Ленинымъ совершенно не знала, въ сущности, что именно «предпринять» и даже не очень интересовалась этимъ, увѣренная, что будетъ скоро сметена опомнившейся Россіей. Когда бѣлое движеніе возникло, Ленинъ былъ убѣжденъ въ его побѣдѣ, т. е. въ побѣдѣ жизненнаго здраваго смысла надъ нежизненностью, надъ теооретической и театральной показностью коммунистической демонстраціи. Троцкій разсказываетъ, какъ они стояли съ Ленинымъ въ кремлевской квартирѣ князя Одоевскаго-Маслова. Троцкій очень хорошо передаетъ это ощущеніе чужого мѣста, чужой мебели, чужого воздуха, чужого времени даже, стучавшаго маятникомъ часовъ, оставленныхъ на каминѣ, — ощущеніе краткости, преходящести, искусственности и ложности положенія. То былъ, кажется, 1919 годъ. Троцкій разсказываетъ, какъ вдругъ ему пришла въ голову мысль, а что если все это окажется и не столь мимолетно, какъ имъ въ ту минуту казалось….
Здравый смыслъ не побѣдилъ, Россія не опомнилась, и большевики остались въ Кремлѣ. Кучка революціонныхъ интеллигентовъ усѣлась на пустомъ мѣстѣ. Прошло два или три года. Большевики понемногу научились принимать себя всерьезъ, понемногу привыкли распоражаться Россіей совершенно такъ же, какъ распоряжались бы они подпольной «организаціей» либо «столовкой» и «кассой» гдѣ-нибудь въ Женевѣ или Парижѣ. Возникло политбюро. На всеросійскомъ экранѣ отразило оно чудовищно преувеличенныя тѣни кружковыхъ дрязгъ, соперничествъ, честолюбій, выгодъ, интригъ, Зиновьева, Каменева, Троцкаго и Сталина. Интеллигентъ четвертаго разряда Сталинъ догадался тутъ нажать пружины партійнаго аппарата куда болѣе сильнаго, чѣмъ это было когда-то въ Женевѣ. Зиновьевъ, Каменевъ, Троцкій, такъ до конца и не догадавшіеся, что кремлевская зала не есть бистро старо-эмигрантскихъ временъ, провалились въ коммунистическую преисподнюю. На этомъ кончается въ сущности исторія политбюро, бажановскаго политбюро. На этомъ начинается очевидно какая-то новая «исторія»…
***
Бажановъ ушелъ изъ совѣтской Россіи пѣшкомъ черезъ Персидскую границу 1 января 1929 года. Съ тѣхъ поръ прошло почти два года. Послѣдніе два года въ Россіи Бажановъ не былъ кромѣ того близокъ къ верхамъ… Лицо врага нашего нарисовано имъ живо и точно. Но это быть можетъ сейчасъ уже старый портретъ.
Новый портретъ ждетъ новаго Бажанова. Вѣроятно дождется его!.. Политбюро, откуда глядѣли на насъ знакомыя намъ лица интеллигентовъ второго и третьяго сорта, не заслуживаетъ теперь болѣе столь пристальнаго нашего вниманія. Четвертосортный интеллигентъ Сталинь позаботился о томъ, чтобы тамъ не появился болѣе ни одинъ «соперникъ», даже равнаго ему уровня. Большевизмъ и революція вступаютъ въ новую фазу. Недавно было сказано въ одной серьезной французской статьѣ: «революція въ большевицкой революціи». Въ этой «революціи», въ этой новой фазѣ не нуженъ болѣе разгромленный по всѣмъ статьямъ, проигравшій начисто и февраль, и октябрь русскій интеллигентъ…
Лицо нашего врага сильно мѣняется. Мы не узнаемъ въ немъ болѣе знакомыхъ чертъ нашего досаднаго «бѣдоноснаго» родственника. Голое мѣсто россійское — ужъ слишкомъ наглядно было оно «возглавлено» жалкой фигурой Сталина. Слишкомъ великъ былъ тутъ соблазнъ для умовъ болѣе острыхъ, воображеній болѣе жадныхъ и рукъ болѣе цѣпкихъ. Въ какой-то моментъ неизвѣстно гдѣ, неизвѣстно какъ, возникла таинственная иниціатива пятилѣтки. Неужели можно повѣрить, что такъ вотъ нечаянно она и «осѣнила» Сталина между глоткомъ кавказскаго краснаго вина и казенной совѣтской папироской!
Сквозь пятилѣтній планъ со всѣми вытекающими изъ него послѣдствіями глядитъ на насъ какое-то новое лицо врага, еще намъ смутно видное — угадываемое скорѣе, нежели различаемое. Это лицо международнаго авантюриста, безсовѣстнаго, отважнаго и преступнаго европейца, лицо одного изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ грядущей драмы двадцатаго вѣка.
Тамъ, гдѣ русскій революціонный интеллигентъ девятнадцатаго вѣка, какъ Троцкій, видѣлъ простолюдина русскаго объятымъ «перманентнымъ бунтомъ», тамъ этотъ новый распорядитель россійской участи видитъ его и уже осязаетъ «энергически успокоеннымъ» въ условіяхъ перманентнаго каторжнаго труда, объявленнаго и осуществленнаго ради какой-то будто бы высшей цѣли. Заложивъ руки за спину, наклонивъ голову, поглядывая на свои солдатскіе сапоги, похаживаетъ гдѣ-то взадъ и впередъ Сталинъ, обдумывая какія-то мелкія свои хитрости, насвистывая быть можетъ что-нибудь изъ любимой «Аиды»… Ему въ общемъ все это довольно даже безразлично! Онъ ли держится пятилѣткой, пятилѣтка ли держится имъ… А Россія? Да вѣдь нѣтъ уже никакой Россіи. Россія — средство, Европа — цѣль. Та потопленная Европа, та Атлантида-Европа, о которой пророчествуетъ Мережковскій.
П. Муратовъ. Возрожденіе, № 2020, 13 декабря 1930.
Я пишу по памяти. У меня сохранились въ головѣ отдѣльные моменты. Обвинительный актъ читался шесть часовъ. Присяжные засѣдатели не усвоили его. Просили выдать имъ на руки два экземпляра обвинительнаго акта для ознакомленія съ нимъ въ совѣщательной комнатѣ. Но по уставу устность процесса проводилась строго — присяжнымъ засѣдателямъ кромѣ бумаги для замѣтокъ и вопроснаго листа въ концѣ процесса ничего на руки въ совѣщательную комнату не выдавалось. Имъ въ выдачѣ обвинительнаго акта было отказано.
Потекла вереница свидѣтелей — политическихъ и общественныхъ дѣятелей, членовъ думы, генераловъ, сановниковъ, министровъ, все громкія имена россійской извѣстности. Много свидѣтелей прибыло съ фронта изъ штабовъ, земскихъ и краснокрестовскихъ отрядовъ. Читалась колоссальная груда актовъ съ цифрами, съ техническими заключеніями… Снаряды, пулеметы, названія иностранныхъ фирмъ, оружейные заводы, «лафетъ Депора», остроконечныя пули, «конная пушка системы Шнейдера» и пр., и пр. Читался дневникъ Сухомлинова съ записями о количествѣ пойманной рыбы по днямъ на дачѣ въ Финляндіи.
Дѣло извѣстно. Сенсаціи около него раздувались нашей дореволюціонной общественностью. Для нея оно являлось крупнымъ козыремъ по революціонизированію страны.
Въ измѣнѣ Сухомлиновъ, по моему впечатлѣнію, изобличенъ не былъ. Я просматривалъ производство о Мясоѣдовѣ, лежавшее передо мной на столѣ — собраніе исчерканныхъ путаныхъ черновиковъ. У меня создалось представленіе, что онъ былъ приговоренъ военно-полевымъ судомъ къ смертной казни не столько за шпіонажъ, сколько за мародерство — за присвоеніе военной добычи, кажется, картинъ императора Вильгельма II, висѣвшихъ въ охотничьемъ домѣ его пограничнаго имѣнія. Въ мародерствѣ Мясоѣдовъ сознался. Представляется сомнительнымъ, могъ ли суммарный, упрощенный военно-полевой судъ разобраться въ измѣнническихъ дѣйствіяхъ Мясоѣдова, относившихся къ 1912 году и раньше.
Но долженъ оговориться, что, не имѣя подъ рукой источниковъ и документовъ, съ положительностью по одной памяти высказаться не рѣшаюсь.
Въ обвинительномъ смыслѣ Мясоѣдовъ во всякомъ случаѣ давилъ на Сухомлинова тяжелымъ грузомъ.
Странно, конечно, что военный министръ имѣлъ все такихъ подозрительныхъ близкихъ людей и знакомыхъ. Указывали, что женитьба Сухомлинова на Е. М. Бутовичъ, разведенной женѣ, внесла нѣкоторую двусмысленность въ обстановку и отношенія его личной жизни. — Е. М. привела въ домъ Сухомлинова своихъ знакомыхъ. Однажды супруги Сухомлиновы встрѣчали Новый Годъ исключительно въ обществѣ людей, привлеченныхъ впослѣдствіи за шпіонажъ.
Но съ другой стороны именно этотъ анекдотъ скептическихъ людей могъ навести на сомнѣнія: такое афишированіе близости исключало возможность сознательной «работы» Сухомлинова со шпіонами. Подумайте въ самомъ дѣлѣ: какой конспираціей и тайной должна была быть окружена шпіонская организація, въ составъ которой входилъ россійскій военный министръ?.. А тутъ, изволите ли видѣть, его съ иноземными агентами водой не разольешь!.. И у всѣхъ на глазахъ!..
Въ дѣлѣ однако были два характерныхъ факта, которые, если не въ подробностяхъ, то въ общихъ чертахъ, врѣзались у меня въ память. Факты эти, между прочимъ, обосновавшіе обвиненія Сухомлинова въ государственной измѣнѣ, я приведу здѣсь схематически, оговариваясь, что въ подробностяхъ могу оказаться неточнымъ.
+++
Изъ германскаго плѣна былъ отпущенъ русскій офицеръ поручикъ Колаковскій. Явившись въ Россію, онъ сейчасъ же раскрылъ тайну, почему былъ нѣмцами отпущенъ: его отпустили подъ условіемъ, что онъ организуетъ убійство великаго князя Николая Николаевича и взорветъ мосты на Вислѣ. Колаковскому, по его словамъ, былъ порученъ шпіонажъ, причемъ дана «явка» на Мясоѣдова, т. е. свѣдѣнія онъ долженъ былъ передавать нѣмцамъ черезъ Мясоѣдова, находившагося въ связи съ военнымъ министромъ.
Указанія Колаковскаго и послужили поводомъ для ареста Мясоѣдова и полевого суда надъ нимъ. Въ производствѣ о Мясоѣдовѣ я не нашелъ протокола допроса Конаковскаго. При разсмотрѣніи дѣла о Мясоѣдовѣ полевымъ судомъ въ Варшавѣ Конаковскій не вызывался.
Нe помню, вызывался ли на судъ и по дѣлу Сухомлиновыхъ Колаковскій и читалось ли его показаніе, если онъ вызывался и не явился.
Другой фактъ — другой «агентъ», попавшій къ намъ, прибывшій отъ непріятеля, — австрійскій шпіонъ по имени, кажется, Мюллеръ. Онъ попалъ въ наши руки на одномъ изъ южныхъ фронтовъ. Его принялись въ контръ-развѣдкѣ допрашивать. Онъ сообщалъ свѣдѣнія постепенно, маленькими дозами, отсрочивая тѣмъ грозившую ему смерть, что позволило Сухомлинову остроумно назвать его Шехеразадой, а показанія его «Тысячей и одной ночью». И вотъ Мюллеръ разсказалъ слѣдующее:
Передъ самой войной онъ былъ командированъ въ Берлинъ, гдѣ въ военной академіи проходилъ особые курсы военной контръ-развѣдки. Разъ на занятіяхъ офицеровъ-курсантовъ привели въ стальную несгораемую комнату и тамъ между прочимъ имъ показали «дѣло», на обложкѣ котораго было написано: «дѣло генерала Сухомлинова». Въ чемъ заключалось это «дѣло», какія бумаги имѣлись въ обложкѣ — Мюллеръ не зналъ или, по крайней мѣрѣ относительно этого отозвался незнаніемъ.
Послѣдствіемъ такого заявленія было то, что Мюллеръ избѣгъ неизбѣжной для шпіона участи. Онъ дожилъ до суда надъ Сухомлиновымъ. Содержался, конечно, подъ стражей и долженъ былъ предстать на судѣ какъ свидѣтель. Въ какомъ мѣстѣ заключенія Мюллеръ находился въ Петербургѣ — не помню. Гдѣ-то далеко отъ собранія арміи и флота, чуть ли не на островѣ Голодаѣ. Можетъ быть въ какой-то военной тюрьмѣ.
Наканунѣ допроса Мюллера давали показанія офицеры нашей контръ-развѣдки, его захватившіе.
Я въ качествѣ члена присутствія поинтересовался узнать, какимъ путемъ офицеры нашей контръ-развѣдки набрели на австро-венгерскаго шпіона.
— По агентурнымъ свѣдѣніямъ, — послѣдовалъ отвѣтъ.
— Въ чемъ заключалась агентура, кто былъ агентомъ?…
Мой сосѣдъ, другой членъ присутствія, сталъ съ нѣкоторымъ раздраженіемъ мнѣ шептать: «агентура, она не подлежитъ огласкѣ»…
— Вы конечно, — замѣтилъ я свидѣтелю-офицеру, можете не отвѣчать на вопросъ, если находите отвѣтъ для дѣла вреднымъ. Но въ виду исключительнаго характера настоящаго дѣла и важности во всѣхъ его мелочахъ дойти до истины — вы быть можетъ признаете возможнымъ сказать, отъ кого вы узнали о Мюллерѣ, какъ о шпіонѣ, кто васъ на него навелъ?..
Офицеръ ничуть не затруднился отвѣтомъ. На агентуру онъ сослался больше по профессіональной привычкѣ. Выдала Мюллера его любовница, явившаяся сама въ контръ-развѣдку.
На слѣдующее утро Мюллеръ изъ тюрьмы доставленъ не былъ. Сначала этому обстоятельству никто не придалъ особаго значенія. Объясняли опозданіемъ, но затѣмъ около полудня по телефону изъ тюрьмы сообщили, что Мюллеръ въ то утро бѣжалъ…
Такъ Мюллера и не пришлось повидать и подробнѣе разспросить о стальной комнатѣ и про обложку съ надписью: «дѣло Сухомлинова».
Оба эпизода Колаковскаго и Мюллера представляются достаточно разъясненными. Если Мясоѣдовъ дѣйствительно работалъ на Германію, въ качествѣ шпіона, да еще совмѣстно съ военнымъ министерствомъ, то какъ могли нѣмцы ввѣрить эту тайну русскому офицеру, отпуская его изъ плѣна домой?..
Это на сѣверѣ, а на югѣ намъ «привезли» Мюллера, тоже закидывавшаго петлю на Сухомлинова.
Процессъ вяло тянулся. Во время большого перерыва для завтрака я гулять въ Лѣтній садъ. Солдаты, стоявшіе за колоннами, если имъ что-нибудь не нравилось въ процессѣ или когда они что-нибудь не вполнѣ понимали, доводили до нашего свѣдѣнія свое неудовольствіе, подтверждая вновь свои угрозы о расправѣ съ нами. Однажды проходившая мимо собранія арміи и флота воинская часть забросала зданіе камнями, перебивъ стекла.
Публики сидѣло на процессѣ человѣкъ 20-25. Насъ навѣщали коллеги по сенату. Послушаютъ процессъ, сидя за «судьями», а потомъ уйдутъ. Былъ раза два А. Ф. Кони, однажды пріѣзжалъ посмотрѣть, какъ предсѣдательствуетъ сынъ — H. С. Таганцевъ. Появился и А. Ф. Керенскій. Интересъ у публики къ нему обнаруживался какъ всегда большой.
Процессъ прервало выступленіе генерала Корнилова. Его воззваніе было прочитано мною вслухъ во время перерыва въ совѣщательной комнатѣ судебнаго присутствія. Я до сихъ поръ не могу безъ волненія видѣть этихъ пронизанныхъ національнымъ горемъ, вибрирующихъ подлиннымъ трагическимъ пафосомъ, гремящихъ трудно сдерживаемымъ негодованіемъ строкъ перваго призыва, знаменующаго собой начало «бѣлаго» движенія.
На рѣчи собралась полная зала. В. П. Носовичъ превзошелъ себя. Лучшей обвинительной рѣчи я никогда не слышалъ. Она началась часа въ 3, въ 4-мъ часу дня, кончилась на третій день въ утреннее засѣданіе. И несмотря на чрезвычайную длительность не я одинъ, должно быть, пожалѣлъ, что онъ кончилъ. Ему одному свойственная манера, завладѣвавшая слушателемъ, перемѣнный токъ, то нарастающая, то убывающая нервность, срывы голоса на полуфразѣ, какъ бы пренебрегающіе утомлять вниманіе само собой разумѣющимся доказательствомъ, мѣстами почти мистическая сила, жестъ, какъ бы не поспѣвающій за быстротечнымъ словомъ, слово, какъ бы не поспѣвающее за быстротечной мыслью, охватывавшей общимъ яснымъ построеніемъ все сложное, испещренное числами, выкладками, техническими деталями, развѣтвленіями въ разныя стороны, сумбурное дѣло.
Сухомлинова защищали два присяжныхъ повѣренныхъ, И. И. Торховской и А. А. Захаринъ. До этого дѣла мнѣ ихъ имена были незнакомы. Меня удивляетъ, что ни одинъ изъ крупныхъ русскихъ адвокатовъ-криминалистовъ не взялъ на себя защиту Сухомлинова, располагавшую богатѣйшимъ, интереснѣйшимъ арсеналомъ. Если бы крупному обвинительному таланту Носовича противосталъ въ дѣлѣ обвиненія Сухомлинова большой уголовный защитникъ, то процессъ насъ приблизилъ бы къ истинѣ. Въ этомъ и заключается весь реальный смыслъ такъ называемаго судебнаго краснорѣчія, которое, одинаково сильно представленное на трибунѣ прокурора и на скамьѣ защиты, придаетъ судебному аппарату необходимую для проникновенія въ сложные случаи жизни отточенность.
Зато Е. М. Сухомлинову защищалъ видный адвокатъ — именитый представитель петербургскаго сословія М. Г. Казариновъ, какъ всегда въ увлекательной, остроумной рѣчи блестяще выполнившій свою задачу. Онъ говорилъ послѣднимъ въ послѣдній день процесса. Къ его рѣчи въ залѣ уже царила атмосфера большихъ судебныхъ «дней». Зала была переполнена публикой. Былъ впрочемъ уже не «день», а вечеръ…
Поздно ночью присяжные засѣдатели вынесли приговоръ. Онъ извѣстенъ: Сухомлиновъ признанъ виновнымъ въ бездѣйствіи и превышеніи власти, въ служебныхъ подлогахъ и въ нѣсколькихъ случаяхъ государственной измѣны, а жена его оправдана.
Сухомлиновъ спокойно выслушалъ приговоръ. Въ началѣ процесса онъ держалъ себя нѣсколько шутовски, съ какими-то предупредительными ужимками, любезнымъ, хитренькимъ старичкомъ, но подъ конецъ дѣла окрѣпъ, велъ себя съ достоинствомъ и серьезно.
+++
Пока мы судили Сухомлинова, «исторія» Россіи продолжала неудержимо катиться въ томъ же направленіи. Уходили изъ правительства одни кадеты и соціалисты, входили туда другіе кадеты и соціалисты. Временное правительство крутилось какъ на вертелѣ, подставляя жару то одинъ бокъ, то другой. Переименовало себя въ пятичленную директорію, объявило государство республикой, отправило вѣрныхъ долгу генераловъ съ Корниловымъ во главѣ въ Быховскую тюрьму. Одновременно шла въ сторону интегральнаго большевизма эволюція совдеповъ обѣихъ столицъ. Нѣмцы приближались къ Петербургу. Пали Рига, Якобштадтъ.
……………….
Въ четвертомъ часу ночи послѣ процесса возвращался я пѣшкомъ домой па Греческій проспектъ. Стояла сырая холодная мглистая осенняя ночь. Улицы были пустынны. Съ Литейной свернулъ къ Преображенскому собору.
На перекресткѣ мелькнули въ глазахъ страшныя слова. На стѣнѣ былъ наклеенъ бѣлый плакатъ. Его освѣщалъ фонарь. На плакатѣ было громадными буквами напечатано:
«Конецъ страны».
И больше ничего.
Что это было, названіе будущаго фильма, штука большевиковъ, предостереженіе патріотовъ, или мнѣ показалось и это была галлюцинація послѣ безпокойно прожитаго, нервнаго дня?..
Процессъ имѣлъ маленькій эпилогъ. Сидя въ составѣ судебнаго присутствія, я и не подозрѣвалъ, что главнымъ кассаціоннымъ поводомъ, формальнымъ основаніемъ для отмѣны приговора являюсь — я…
Защита Сухомлинова подала кассаціей ную жалобу. Въ ней на первомъ мѣстѣ значилось:
«Какъ при постановленіи судебнаго присутствія отъ 19 іюня сего года о дачѣ дѣлу хода, такъ и во всѣхъ дальнѣйшихъ опредѣленіяхъ судебнаго присутствія и въ судебномъ засѣданіи по сему дѣлу и въ самомъ постановленіи приговора въ составѣ судебнаго присутствія принималъ участіе въ качествѣ судьи H. Н. Чебышевъ. Въ настоящее время защита случайно усмотрѣла на листѣ 98 въ III томѣ дѣла № 35 верховной слѣдственной комиссіи документъ, подписанный нынѣ сенаторомъ, а тогда прокуроромъ кіевской судебной палаты Н. Н. Чебышевымъ. Это отношеніе его отъ 27 октября 1915 г. за № 933 о томъ, что онъ лично нашелъ неполнымъ протоколъ допроса свидѣтеля Туманскаго, составленный участковымъ слѣдователемъ, и предложилъ передопросить этого свидѣтеля судебному слѣдователю по особо важнымъ дѣламъ. Въ виду этого сенаторъ Н. Н. Чебышевъ, согласно 606 и 2 п. 600 ст. уст. уг. суд., обязанъ былъ устранить себя отъ участія въ составѣ судебнаго присутствія»…
Сухомлиновъ въ своихъ воспоминаніяхъ пишетъ:
«Хорошъ былъ тоже сенаторъ H. Н. Чебышевъ. Какъ оказалось, онъ принималъ дѣятельное и небезпристрастное участіе по моему дѣлу еще въ должности прокурора кіевской судебной палаты и очутился затѣмъ въ роли сенатора-судьи на судебномъ засѣданіи по тому же дѣлу».
Каюсь: забылъ, что въ 1915 году подписалъ такую бумагу. Былъ я передаточной истанціей бумаги, отдѣльнаго требованія работавшей въ Петербургѣ верховной слѣдственной комиссіи, обслѣдовавшей дѣйствія Сухомлинова. Жалѣю, что забылъ это обстоятельство, дававшее дѣйствительно мнѣ формальныя основанія устраниться отъ участія въ тягостномъ, тянувшемся цѣлый мѣсяцъ, процессѣ, не представлявшемъ для меня никакого интереса.
Во всякомъ случаѣ мое участіе въ дѣлѣ не имѣло вліянія на вердиктъ присяжныхъ и судьбу генерала Сухомлинова.
Въ послѣднемъ ноябрьскомъ номерѣ «Молодой Гвардіи» помѣщена статья Мальцева «О новомъ правописаніи». — Статья интересна потому, что Мальцевъ, бывшій до послѣдняго времени замѣстителемъ завѣдующаго агитаціонно-пропагандистскимъ отдѣломъ ЦК, отражаетъ всегда точку зрѣнія сталинской клики. Мальцевъ требуетъ дальнѣйшей реформы правописанія, отказа отъ новой принятой въ СССР орфографіи, и приближенія орфографіи къ живому разговорному языку. Такъ какъ при такой фонетизаціи правописанія встрѣтились бы большія трудности въ разныхъ областяхъ Россіи (одни и тѣ же слова въ разныхъ мѣстностяхъ произносятся по-разному), то Мальцевъ считаетъ правильнымъ, чтобы при такомъ сближеніи орфографіи съ произношеніемъ, которое сейчасъ обсуждается въ совѣтскихъ сферахъ, были приняты «за общеобязательный стандартъ звуки и формы литературнаго языка».
Другими словами, предполагается такая новѣйшая орфографія, при которой все будетъ писаться такъ, какъ произносится, согласно общепринятому русскому литературному языку («здал», «касаица», «математика», «чево» и т. д.).
Прибылъ я въ Петербургъ въ концѣ апрѣля. *) Столица была въ состояніи шумнаго броженія и тревоги. Слетались «именитые» тузы революціи. 3 апрѣля пріѣхалъ Ленинъ. Во временномъ правительствѣ назрѣвалъ кризисъ. Вопросъ о моемъ прикомандированіи къ министерству внутреннихъ дѣлъ, на правахъ товарища министра, отпадалъ, о чемъ я не жалѣлъ.
Въ Петербургѣ я первоначально поселился у пріятеля А., съ которымъ меня связывали университетскія годы и отношенія свойства. А. занималъ большой постъ въ хозяйственномъ управленіи министерства двора, имѣлъ придворный чинъ, обширную казенную квартиру и привычки стараго холостяка. Онъ былъ въ разводѣ, съ нимъ жилъ сынъ, служившій въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ.
А. былъ любителемъ красивой старинной мебели. Квартира была полна «булями», «маркетри», карельской березой, все было лакировано, полировано, отливало зеркальностью. Книги составляли страсть А. Онъ увлекался генеалогіей, печаталъ брошюрки о невѣдомыхъ людяхъ, ничѣмъ не замѣчательныхъ «декабристахъ».
По вечерамъ, возвращаясь домой, я его заставалъ за вырѣзаніемъ «покойниковъ» изъ «Новаго Времени». Объявленія о смерти, какъ оказывается, въ генеалогіи были важнымъ документальнымъ матеріаломъ. А. мнѣ объяснялъ, что, «если человѣкъ умеръ, то это лучшее доказательство, что онъ жилъ».
А. революцію больше «принялъ», чѣмъ я. Онъ рѣшилъ, что съ нею надо «сговориться», разъ она случилась.
***
30 апрѣля ушелъ изъ состава временнаго правительства военный министръ Гучковъ. На слѣдующій день послѣдовала отставка командующаго петербургскимъ военнымъ округомъ генерала Корнилова. Совдепъ на Выборгской сторонѣ высказался за вхожденіе его членовъ въ правительство.
2 мая вышелъ изъ его состава П. Н. Милюковъ.
4 мая образовался кабинетъ «второго призыва», съ Черновымъ, Церетели, Скобелевымъ…
30 апрѣля, возвращаясь послѣ обѣда отъ Контана по набережной Мойки, я увидѣлъ толпу подъ окнами какого-то дома… Толпа въ нѣсколько тысячъ человѣкъ пришла со стороны Маріинскаго дворца. Изъ окна четвертаго этажа говорилъ рѣчь къ толпѣ демонстрантовъ (правыхъ) А. И. Гучковъ, въ тотъ день покинувшій свой постъ. Его голосъ разносился по каналу, въ свѣтлыхъ сумеркахъ бѣлой ночи…
А. И. Гучковъ къ чему-то призывалъ. Это были все тѣ же прекрасныя слова разума, совѣсти… За ними не было одного: готовыхъ стрѣлять въ защиту порядка и государственности винтовокъ.
Я свернулъ направо по Невскому въ сторону Караванной. На Невскомъ царило оживленіе. Народъ валилъ изъ кино. Разъѣзжалъ грузовикъ съ одѣтыми въ солдатскія шинели людьми, цѣлившимися изъ ружей въ публику. У «стрѣлковъ» отъ страха тряслись руки.
Кучки народа. Среди каждой «ораторъ». Говорятъ «противъ Милюкова», министра иностранныхъ дѣлъ, двѣ недѣли передъ тѣмъ разославшаго письмо нашимъ дипломатическимъ представителямъ о твердой рѣшимости продолжать войну и о цѣляхъ ея.
«Ораторъ» съ улыбкой Ноздрева на рисункѣ художника Боклевскаго, потрясалъ номеромъ газеты съ нотой временнаго правительства, заключавшей циркуляръ министра иностранныхъ дѣлъ:
— Товарищи-граждане, я такъ что понимаю, намъ нуженъ «сепаратный миръ», старорежимнаго Милюкова «съ войной» намъ не нужно… Но кого же мы на его мѣсто назначимъ, — вопрошалъ ораторъ, видно, имѣвшій въ запасѣ своего «министра», связаннаго съ совдепомъ.
Увы, городового уже не было. Налаженный, однако, городовымъ порядокъ еще держался.
Лѣтомъ я провелъ недѣлю въ Прямухинѣ, въ родовомъ гнѣздѣ Бакуниныхъ, въ очень бойкой мѣстности Тверской губерніи. Тамъ было тихо, тише, чѣмъ когда-либо. Мы ходили по полямъ и лѣсамъ, мужики кланялись…
***
Мнѣ выпали каникулы въ первую половину лѣта. Въ августѣ долженъ былъ слушаться процессъ бывшаго военнаго министра Сухомлинова и его жены. Я былъ включенъ въ составъ присутствія. На меня возложили врученіе обвиняемымъ копіи обвинительнаго акта. Для этого я ѣздилъ въ Петропавловскую крѣпость, гдѣ въ Трубецкомъ бастіонѣ содержались подъ стражей Сухомлиновы. Случайно я прибылъ въ пріемный день и засталъ много дамъ, женъ министровъ и другихъ сановниковъ, арестованныхъ въ мартовскіе дни. У меня въ памяти сохранилась фигура супруги П. Г. Курлова у калитки, въ траурѣ. Я ее не зналъ. На лѣстницѣ встрѣтилъ М. Л. Маклакову и М. Ф. Щегловитову, съ которыми былъ знакомъ.
Врученіе обвинительнаго акта происходила въ канцеляріи, куда съ конвоиромъ доставили Сухомлиновыхъ. Имъ мною были разъяснены законы и сроки для вызова дополнительныхъ свидѣтелей, а также для выбора защитниковъ.
Мы, т. е. я и Сухомлиновы, сидѣли за столомъ. Конвоиръ тоже присѣлъ, поставивъ ружье съ примкнутымъ штыкомъ между колѣнями Онъ впивался въ каждое мое слово и былъ, видимо, увлеченъ зрѣлищемъ, а можетъ быть, былъ обязанъ представить какому-нибудь солдатскому комитету отчетъ.
Съ Сухомлиновымъ я года три передъ тѣмъ обѣдалъ вмѣстѣ у кіевскаго генералъ-губернатора. И вотъ теперь эта встрѣча въ крѣпости!..
Около того времени я переѣхалъ въ собственную квартиру, крохотную гарсоньерку, на Греческій проспектъ на седьмой этажъ, подъ самую крышу.
10 августа 1917 года начался процессъ Сухомлиновыхъ.
Процессъ Сухомлиновыхъ былъ необыченъ. Происходилъ онъ на Литейной въ собраніи арміи и флота. Впервые сенатъ засѣдалъ съ присяжными засѣдателями. Впервые судъ присяжныхъ разсматривалъ дѣло одного изъ высшихъ должностныхъ лицъ государства по обвиненію въ служебныхъ преступленіяхъ. Впервые русскому министру приходилось давать отвѣтъ за государственную измѣну… Впервые передъ судомъ стоялъ въ качествѣ свидѣтеля великій князь (Сергій Михайловичъ).
Всякій судебный дѣятель изъ практики помнитъ процессы,гдѣ приводили подъ стражей свидѣтелей — свидѣтелей-арестантовъ, которымъ впереди предстоялъ собственный судъ. Такъ вотъ по дѣлу Сухомлиновыхъ такими свидѣтелями-арестантами были высшіе сановники государства, въ томъ числѣ недавній министръ юстиціи (А. А. Макаровъ), поднявшіеся на эстраду окруженные конвоемъ.
Подготовка, рядъ моментовъ еще не окончившейся, бурлившей на подступахъ къ столицѣ міровой войны составляли предметъ судебнаго разбирательства — обсуждались гласно интимнѣйшія подробности рухнувшаго режима, дѣйствія отрекшагося монарха.
Никогда еще суду не приходилось от правлять правосудіе въ условіяхъ несомнѣной опасности, подъ угрозой кровавой расправы. За колоннами въ залѣ, какъ хоръ древне-греческой трагедіи, безпрерывно дежурилъ отрядъ измайловцевъ, наблюдавшихъ за правомѣрностью (съ ихъ точки зрѣнія) суда и грозившихъ — перебить весь его составъ, присяжныхъ засѣдателей, обвинителя, защиту, подсудимыхъ, въ случаѣ, если послѣдніе не будутъ присуждены къ смертной казни…
И тѣмъ не менѣе долженъ признаться, что никогда за всю мою судебную дѣятельность мнѣ не приходилось присутствовать на такомъ скучномъ процессѣ. Такъ къ нему относилась и публика. Въ обшиpной залѣ собранія арміи и флота сидѣло меньше слушателей, чѣмъ на какой-нибудь «третьей кражѣ». Процессъ утратилъ интересъ. Разыгрывалась другая, болѣе значительная трагедія. Россія стояла наканунѣ государственнаго крушенія.
***
Процессъ продолжался мѣсяцъ.
Въ составъ присутствія входило пять сенаторовъ. Предсѣдательствовалъ Н. Таганцевъ, спокойно, отчетливо, мастерски проведшій это исключительное по трудности дѣло. Обвинялъ оберъ-прокуроръ угол. касс. д-та В. П. Носовичъ.
Дѣло началось съ комическаго эпизода. Анархія уже проползла въ область болѣе другихъ забронированную отъ демагогическаго распыленія — въ отправленіе правосудія. Былъ включенъ дополнительнымъ обвинителемъ — какой-то «фантастическій» «общественный обвинитель> — кѣмъ-то командированный присяжный повѣренный, занявшій мѣсто рядомъ съ оберъ-прокуроромъ. Теперь не соображаю: былъ ли изданъ временнымъ правительствомъ спеціальный законъ или лишній разъ надъ закономъ совершено насиліе? Словомъ, намъ подкинули такого «общественнаго обвинителя». Сразу же произошелъ скандалъ: тутъ же выяснилось, что адвокатъ, «общественный обвинитель», не то велъ переговоры съ Сухомлиновымъ о принятіи на себя его защиты, не то даже принялъ на себя защиту… «Общественному обвинителю» пришлось покинуть кресло за прокурорскимъ столомъ. Это было очень смѣшно. Появился другой молодой человѣкъ, имѣвшій тактъ хранить молчаніе по дѣлу, требовавшему изученія, а не любительскихъ налетовъ со стороны…
